«Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою - Иоганн Фосс

И все же наш отважный батальон не превратился в банду деморализованных негодяев. Иногда мы даже пели строевые песни, правда, скорее, по инерции, а не для того, чтобы приободрить себя. Однажды ночью мы достигли Северного полярного круга, на этот раз направляясь уже на юг. Стояла ясная погода. Дорога освещалась скудным лунным светом. Мы снова удалились от моря. По обе стороны дороги тянулись заснеженные горные вершины. Когда голова колонны прошла мимо указателя Северного полярного круга, кто-то затянул песню.

Начнутся радости деньки!Любимая, прощай!Позволь признаться, что тогоНи капли мне не жаль.Ведь маки алые опятьНа поле расцветут!Прощай, любимая, прощай.Любимая, прощай!

Песня очень простая, с малым количеством строчек и неглубоким смыслом, но напоминание о грядущих «деньках радости» немного ободряет нас. Когда мы доходим до указателя, то узнаем нашего батальонного, стоящего возле столба. Он опирается на трость, но держится прямо. На груди у него блестит Рыцарский крест. Подняв руку, он салютует нам. Подойдя ближе, замечаю слезы в его глазах. Наверно, это ветер, дующий в долине, выбивает слезы.

Через два дня мы добрались до Мо.

Интерлюдия в Дании

Моя койка в каюте военного корабля — самая нижняя в ряду из четырех. Свободного пространства так мало, что приходится протискиваться, чтобы лечь на нее. Все койки заняты преимущественно солдатами нашего батальона. Где-то рядом шумно работает вентилятор, соревнуясь в громкости с двигателями, от которых вибрирует весь корабль. Мы на пути из Осло в Данию. Сегодня Сочельник, канун Рождества 1944 года.

Жую лишнюю пайку хлеба, подарок Генриха, который лежит на койке напротив. Он вымученно улыбается, перехватив мой взгляд, что-то жалобно бормочет и отворачивается. Мой товарищ тяжко страдает от морской болезни. Его изможденное лицо даже позеленело. Кажется, будто он лежит на смертном одре.

Прошло четыре дня с тех пор, как поездом нас доставили из Мо на юг Норвегии. Мы были последним батальоном нашей дивизии, вывезенным с севера. Мы пробыли один день в Осло. Из поезда мы прямиком отправились в санпропускник. Там наша одежда была подвергнута дезинфекции, а мы, наконец, побывали в бане, где вволю поплескались в горячей воде. Нам выдали новое нижнее белье, затем подстригли и довольно прилично накормили. После этого мы отправились в порт. К этому времени снова стало темно, так что города мы толком и не видели.

В бане я услышал о том, что большая часть дивизии прибыла в Осло две недели назад. Получается, что наши однополчане уже в отпуске и наверняка успеют домой к Рождеству. Если повезет, то праздник мы встретим в Дании. Мы также узнали о том, что норвежских добровольцев отправили по домам. Их миссия с самого начала ограничивалась боевыми действиями в Финляндии. «За Финляндию и честь Норвегии!» — таков был их лозунг. Свою задачу они выполнили. Удачи им. Они были хорошими товарищами и заслужили достойных проводов.

Одеваясь, я думал о том, насколько отличается характер нашей службы от службы норвежцев. Мои товарищи были недовольны тем, как нас встретили в Осло, и в бане раздавались саркастические высказывания: «Торжественный прием в санпропускнике, это что-то!», «Ну и встреча!» или «А ты чего ожидал?» Меня охватило смятение. Неужели я завидую норвежцам? Но разве у нас не было своей торжественной церемонии в ту ночь, когда мы миновали Северный полярный круг? Разве это не ознаменовало закрытие карельской страницы моей боевой биографии? В ту ночь на борту корабля наши мысли были заняты не Рождеством. Главной заботой было благополучно добраться до Дании, поскольку безопасного путешествия нам ничто не гарантировало. Если в эту гигантскую железную коробку, в которой мы находимся, попадет торпеда вражеской подводной лодки, то мы не успеем даже выбраться на палубу. Впрочем, прочь плохие мысли! Но почему возле люков и трапов стоят моряки с пулеметами? Вид у них достаточно зловещий.

