Цели и средства - Gamma

Он сжал руку – палочка не отозвалась привычной дрожью. Да, это не чувствительное орудие, выбравшее себе владельца, это стандартная рабочая палка, чуть ли не на токарном станке выточенная. Но она есть, и она работает.

Он вызвал книгу с полки и почувствовал себя лучше.

Камин полыхнул зеленым пламенем. Он лениво повернулся – и тут же вскочил, увидев взъерошенную директрису.

— Почта, – сообщила она. – Подвинься, ящик немаленький. И учти, это в первый и последний раз я твою почту через камин принимаю. Пусть воронов гоняют.

Он растерянно обернулся – это точно ему, а не Уизли? Тодорова исчезла, и камин потух.

Картонный ящик из‑под пива аккуратно заклеен скотчем. Он пожал плечами и дернул край ленты. Стопка одежды, высокие ботинки, бумажный сверток. Он вытряхнул на ладонь несколько монет и подвеску на цепочке. Мелкие строчки разбегались по листу: «Джордже взял медальон. Я просила его купить тебе палочку, но он сказал, там дадут. А тебе больше пригодится переводчик. Надеюсь, он прав, потому что почти все ушло на эту штучку. Удачи, Эван».

О министрах, анимагах и патронусах

Ранен. Слушай, Нельсон, держи ухо востро. Приезжал с братом Чарли типчик – по твою душу. С Виолой сошелся, с Ольгой говорил. Очкастый, шрам зигзагом. Если что – сигналь.

К.

Гарри прошел в министерство через вход для посетителей, чему был очень рад. Серьезная девушка в деловой мантии – секретарь господина министра – помахала ему рукой. Кажется, училась в Хаффлпаффе годом старше, но имени ее Гарри не помнил.

— Министр ждет вас, мистер Поттер.

Он подумал, не попросить ли называть его Гарри, но, наверное, не положено.

Тяжелая дверь впустила его в кабинет Шеклболта. Кингсли сиял улыбкой, а за окном сиял солнцем летний пейзаж.

— Гарри, страшно рад видеть! Проходи. На окно не обращай внимания, или наоборот, обращай и любуйся. Зимний вид нагоняет на меня тоску.

— Мистер Шеклболт…

— Кингсли!

— Я тоже рад! – Гарри крепко пожал руку. – И мне чертовски неловко, но я по делу.

Шеклболт указал на удобный стул.

— Расслабься, Гарри. Я и сам в делах по уши. Рассказывай, что у тебя. Ты же знаешь – все министерство к твоим услугам.

Он улыбнулся, показывая, что это шутка, конечно, но в каждой шутке…

— У меня вопрос, который касается еще, наверное, первой войны. Тогда, в восемьдесят первом, ты ведь был аврором?

— Так точно, сэр, – усмехнулся министр.

— Там не фигурировала где‑нибудь такая Ольга Раковска?

Кингсли откинулся в кресле:

— Мадам Раковски? Пани Радость? Гарри, что общего у тебя с румынской бандершей?

Гарри буквально увидел, как зажегся указатель правильного пути.

— Не у меня, а у, собственно, моего дела. Кингсли, расскажи мне о ней, пожалуйста.

— Да рассказывать особо нечего, – Шеклболт погладил макушку. – Дикоглаз был к ней неравнодушен – в смысле, все пытался доказать ее причастность и тому подобное, но я думаю, он преувеличивал. Она маггла, была замужем за волшебником, он ей показал наш мир – в Румынии, понятно. Овдовела. Держала заведение. К ней наведывались упиванцы – но я до сих пор не думаю, что ее завербовали. Она клялась, что они были просто клиенты, как и магглы, честно платили, а если при этом обсуждали свои дела – так она ни при чем, и девочки ее тоже. Думаю, так оно и было. Мы ее допросили и оставили в покое. Хотели оставить сигналку в переулке, но с Ковеном договориться не смогли – мол, вмешательство в маггловский мир.

— Так значит, упиванцы там ошивались?

Кингсли кивнул.

— Было дело. Я все‑таки ошибался? Мадам повязана?

Гарри неуверенно покачал головой.

— Я думаю, она всего лишь перевалочный пункт. У меня нет оснований подозревать ее. Но теперь есть все основания подозревать одного из ее клиентов.

И Гарри решительно вытащил блокнот и бумаги, привезенные из заповедника.

Рассказ вышел очень коротким. Кингсли слушал молча, хмурился и барабанил пальцами по столу. Потом так же молча выдернул из ящика фиолетовый листок – внутреннюю связь.

— Гермиона не в курсе пока… – вставил Гарри на всякий случай. Кингсли кивнул, нацарапал что‑то на листке, сложил его самолетиком и выпустил в коридор.

— Нужно проверить этого Эвана Бладжера Смита, – проговорил он. – Если ты прав, Гарри…

— А если неправ?

— А если неправ – хорошо и отбой тревоги. Но что‑то мне подсказывает, что мы облажались, а вот ты…

В дверь просунулась встрепанная голова – смутно знакомая физиономия.

— Вызывали, сэр?

— Да, Аберкромби. Мне нужно узнать, в какой из восточно–европейских больниц находился либо находится на лечении Эван Смит. Обойдетесь своими силами, Гермиону Уизли не дергайте. И если найдете – свяжитесь с руководством, чтобы нам разрешили его навестить.

Аберкромби исчез. Кингсли повернулся к Гарри.

— Ну вот. Теперь только ждать. Могу предложить чаю и материалы дела Долохова, где всплыла мадам Раковски.

От материалов Гарри отказался. На мрачное помещение суда он насмотрелся до конца жизни – и в реальности, и в воспоминаниях. Так что пил чай, любовался летним пейзажем и ждал, благо ждать пришлось недолго. Аберкромби вскоре появился с вполне ожидаемой информацией – Эван Смит находился в палате для неизлечимо больных в больнице св. Михая в Тырговиште.

Минерва вышла из «Льва и змеи» и направилась к центру площади: поймать там «Ночного рыцаря» было куда проще. У мемориала героям Второй мировой она не удержалась и нырнула под пелену. Поттеры встретили ее привычной тишиной – даже шум машин с площади доносился сюда еле слышно, как издалека. Хлопок аппарации в этой тишине почти оглушил ее. Из снежной завесы шагнул Рем Люпин.

Минерва качнулась было вперед, но Рем оглянулся, будто ждал кого‑то. Мгновение спустя рядом возникла знакомая тощая фигура.

Минерва отступила за массивный постамент.

— Ну, вот он, – раздался голос Рема. – Любуйся.

Смит промолчал – снег хрустнул под тяжелой походкой.

– Creatura bella bianco vestita, – проговорил он. – Не очень похожа на фотографии, а?

— Говорят, Северус часто приходил сюда.

— Верю, – подхватил Смит.

— Что приходил?

— Что говорят. Видимо, рыдал и носил цветы охапками… Нет. Пожалуй, не охапками. Носил лилии – по одной. И скупая мужская слеза катилась по его рано постаревшему от неизбывной скорби лицу.

— Мне кажется, Эван, или ты его за что‑то заочно невзлюбил? – в голосе Люпина явно слышалась ирония.

— Между прочим, мы довольно тесно общаемся уже полгода, – хмыкнул Эван и снова замолчал. Потом заговорил неожиданно серьезно: – Может, и правда ходил. Сюда, не на пепелище. Такую, белую, любить проще: не язвит, не вредничает, не читает нотаций, не водится со всякими неприятными личностями… Смотри, если встать вот здесь, твоего приятеля будет почти не видно. Только она – любовь всей жизни.