Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг. - Николай Ильюхов

Два слова об этих последних. Не в пример другим своим коллегам, Семенов и Калмыков с первых и до последних дней вели сепаратную политику. Завоевав себе казачьи вотчины — Семенов в Забайкальской области, а Калмыков в Приморской, эти оба выскочки не хотели связывать себя с Колчаком и отказывались посылать свои войска на уральский фронт, мотивируя отказ тем, что Дальний Восток в таком случае будет отдан «на разграбление партизанам». Атаманы открыто противопоставляли себя авторитету «всероссийского правителя». Трудно было бы найти в политической платформе этих двух соперничающих сторон контр-революционной клики принципиальные разногласия. Внешне они не отличались между собой ничем, если не считать, что атаманы выделялись большей жестокостью, более неудержимой ненавистью к «красным». При более внимательном взгляде этот «антагонизм» становится совершенно понятен: он находит свое объяснение во взаимоотношениях «союзников». Эти «доброжелатели русского народа» явились в нашу страну отнюдь не для того, чтобы бороться за «попранные права демократии и цивилизации», а с совершенно иными, теперь понятными уже для всякого целями. Они решили, по примеру старых традиций колониальной политики, обеспечить себя реальной силой из местных реакционных слоев и разделить «сферы влияния». В этом смысле адмирал Колчак с его армией должен был играть роль контр-революционного тарана, важного и необходимого для всех империалистов. Но прежде всего он являлся орудием политики в руках Англии и Франции. Япония, ближе других заинтересованная в дальневосточной окраине, стремилась создать свое собственное орудие в лице названных атаманов, при помощи которых она предполагала добиваться «признания своих интересов», т. е. права на свободный грабеж достояния рабочих и крестьян нашей окраины. Наличие оппозиционной силы в лице Семенова и Калмыкова на худой конец могло бы послужить в руках Японии базой для организации независимого дальневосточного государства под протекторатом этой молодой империалистической державы. В силу такого соперничества держав белый лагерь из единого целого (о чем афишировали газеты и дипломатические ноты колчаковского правительства) раскалывался в основном на два враждующих лагеря: с одной стороны — атаманы, с другой — адмирал Колчак, причем эти два лагеря в свою очередь, по тем или другим причинам, дробились на самостоятельные военные группировки (Калмыков враждовал с Семеновым и т. д.). Противоречия между империалистами были перенесены таким образом и на контр-революционную армию «русских защитников порядка», и соответственно росту этих противоречий белая армия раскалывалась, дробилась и оказывалась неспособной к дальнейшему сопротивлению. Впоследствии, когда партизаны выбили белогвардейцев из городов, в штабе атамана Калмыкова был захвачен ряд ценнейших документов, характеризующих процесс разложения наших врагов. Показателен в этом отношении такой факт. Под давлением победоносного наступления Красной армии, в начале августа адмирал Колчак обратился к двум названным атаманам с особым посланием, составленным в горячих, патетических тонах и подписанным «правителем» и председателем совета министров Петром Вологодским; послание призывало атаманов забыть старую вражду и «перед лицом грядущей опасности» объединиться для совместной борьбы с большевиками. На полях этого, с точки зрения наших врагов действительно важного документа атаманом Калмыковым, этим наиболее омерзительным, тупым и жестоким «вождем» уссурийского казачества, была наложена резолюция в хулиганских выражениях, выражавшая решительный отказ в просьбе всероссийского правителя. Полный текст этой резолюции мы по цензурно-этическим соображениям привести не можем (атаман посылал в ней к традиционной русской матушке адмирала Колчака, а с ним и «Петьку Вологодского»).

Так обстоял вопрос с «единством» в лагере белых вождей в тот период, к которому относится третья фаза партизанского движения.

Второй, более значительный фактор, предопределивший ход дальнейших событий, а вместе с тем и характер партизанской борьбы, заключался в изменении социального состава армии контрреволюции. Мы отмечали уже, что в начале 1919 г., а в особенности в конце 1918 г., эта армия состояла из более или менее социально однородных элементов, способных не за страх, а за совесть бороться с рабочими и крестьянами. К описываемому периоду эта гвардия реакции была израсходована: многие пали на полях сражения, выбыли из строя, рассеялись, а, главное, расширившееся поле действий заставило Колчака увеличить количественно свою армию. Старая гвардия его затерялась в разбухшем аппарате управления штабов, тыловых учреждений и т. д. Теперь главным контингентом боевой силы белых являлись уже мобилизованное крестьянство и так называемая интеллигенция. Понятно, что в связи с этим должно было измениться и отношение партизан к колчаковцам. Если до этого, — скажем, в январе-феврале месяцах, — перед нами стояла задача беспощадного физического истребления врагов и деморализации тыла, разрушения коммуникации, материальных складов и т. п., то в данное время нужно было, усилив военные операции, партизанские набеги на тыл противника, со всей энергией поставить вопрос о завоевании  к р е с т ь я н с к и х  м а с с, одевших белогвардейскую шинель по своей малосознательности или по другим причинам. Мероприятия первого значения должны были отвлекать возможно больше сил белых банд от фронта, давать больше поводов атаманам Калмыкову и Семенову оставаться в своих казачьих вотчинах и тем самым приводить их в столкновения с Колчаком (добивавшимся все время безоговорочной посылки казачьих частей на помощь ему против Красной армии), т. е. еще сильнее забивать клинья между белыми вождями; мероприятия же второго значения должны были лишить правительство опоры в низах белой армии. Читатель видит, что такая тактика в значительной мере не похожа на прошлую тактику партизанских отрядов: она изменилась в той мере, в какой изменилась и военно-политическая обстановка. Ясное дело, что немалую роль во всем происходившем сыграл и тот факт, что под напором рабочих масс, повысивших в странах «союзных держав» голос в защиту Октябрьской революции, несколько ослабел и пыл самих интервентов.