На следующее утро устанавливается ясная и холодная погода. День обещает быть прекрасным. Довольные благополучным поворотом судьбы и полные ожидания, наблюдаем за тем, как в датском порту разгружается наше снаряжение. В лучах утреннего солнца даже корабль смотрится привлекательно, кажется, будто он живой и хочет спросить: «Видите? Я смог добраться сюда!» Было забавно наблюдать за тем, как мулов подъемным краном снимают с палубы и ставят на причал. На берегу нам приходится навьючивать на них снаряжение и готовиться к отъезду. Мы занимаемся этим до полудня.

Затем мы через весь город отправляемся в казармы.

Идем цепью — 25 взводов егерей, мулы, повозки, полевые кухни. Все исключительно на конной тяге, никаких моторизованных средств передвижения. По мостовой цокают копыта и позвякивают подковы сапог. Проходим возле церкви. Звонят колокола, и наружу выходят прихожане: родители с детьми, юные белокурые девушки, мальчишки в костюмчиках с галстуками, пожилые люди, дамы в мехах и господа в черных пальто с меховыми воротниками и в котелках. Мимо нарядной толпы проходим мы — молодые фронтовики в видавшей виды военной форме, открыто несущие легкое стрелковое оружие и пулеметы, впереди командир с орденами на груди, верхом на коне.

Контраст, судя по всему, оскорбил датчан. Они отводили от нас глаза. Мы, в свою очередь, также избегали встречаться с ними взглядами и шли вперед, стараясь придать лицам безразличное выражение. Мне кажется, что при этом мои товарищи вспоминали недавние бои и пытались не утратить гордости, которая так нужна нам в эти минуты. Разве мы не воевали — вместе с другими добровольцами из различных стран Европы — за свободу стран Запада, за возможность мирно праздновать Рождество? Разве не запретили в России этот праздник большевики и разве не изгнали бы они его с территории Германии, случись Коминтерну установить в ней свою власть?

Мы также прошли через спальные районы города, где я обратил внимание на какую-то девушку в черном платье с белым передником, выгуливавшую собаку. При виде ее я вспомнил, как давно не был дома и насколько оторвался от обычной мирной жизни. Мне в голову пришла и другая мысль. Этот чистый цивилизованный город — прекрасный образец того мира, который мы защищаем от нашествия орд большевиков. Кроме того, я тут же подумал о том, что в ходе этой борьбы мы также рискуем ожесточить свои сердца и стать кровожадными дикарями.

Вскоре после Рождества нас отправили на отдых на остров Фин, который показался нам воплощением райского сада. Ясное небо, бескрайняя гладь моря, прекрасная природа, аккуратные домики с крышами из красной черепицы и белыми наличниками — все это радует взгляд. Иногда, бродя по окрестностям, проходим мимо какой-нибудь деревушки с острым шпилем церкви. Нас никто не ограничивает в передвижениях, правда, приказано ходить только вдвоем и с оружием. В ту пору моим неизменным спутником был Штрикер. В первый же день пребывания на острове мы нашли ферму, где нас угостили свежим молоком и хлебом, щедро намазанным сливочным маслом, причем фермер отказался взять от нас плату. Там же мы познакомились с двумя девушками-блондинками, одна из которых была бойкой и пышнотелой, а вторая — худенькой, застенчивой и голубоглазой. Ее звали Анни. Штрикер, будучи деревенским парнем, охотно предлагал хозяину фермы помощь на скотном дворе, явно положив глаз на пышнотелую. Мы три дня по утрам приходили на ферму, возвращаясь в казармы лишь вечером. Когда нам на третий день предстояло уехать насовсем, мы с Анни поцеловались. Это был невинный короткий поцелуй. Наступил канун праздника Нового года, а с ним и конец нашей вольной жизни. В ожидании нового снаряжения — в том числе и пулемета MG 42 вместо прежнего MG 34 — мы должны были оставаться в казармах и готовиться к отъезду.