Витязь. Владимир Храбрый - Владимир Афиногенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Спаси Господь, отче!
Бояре и купцы удалились, а Игнатий с Андрейкой подошли под руку новгородского владыки и получили благословение. Игнатий передал Евфимию пожелание здоровья, и многих лет жизни от Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича, которых архиепископ знал лично.
Владыка в свою очередь спросил о здоровье великого князя и его брата, сказав о последнем: «Зело красен муж!» - и с благодарностью от Софии и всех христолюбивых людей новгородских принял дары.
Тогда Игнатий и передал просьбу свою и Захарии Тютчева об устройстве в ученики к иконописцу Феофану Греку мальца Андрейки. Рассказал архиепископу о невеселой жизни сироты в плену, а чтобы показать успехи его в рисовании, упомянул о том, что рисовал малец самого хана Мамая, и тому нравилось. Но тут понял Игнатий - маху дал, ибо владыка стукнул посохом об пол и воскликнул:
- Грешен малец, грешен!..
- Владыко, святой отче, помилуй! Несмышленыш… - взмолился Стырь. - Сейчас он чуть подрос, а тогда молод да глуп был.
То ли пожалел владыка сироту, то ли дарами доволен был, но произнес:
- Ладно… После веча служка отведет мальца в церковь Флора и Лавра[94]. Там Феофан купольный барабан кончает расписывать.
- Благодарю тебя, отче.
- Передай и мою благодарность великому князю Дмитрию и Владимиру Андреевичу.
Облобызав протянутую им руку архиепископа, Игнатий и Андрейка поспешили на Ярославов двор, где гудел вечевой набат и куда уже стекался народ.
За свою короткую жизнь Андрейка многое повидал, но тут ему открылось чудо, дотоле невиданное: новгородское вече. И взрослый Стырь был поражен этим зрелищем. И всяк, сподобившийся видеть сие. Не скрывал своего восхищения и летописец, оставивший такие строки:
«Подходит к помосту люд, у многих в ухе серьга. Тут и скурры (скоморохи). Неугодны они христианской церкви, а народ за них. Иной, привязав вервь ко Кресту купольному, а другой конец отнесет далече к земным людям и с церкви той сбегает вниз, единою рукою за конец верви той держась, а в другой руке держаще меч наг…
А иный летает с храма или с высоких палат, полотняные крилы имея, а ин, обвився мокрым полотном, борется с лютым зверем леопардом; а ин нагим идет во огнь…»
Над всем царил вечевой помост. Сбирающимся на него боярам была хорошо видна кремлевская стена под шатровой крышей и многоголовое колыханье смердов в матерчатых закругленных шапках. Сверху архимандрит Юрьевского монастыря - он непременный член боярского совета - взирал на скуфейки своих монахов. А вот и мастеровые подошли с разных концов Новгорода, с заранее припасенными осиновыми дрынами под кафтанами. Каждый человек на вече блюдет нравы и образует голос той улицы, где живет, и хозяина, к кому принадлежит. Много и свободных граждан: те стоят особой кучкой.
А набат гудит, гудит!
Но вот звонарь на колокольне Святой Софии оборвал звон.
Владыка начал речь:
- Мужи великого Новогорода, от мала до велика! Услышите, сыны человеческие, мои слова о том, какое гонение пришло на веру Христову! Поганый Мамай идет на Русскую землю и великого князя московского, Дмитрия Ивановича, хочет веру Христову осквернить, и святые церкви разорить, и род христианский искоренить. Князь же великий Дмитрий Иванович помощью Бога вооружился против поганого Мамая, думает ревностно за Христову веру пострадать. Прошу вас, сынов своих, с ним подвигнитесь ради веры Христовой и получите вечную жизнь…
- За ради веры Христовой можно! - первым крикнул невзрачный смерд в кафтанишке выше колен.
- Замолчи, крючок согбенный! Хлеб убирать на-доть. Детишки опять же, - оборвал смерда сосед.
- Тиш-ш-ша! Тиш-ш-ша! - крикнули с помоста. Дали слово Фоме Михайловичу Красному.
- За ради веры Христовой пострадать можно, как смерд сказал, но и другой прав - хлеб убирать надо. А рази, когда на нас нападали ливонцы, Москва нам помогала?! Почему же мы должны ей помогать?! - выкрикнул он.
Народ заколыхался, а у Игнатия язык отнялся, лишь подумал: «Вот, оборотень, а обещал…»
Но Красной любил поиграть на живых струнах сердец людских.
- Но вспомните, люди добрые, как за помощью нам одиннадцать лет назад пришел со своей ратью князь Серпуховской. Вначале мы его остерегались, а затем сей муж, да его тогда и мужем нельзя было назвать, отрок был еще, так себя показал, что мы да псковитяне полюбили его. Помирил он нас со Псковом, и с его помощью мы свои рубежи от немецких рыцарей укрепили. Сейчас время иное, решается быть русской земле вообще иль не быть. Слышал я, Мамай похваляется: «Завоюю Москву, сяду в ней царем и всю Русь закабалю!» Други мои, мужи новгородские, рази допустим такое?! - повернул речь в другое русло боярин.