Однако в Приморских сопках продолжали оставаться лишь небольшие группы партизан из наиболее преданных революционных элементов, в то время как большая их часть все еще не могла оправиться от «похмелья», разброда, упадка сил, наступивших после нашего тяжелого июньского поражения. В Сучанской долине из прежнего состава руководителей оставались только двое — мы, авторы этих строк. Остальные товарищи, — Губельман (дядя Володя), Иванов, Слинкин, Владивостоков, Жук и другие, — как было сказано выше, ушли в далекую Улахинскую долину, где поднимали к восстанию новые, доселе мало затронутые движением пласты крестьянства. Тов. Сергей Лазо был вызван партийным комитетом во Владивосток для усиления городской работы. В общем наши партизанские силы к этому времени оказались основательно подорванными. В Никольско-уссурийском уезде оперировали небольшие отряды под командой тт. Тетерина-Петрова, Глазкова-Андреева и Корфа, в Иманском уезде — отряды тт. Певзнера (единственно здоровый дееспособный отряд), Мелехина, Морозова-Думкина и подрывная команда Лунева (Рекворт). Всего в перечисленных отрядах было около 500—600 человек. Моральное состояние этих отрядов было далеко не благополучно. Командиры вели между собою сильнейшую вражду, не раз грозившую вооруженным столкновением. Господствовали «батьковщина», атаманство, произвол, грабежи. Некоторые товарищи доходили в своих самодурствах до того, что стали применять среди крестьян-староверов, — этого, правда, наиболее реакционного элемента приморской деревни, — порки, беспричинные расстрелы, что в свою очередь восстанавливало население этих районов против партизан. К чести сучанских партизан нужно сказать, что они и в этот период оказались морально более стойкими и в основной своей массе не пошли по такому пути. Попытку объединить все партотряды под одним руководством сделал т. Губельман, старый большевик, наиболее авторитетный в нашей среде, но безрезультатно. В начале августа он созвал в селе Чугуевке губернский съезд командиров партотрядов, на котором добивался организации единого руководящего центра и прекращения произвола командиров. Большинство явившихся на съезд резко высказалось против такого предложения, мотивируя тем, что партизанские отряды в своих действиях не должны кому бы то ни было подчиняться, что они должны быть абсолютно свободны от всяких авторитетов и полагаться только на свою боевую инициативу. Как на пример, подтверждающий по их мнению ненужность и даже вредность такого «центра», указывали на опыт Ревштаба, результатом чего был-де разгром партизанского движения. Словом, худшие стороны партизанства («партизанщины») здесь были проявлены в наиболее сгущенном виде. Прения на этом съезде и «боевая деятельность» многих его участников с полной очевидностью показали, насколько жизненно необходимо было руководство партии этим чреватым многими опасностями революционным движением, которое, заключая в себе элементы мелкобуржуазной «батьковщины», грозило, при ослаблении партийного внимания, дать простор развитию отрицательных сторон партизанства, выродиться в «махновщину». Твердая позиция т. Губельмана, которого поддерживали наиболее выдержанные товарищи, заставила съезд пойти на компромисс, в результате которого губернский центр все же был создан, но только не с императивными, а с информационными функциями. Такое решение вопроса не могло удовлетворить никого из тех, кто шел за Губельманом, так как оно носило чисто формальный характер. Атаманствующие командиры разъехались по местам, затаив мысль о том, что они будут игнорировать только что созданное «Информационное бюро партотрядов Приморья» (так был назван этот центр). Попытки т. Губельмана опереться на Информационное бюро как на начальный этап, с тем, чтобы постепенно превратить его в действительного руководителя движения, не увенчались успехом: к этому времени с новой силой стало разгораться революционное пламя на Сучане, и главная тяжесть событий вновь перешла сюда.