Ты даешь мне крылья (СИ) - Красовская Марианна

— Старейшая! — благоговейно прошептала девушка.

— Истинно так, птенец, — потянулась, словно кошка, Белоглазая и спрыгнула с топчана. Движения её были чуть-чуть угловаты, но все еще легки.

Белоглазая приблизилась к девушке и легко прикоснулась своей головой к её волосам. У Лиэль закружилась голова.

Промелькнули пред глазами множество лет в поселении грифонов. Росли и складывались шатры, осыпалась и крошилась каменная лестница, опоясывающая гору (а сейчас от неё не осталось и следов!), вылуплялись и стремительно росли, а потом старились грифоны… Где-то мелькнул огромный город с белыми арками, увитыми зеленой листвой, странные железные механизмы, огромные подземелья со страшными стеклянными емкостями, в которых плавали невероятные существа и отдельные части тел. Вот мелькнула женщина с черными волосами — да это же Безымянная! — оседлавшая красивого черного грифона. Вот к ней верхом на рыжем с черными подпалинами грифоне присоединился молодой юноша с горящими глазами и обаятельной улыбкой. Что-то в этой паре было не так… Волчьи оскалы… Гривы… Когти на руках вместо ногтей…

Вот искалеченный человечек с умными глазами. Взрывчатка. Снова механизмы. Сверкающие разноцветными лампами пульты. Много огня. Вот она в облике грифона на спине вытаскивает из пламени того самого юношу. Лицо его почернело, покрылось волдырями, волосы обгорели. Он открывает свои глаза, безумные, полные боли. Этот взгляд ей знаком — Тариэль.

Чуть дальше назад. Он гладит своего полосатого грифона. Лечит сломанное крыло. Еще дальше. Держит на руках двух едва вылупившихся детенышей — черного и полосатого. Тигран и Ворон. Он их создал, вложив куда больше своей сущности, чем принято. Племя грифонов — жалкая кучка выживших, чуть больше двух десятков. С ними люди — несколько человек с суровыми и печальными лицами. Они хотят одного — жить. Некоторые из грифонов вынесли из огня своих хозяев — хрупкого поэта со светлыми кудрями и тонкими пальцами, черноволосого крепыша… Один вынес двоих детей. Не мог смотреть, как они гибнут. Грифоны не разговаривают. Кто-то с трудом может выговорить несколько слов. Черный и полосатый самые умные. Разговаривает еще золотая девочка. Она — творение поэта.

Гора. Озеро. Пустыня. Дом. Снова птенцы. Черный и полосатый уходят. Они во дворце. Молодой император. Эрлих? Удивительно — великий Эрлих!

Она золотой грифон. Море! Горы! Больно. Стрелы. Рабство. Арена. Много людей. Клетка. Открытая дверь. Небо. Снова горы. Много-много гор. Страна Рухху. Ого! Снова император, высохший старик с узкими глазами. Маленькая девочка, его внучка. Много воинов в черном. Она выхватывает девочку из их рук, уносит в небо. Чистый инстинкт — защитить детеныша. Молодая девушка, доверчиво обнимающая за шею. Вот девушка выходит замуж. Приносит ей своего детеныша. А потом — детеныша своего детеныша. Это жизнь Зары. Старуха, маленькая, худенькая, с раскосыми черными глазами. Она умирает. Рядом рыдают внуки и правнуки.

Жизнь продолжается. Алый шатер. Драка с белым грифоном. Два яйца одно за другим. Слепой детеныш золотистого цвета… Сын — белый с черными полосами. Его жена год за годом приносит пустые яйца. Потом наконец-то сын. Еще сын. И первый же внук — золотой! Три золотых грифона одновременно! Белоглазая дочь давно уже вершит суд. Сама Зара умирает — медленно, мучительно. Славная жизнь! Забавный взъерошенный человечек — Корт. Нет зла, нет алчности — он несет только жизнь. С легкостью облегчает её боль. Запоем читает книги. Пытается создать свое яйцо. Смешно! Все яйца мертвы. Время покинуть мир. Зара всеми силами хочет помочь человечку. Вот это яйцо… Мир тебе…

Лиэль, глотая слезы, смотрела, как маленькая золотая грифонша умерла, обернувшись вокруг яйца…

— Это память грифонов, дитя… — прошелестела Белоглазая. — Теперь она твоя. Ты наша сестра. Дашь ли ты нашему племени свою память?

— Её узнают все?

— Её знает хранитель памяти. Это я. Потом Горхель. После моей смерти. Любой может заглянуть сюда. Я сохраню твои тайны, дитя, до дня твоей смерти, если ты пожелаешь.

— Да, я пожелаю, — прошептала Лиэль. — Что мне делать?

— Вспоминай.