- Не допустим! - загудела толпа…
«По благословению владыки Евфимия её покончаша посадники ноугородцкие, и тысяцкие ноугородцкие, и бояре, и житьи люди, и купцы, и смерды - все пять концов, весь Государь Великий Новгород, на вече, на Ярославовом дворе порешили послать воев ноугороцких в помощь князю московскому Димитрию Иоанновичу и брату его Владимиру Андреевичу Серпуховскому…»
- А теперь дай нам, отче, два дня, чтоб собраться и избрать из бояр своих воевод - крепких и мудрых… - заключил Красной.
«Хитер!» - не переставал удивляться Стырь.
Вдруг кто-то дернул Андрейку за рукав. Он повернулся и увидел паренька, может, года на два постарше, в чистой одежке и мягких поршнях.
- Ты чего?
- Скоро вечу конец. Вишь, все расходятся. Поведу тебя к Греку. Владыка велел.
- А как звать-то тебя?
- Епифанием кличут…
На другой день боярский совет определил шесть воевод: первого - посадника Ивана Васильевича Волосатого; второго - сына его Андрея; третьего - Фому Михайловича Красного; четвертого - Дмитрия Даниловича Завережского; пятого - Михаила Пана-Львовича; шестого - Юрия Хромого-Захаринича. И с ними войска сорок тысяч. Наказали: «Поутру, когда услышите колокол вечевой, будьте все готовы на дворище у Святителя Николы».
Архиепископ Евфимий поутру рано повелел после заутрени воду святить с мощей святых. Настал первый час дня, и, когда сошлось воинство, владыка указал попам и дьяконам окропить всех святой водой. Сам же святитель, взойдя на помост, возгласил:
- Послушайте меня, чада мои. Ныне хотите вы идти путем спасения. Не отвратите лица своего ни один час от поганых, не покажите спин своих, от них бегая. Все единою смертью вместе умрите.
Вот как далее повествует летописец: «И они все сели на коней и наполнились духа ратного и начали, словно златоперые орлы, по воздуху парящие, ищущие восточной светлости, быстро идти. И говорили: «Дай же нам, Господи, побыстрее увидеть любезного великого князя!..»
Ехали лесом. Стырь поднял голову. Деревья задирали свои мохнатые шапки к далеким небесам, где обитали чистые души праведников: одни прекратили жизнь смертью, другие в сражениях за веру Христову и землю родную.
Игнатий осенил себя крестным знамением и задумался: что-то ждет впереди…
Глава 10. А ЗЕМЛЯ И ЛЮБОВЬ ВЕЧНЫ!
Князь серпуховской, как только послал за ратью Игнатия Стыря в Новгород, решил и себе заняться снаряжением полка. И стал Владимир Андреевич готовиться к отъезду в Серпухов.
Давненько не бывал он в своей вотчине, но часто вспоминал занарские дали, яркие купола церквей Волоцкого монастыря: там отдыхала душа. Не то что в Москве, в которой дела одолевали.
Семью туда брать не хотел, последнее время досаждала жена. Доглядывать за детьми и за ней здесь попросил Андрея Ольгердовича - как-никак брат он Елене Прекрасной, а детям - родной дядя.
Тот согласился сразу, всегда с готовностью откликался на просьбы шурина.
Перед отъездом встретился князь Серпуховской с Боброком. Стоял солнечный день, настроение у Владимира Андреевича было приподнятым - радовался ратным, хорошо вооруженным людям, которых собралось множество на Москве.
- Дмитрий Михайлович, еду в Серпухов, рать собирать. В Коломне аль у Лопасни соединимся.
- Ну что ж, в добрый путь. Только чтоб не пришлось тебе в другой раз свою рать не токмо против татар готовить.
- Это как же?! - удивился Серпуховской. - Против Литвы, что ли?..
- Ну это - так, к слову. Ладно, поезжай. Да к брату зайди.
Сразу почувствовал Владимир в отношении к себе со стороны Дмитрия Ивановича холодок, чего ранее не бывало! Отчего-то вспомнились слова Боброка.
«Что за другой раз?! Может, что знает Андрей? Если знает, то расскажет мне».
- Владимир, я не хотел тебе говорить. Сестрицу я уже отчитал. Знаешь, что учудила, в государевой церкви во время заутрени ухитрилась оказаться впереди великой княгини и так, впереди, отстояла всю службу. Об этом тут же доложили Дмитрию Ивановичу, он и поведал об этом Боброку. Может, это имел в виду Волынский?.. Думаю, что его сильно раздражает твоя слава полководца. Волынский тоже воевода отменный.
