Держатель знака - Елена Чудинова

— Бог даст, ненадолго, Тутти, — сейчас Юрию не хотелось называть девочку Таней, он со странно дорогой горечью произносил именно это уменьшительное обычное имя: голос его звучал ровно и бесстрастно.

— Да, дядя Юрий.

— Надеюсь, что мне не придется стыдиться тех известий, которые я по возможности буду о тебе получать. Это касается не только учебных успехов, но и твоего поведения: будь сдержанней, необдуманное выражение эмоций и мнений является безусловно дурным тоном. Ты уже не ребенок.

— Да, дядя Юрий. Не думаю, чтобы Вам пришлось за меня краснеть.

— Поди уже в вагон — сейчас будет отправление. Тутти поднялась еще на одну ступеньку. Отойдя шагов пятнадцать, Юрий обернулся, чтобы помахать ей рукой, если она еще не скрылась в вагоне.

Увиденное зрелище заставило Некрасова остолбенеть от изумления.

К Тутти, еще стоявшей на лесенке, подбежал молодой человек в кепи и насквозь промокшей куртке: остановившись с разбега, схватясь за поручень и встав одной ногой на нижнюю ступеньку, он произнес, судя по движению губ, несколько очень негромких фраз. Юрий, почти сразу узнавший «дежурившего» под окнами юношу, тотчас опомнившись, резко зашагал обратно. Однако было уже поздно: что-то коротко ответив, девочка скрылась в вагоне, а молодой человек быстро пошел прочь, прямо навстречу Юрию, которого он, поравнявшись, не заметил или не узнал…

«Этот чудовищный ребенок грозит вырасти несусветной авантюристкой… И ведь почти наверное скрылась так быстро, чтобы избежать необходимости прокомментировать мне сию сцену, — думал Юрий, следя глазами за медленно тронувшимися вагонами. — Маленькая дрянь! Только что являла образец благоразумной дочери… Придется отложить это выяснение на потом — если это „потом“ вообще наступит…»

Окликнуть мальчишку при трущихся под навесом парнях было нежелательно; Юрий размеренной походкой направился к вокзалу.

— Слушай, Стае, парня надо брать, сейчас, только чуть подальше от английской публики…

— Вдвоем?

— Ага, некогда: уйдет. Пошли…

Дело оборачивалось неожиданно. Взглянув на двинувшихся вслед за юношей парней, Некрасов, мгновенно нашедшись, громко обратился к чекистам:

— Ви… простит… льюбезн… объясняй, тоуварищи, как есть долго движет такой поест?

— За поезда не отвечаем, мистер, — неприязненно бросил один из парней через плечо.

— Кто есть отвечайт?

— Начальник вокзала отвечает, — почти огрызнулся второй, прибавляя шаг.

— Где есть началник вокзал?

— На вокзале и есть! — Парень явно продолжил про себя фразу применительно к матери англичанина, от которого нельзя все же было убегать, слишком демонстративно догоняя молодого человека.

— Оу? Очень спасибо!

Около минуты все же было выиграно: впрочем, несколько обеспокоенный, хотя и по-прежнему недоумевающий, Юрий не был уверен, что этого достаточно… Может статься, было бы достаточно, если бы мальчишка знал о преследовании.

Некрасов в свою очередь прибавил шаг, идя за чекистами. На вокзальной площади расстояние между юношей и преследователями сократилось. Однако Юрий знал, что «брать» в таком людном месте чекисты не станут. Задача казалась почти неразрешимой: как отвлечь или хотя бы предупредить этого сволочного щенка, у которого, мать его, ума не хватило сообразить, что приближение к международным составам не может не контролироваться Горо-ховкой, предупредить так, чтобы при этом не скомпрометировать себя?! Почти нереально. Оставалось надеяться только на счастливую случайность.

«Однако, черт возьми, какое же все-таки отношение может иметь этот щенок к Тутти?»

…В это время Тутти, сидя в глубоком кресле у окна, лениво перелистывала любезно припасенную для нее мистером Греем детскую книгу: сборник красочных комиксов о проделках Бастера Брауна… Иногда по ее губам пробегала улыбка — вероятно, книге, чересчур детской, как с некоторой досадой на себя подумал было мистер Грей, все же удавалось рассеять ее невеселое настроение.

18

Забытое ощущение — типографский запах добротного довоенного газетного листа, приятно шелестящего в руках. Как давно не доводилось разворачивать обычную газету, а не большевистские «Известия» то с пропадающим, то появляющимся вновь «ятем»! Вспомнив этот культпросветовский анекдот, Вишневский усмехнулся: на возврате крамольной буквы настаивали рабочие — к большому конфузу «усовершенствователей» орфографии, написание «звезды» или «плена» через «е» не воспринималось и раздражало…

Однако это в сторону: ни в одну из просмотренных с утра газет, слава Богу, не просочилось покуда сведений об открывшемся вчера съезде.

