Звезды сделаны из нас - Ида Мартин

бы, наконец. Не как существо, живущее по распорядку и в тесных рамках, за которые нельзя выходить, а меня настоящего – с проблемами, бедами, дурными мыслями и идиотскими поступками. Перестала бы бояться осуждения людей и хотя бы иногда посещала мою параллельную вселенную.

Я всматриваюсь в его лицо, отделенное тонкой перегородкой экрана и сотнями километров, и замираю: мои отношения с мамой, невзирая на кажущееся тепло и благополучие, точно такие же. Она не лезет ко мне, а я не впускаю ее в свои проблемы. Мир рос вместе со мной, становился опаснее и сложнее, и ощущение, что я с ним один на один, не давало мечтать, верить в себя и крепко стоять на земле, но мама об этом не догадывается.

Раньше о своей маме Глеб упоминал лишь вскользь и с едва заметным сарказмом, но сейчас в его голосе ясно слышатся обида и боль.

– Почему ты не можешь сказать ей? – Двигаю ноут поближе и усиленно подбираю самые точные, правильные и нужные слова, но Глеб пожимает плечами:

– Она не услышит.

* * *

…Суббота начинается не с кофе, а с душераздирающего детского вопля: Алина и мама впервые подстригли Борю, создав из его не по возрасту пышной шевелюры крутую модельную прическу.

Поднялся ветер, до нас добрался московский дождь, от одного вида прибитых к асфальту желтых и оранжевых листьев по коже пробегает озноб.

По закону подлости перед завтраком заканчивается любимый Алинин батон, и я, прихватив зонт, пакет и мятую сотню, бегу в магазин. Однако на подступах к нему случается вот что: на плечо опускается чья-то рука, я быстро оглядываюсь, натыкаюсь на хмурого Серёгу, и сердце уходит в пятки.

– Чего тебе? – Лучшая защита – нападение, поэтому я рывком скидываю его клешню и перехожу в наступление: – Какие-то проблемы? Неужто высшие силы наказали, и совесть проснулась?!

Кажется, этот недотепа догадался, кто повредил его тачку, и собирается предъявить претензии, но с меня взятки гладки: если надо, я подниму такой ор на всю улицу, что придурку придется спасаться бегством. Однако он примирительно вскидывает руки, пятится и лепечет, как испуганная девчонка:

– Да не, я сразу понял, что это ты «наказала» мою тачку. Нет проблем: я ее уже починил и покрасил. Я не то хотел сказать, малая… Слушай, у тебя фотки Борины есть?

Теперь настает моя очередь лепетать:

– Ну, есть. А что, вспомнил, что у тебя, вообще-то, растет сын и он в тебе нуждается?

– Я никогда не забывал! Оступился немного, неправильно себя повел, а теперь Алинка не дает шанса все исправить. Я даже через ее подружек пробовал выйти с ней на контакт, да все бесполезно.

– Ты это своей девушке расскажи…

Обозначив, что разговор окончен, я трогаюсь с места, но промокший, жалкий Серёга опять хватает меня за куртку:

– Послал я Настю на все четыре стороны. Много на себя берет. Душа к ней не лежит! Малая, пожалуйста, замолви за меня словечко перед Алиной. Я готов хоть сейчас жениться. Если не захочет начать все сначала, значит, просто буду Боре деньгами помогать! Серьезно, я могу быть здесь, рядом – в пятницу скатаюсь в Москву по делам, закончу сезон, а потом полгода никуда не отлучусь. Тошно, понимаешь? Вилы! Поговоришь с ней, малая?

Сердце у меня доброе, а Серёга до своего идиотского поступка всегда казался мне неплохим, разве что немного туповатым. И я, до конца не осознавая возможные последствия и ответственность, которую на себя беру, киваю:

– Ладно. Будешь должен!

* * *

Глеб безнадежно испортил мое утро: вместо того чтобы навестить брата, устроил мне экскурсию по незнакомой местности, вел себя так, будто мы – пара, а после и вовсе принялся зазывать в гости, обещая вписать у себя в квартире. И даже дурацкие тесты из разряда «Кто ты из пяти пальцев на руке» не сбили его азарта.

Что ж, перспектива увидеться вживую заманчива до дрожи: я даже дала волю эмоциям и призналась, что очень хочу приехать. Однако на самом деле уже успела свыкнуться с ролью подруги по переписке – так проще избегать суровой правды, прятать голову в песок и, в случае опасности, водружать на нос очки с розовыми стеклами. Я боюсь очутиться в мире Глеба, увидеть его и убедиться, что он сильно отличается от придуманного мной образа. Боюсь, что Оля и впрямь окажется его девушкой, а мне придется изображать беззаботную улыбку. Боюсь, что после расставания с ним и возвращения в привычную среду просто… не смогу собраться. А ворох разрозненных деталек пазла, оставшийся от меня прежней, с удовольствием разворошит каблуками Милана.

– Лучше ты приезжай, – проглотив иголку боли и с трудом уняв взбесившееся сердце, говорю я. – Посмотришь на звезды и загадаешь свои заветные желания. Пусть с опозданием, но тут это точно сработает. Кстати, одно мое давнее глупое желание сбылось.

– Какое?

– В общем… меня выбрали закрывать этот чертов бал…

– Ого! И ты молчала?!

– Пыталась уложить новость в голове и решить, что делать дальше. Подумать только, какой я была тупой. Искала не там, шла в неправильном направлении. Я тоже не хочу никому мстить: статус школьной звезды – совсем не то, что мне нужно.

– Нет, подожди! Это не ради мести. Это мечта детства. Нет ничего плохого в том, чтобы…

– Глеб. Ты же хочешь, чтобы я спихнула ее.

– Нет. Ладно: да, хочу. Она жива-здорова, и нет ничего неэтичного в том, чтобы ее подвинуть. Ты должна показать им всем. Потому что ты самая-самая!

Его слова до сих пор молоточком стучат в висках и отзываются теплом в груди, но Глеб не имел в виду ничего такого: это не было признанием – всего лишь способом поддержать, а я снова выдала желаемое за действительное и среагировала слишком остро.

Во двор медленно въезжает черная машина, из нее выходит пузатый мужичок в трениках с отвисшими коленями и, отворив багажник, выволакивает из него два огромных измазанных грязью мешка.

Я в ужасе отпрыгиваю от окна и кричу:

– Мам, это еще что такое?!

Мама подбегает к зеркалу, быстро расчесывает волосы, одергивает толстовку и со щелчком открывает замок:

– Это Костя, он у меня стрижется. В этом году собрал на даче богатый урожай и поделился с нами. Будем варить икру.

Миша чересчур скоро нарисовывается в дверях, услужливо складирует мешки там, куда указывает мама, плотоядно пялится на нее и – с опаской – на меня. На его толстом, как сосиска, безымянном пальце торчит тусклое желтое кольцо, и я, сморщившись от омерзения и