Морской ветер в лицо, так, что трудно дышать. Соленые брызги. Зеленые холмы Правобережья. Саргона, Горм, Хейль, Сармат… Южные острова, Тайна… Крепкие отцовские руки. Сказки на ночь. Первое чародейство. Байл, Морра — гоблинша, целующая разбитую коленку… Лекс в нелепой шляпе. Лекс, уходящий в розовый туман Фрайи. Школа. Уроки. Подземелья. Снова механизмы. Безымянная. Эрхан, университет, зверинец. Отец, мать, братья. Королева, зеркала, грифон, демон. Жаркий поцелуй с Эрханом… ой!

Белоглазая смеялась.

— Глупый, глупый детеныш! — погладила она лапой смущенную девушку. — Это я никому-никому не расскажу. Ах, молодость! Что ж, помочь с демоном не в моей власти, но совет дам. Книги, конечно, у нас есть. Книги тех, кто называл себя Истинными, а люди называли их т’ига. И Тариэль, отец наш, как ты сказала, нелюбящий и нещедрый, и возлюбленная его, из этого народа. Только что ты с этими книгами будешь делать? Безымянная тебя не отпустит… Бой ей дать ты не в силах. Выбор свой ты сделала. Жизнь за смерть. Смерть за жизнь. Как дочь Зары я могу сказать дочери Зары — я бы не посоветовала такого никому другому — живи. Используй демона, раз уж он есть. Изучи его силы. Подчини его. Летай с его помощью, раз уж ты желаешь летать.

— Подчинить демона, — медленно произнесла Лиэль. — Разве это не плохо? Не запрещено?

— А тебе не все ли равно, детеныш? — закудахтала Белоглазая. — Пред кем тебе оправдываться?

Лиэль засмеялась.

— И в самом деле! Кто сможет меня осудить? Спасибо, старейшая!

— Не за что, Звездочка. Приходи ко мне в любое время.

Лиэль поняла, что время аудиенции закончилось, и, постанывая, выползла из палатки. При виде бледного Эрхана и встревоженной Таланы, ожидавших её снаружи, ей даже полегчало. Странно, а в прошлые разы она не могла двинуться с места почти сутки. Сейчас же ей удалось хоть и с трудом, но выпрямиться и сделать несколько шагов, прежде чем её сандалия скользнула по горячему песку. Эрхан тут же подхватил её на руки.

— Расслабься и получай удовольствие, — предложил ей внутренний голос, и Лиэль со страдальческим стоном обмякла на руках мужчины, вцепившись в его плечи.

Глава 40. Дела семейные

Волшебник Корт с раздражением швырнул на землю вилы. Работа в зверинце на этот раз вовсе не успокаивала его.

— Не могу! — взвыл он. — Моя девочка погибает, а я ничем не могу помочь!

Коранна обеспокоенно посмотрела на мужа. Вернулся из пустыни он исхудавший, постаревший, с мешками под глазами. Он забросил свои эксперименты и целыми днями читал книги по демонологии. Корт очень злился на Тариэля, который был весел и беззаботен.

— Этот чертов т’ига погубил её! — как заведенный твердил волшебник. — Если бы не он…

— Тариэль вовсе не при чем. Если бы не он, она бы погибла в море, — резонно возражала Коранна.

— Если он тебе так дорог, можешь отправляться к нему в башню! — фыркал муж.

— У него там Юлия, — начинала злиться Коранна.

— Ах вот как! Если бы не было Юлии, ты бы побежала?

Коранна злилась и уходила прочь. К вечеру Корт обычно остывал и просил прощения, но Коранна уже пребывала в черной меланхолии.

А Тариэль действительно развлекался вовсю, с удовольствием вникая в дела университета. Он реорганизовал библиотеку, изменил по-своему расписания, провел пару студенческих вечеринок. Студентки, прежде вздыхавшие по Эрхану, бросали Тариэлю восторженные взгляды.

Потом Тариэль предложил устроить ежегодные соревнования по магии как между студентами, так и между преподавателями, обещая щедрые призы и подарки. Студенты встретили эту идею с энтузиазмом, преподаватели более сдержанно.

— Тебя что, совсем не заботит судьба Лиэль? — спросила его как-то Коранна, столкнувшись с ним в коридоре.

Тариэль внимательно посмотрел на женщину. Когда-то — не так уж и давно — он мечтал завладеть этой женщиной. Она же грубо отвергла его чувства, рассмеявшись ему в лицо. Коранна была в ту пору молодой пухленькой девушкой с огненными волосами. Теперь это была статная женщина, элегантная, сдержанная, женственная. Её огненные волосы были забраны в строгий пучок, яркие павлиньи наряды сменили строгие платья. Выглядела она усталой и грустной. И все же Коранна ему по-прежнему нравилась как внешне, так и внутренне. Она напоминала ему ровный теплый огонь в очаге, несущий жизнь, дающий свет. Неосторожно плесни в него вина — взовьется гневным языком пламени. Сейчас она была почти потухшая, подернутая пеплом.