Вадим поднялся от журнального столика и подошел к окну, наполовину затененному жалюзи: захотелось вдохнуть неповторимо-шумного парижского уюта… Окно было до полу и наполовину забрано чугунными перилами с выгнутыми наружу прутьями — хорошо было курить, облокотясь на эти перила. Вадим достал «гавану» и обкусил кончик.

…Сквозь покрытые свежей еще листвой ветви разросшихся буков вдалеке виднелась арка площади Звезды…

Ситэ… Монмартр… Гранд-Опера… Нотр-Дам, Тюильри… И чертова завеса, укрывающая сейчас от него этот заветный, вечно желанный город!..

Париж сейчас кажется еще дальше, чем был в Петербурге… Но как раз в этом-то ничего странного нет.

И, глядя на далекий квадрат Триумфальной арки, Вишневский вспоминал вчерашнее впечатление от знакомства с бароном Петром Николаевичем, этим очень изнуренным на вид, но безукоризненно твердым и энергичным седеющим человеком, полным решимости мобилизовать последние силы, насколько это только будет необходимо… В коротком разговоре с кулуарно представленным ему за полчаса до официального открытия Вишневским Петр Николаевич с видимым удовольствием и тонким юмором вспомянул славные традиции Екатерининского горного института… «И представьте себе, принимая зачет по минералогии, ставил он на стол коробку с образцами — от малахита до булыжника достанет не глядя первый попавшийся, кинет в потолок — и, покуда камень обратно не упал, изволь ответить, что за образец… Вот уж действительно — на лету схватывать доводилось! Да и милейший наш Михаил Михайлович (разговор о Горном начался именно с Тихвинского), он о ту пору первый год преподавал, но, не в укор ему будь сказано, уже спускал с нас по три шкуры…» Вадиму давно был знаком этот своеобразный патриотизм выпускников Екатерининского и их обыкновенная манера непременно вставлять действительно, впрочем, забавные истории о зачетах и экзаменах… Но екатерининцам было чем гордиться в действительности: едва получив в руки диплом, любой из них мог не спеша выбирать наиболее приятное для себя из пяти-шести выгоднейших предложений о контракте. Многие предложения исходили от американских фирм: было давно известно, что свежевылупившегося выпускника Екатерининского можно без колебаний ставить во главе крупнейшего предприятия как специалиста, способного вникать в любые тонкости всех многочисленных пересекающихся отраслей сложнейшего производства…

К разговору подключился старый нобелевский служащий Смитт, снова перешли на Тихвинского: в добром ли здравии изволит пребывать досточтимый Михаил Михайлович?

Насколько возможно…

Да… да… да…

Впрочем, после заседания неожиданно выяснилось, что за светским разговором Петр Николаевич уже успел составить для себя определенное мнение о Вишневском: это выразилось в последовавшем предложении проработать до сентября в парижском штабе. Предложение скорее раздосадовало Вадима, положившего было переправляться в Петроград вместе с Лебедевым и Шведовым, но вопрос с непосредственным начальством был уже отрегулирован — оставалось только подчиниться и перейти на три месяца в «стратеги»…

Кончикам пальцев стало горячо. Вадим потушил окурок и взглянул на часы. Оказывается, уже около двенадцати. Пора идти улаживать дела Тутти. Тутти…

19

Королевские каштаны цвели ярко-розовыми крупными свечками, действительно напоминающими огоньки в получерной густой листве…

Тутти в розовом муслиновом платьице шла по безлюдной разросшейся аллее рядом с Вадимом: ее прямые волосы цвета корицы свободно падали на плечи из-под летней шляпы, наполовину скрывающей лицо в розовой тени — весь вид девочки как-то связывался с украсившими в эту неделю Париж розовыми свечками каштанов…

Вадим уже не в первый раз почувствовал, что начинает каким-то внутренним чутьем угадывать скрытые для глаза пробуждения и желания Тутти точно так же, как это всегда было в его отношении к Юрию… Вот сейчас ей захотелось подпрыгнуть и попытаться достать до каштановой свечки — но лицо невозмутимо и осанка осталась нарочито взрослой, откуда же он знает, что это именно так? Хотела, но сдержалась — и не из-за присутствия Вадима (больше на дорожке никого не было видно), а для себя… «Школа Юрия»… — подумал Вишневский с удивившим его самого раздражением… И даже в нежной детской линии подбородка как будто проступает порой это так давно знакомое неподвижное, надменное выражение… Или это только кажется Вадиму? Нет, не кажется — раз он уже незаметно для себя перенес на девочку свое отношение к Юрию…