«Если», 1996 № 03 - Эдмунд Купер

Минц велел внимательно смотреть по сторонам в пользу Академии наук, но Удалов смотреть забывал, потому что мысли возвращались к скорой встрече с собственной кончиной.

Дорога на кладбище вела через городские окраины. Кое-где сохранились старые гуслярские дома — ведь сто лет для хорошего дома не срок. Кое-где поднимались дома новые, но странно, они производили впечатление заброшенных. И народу было немного, и дети не шалили на улицах. «Может быть, — подумал Удалов, — эти люди отвезли с утра малышей по детским садикам, а сами углубились в созидательный труд?»

Минц впился глазами в окно автобуса и непрестанно шептал что-то верхнему карману пиджака, в котором прятал мини-диктофон японской работы.

— По моим наблюдениям, — сказал Лев Христофорович Удалову, — наш с тобой родной городок значительно вырос за последние сто лет, но затем пришел в упадок.

— Вы тоже так думаете?

— Посмотри на дорожки. Лишайники между плит. Взгляни на стены домов. Когда их красили в последний раз? Обрати внимание на детскую площадку — она заросла крапивой. Сомнений нет — эта цивилизация переживает упадок.

— Но как же тогда их достижения? — спросил Удалов.

— Достижения… а ты уверен, что это достижения современные, а не успехи вчерашнего дня?

Удалов не был уверен.

Автобус остановился у ворот кладбища. Ворота были приоткрыты. Туристам велели слезать и расписываться в книжечке кавказца. Каждый должен будет возместить агентству «Голден гууз» десять долларов в рублевом эквиваленте за посещение кладбища и ознакомление с родными могилами.

Расписывались без споров, и каждый думал: черта с два я тебе отдам эти деньги, грабитель проклятый!

У ворот стоял сторож в черном фраке и конической шляпе.

— Из какого года прибыли, граждане? — спросил он, блеснув глазом из-под шляпы.

— Разве не видишь? — озлобилась Чикита и задергала красными губами. — Плановая группа.

— В списке нету, — сказал сторож.

— А разве не всем сюда можно ходить? — спросил Удалов.

— Туристы из прошлого — только в организованном порядке в составе групп с сопровождающими, — ответил сторож. Он отыскал в своей черной потрепанной книге группу из Великого Гусляра, осень, 1996 год. Но что удивило Удалова, отыскал ее не в конце, а где-то в недрах книги, и до, и после списка шли другие фамилии, другие группы. Можно подумать, что гуслярцев записали заранее. Минц тоже обратил на это внимание.

— Возможно, все предопределено, — сказал он тихо, — только мы с тобой остаемся лопухами.

Столь крепкое словцо для Минца — исключение. Но он тоже оказался взволнован и если бы…

— Если бы не встреча с информантом, — произнес он грустно, — никогда бы на кладбище не поперся.

Эти слова примирили Удалова.

Первой шла Чикита. Она повторяла:

— Участок тридцать четыре и далее, до тридцать восьмого, второй поворот налево, а оттуда направо до большой аллеи.

К счастью, день был приятным, не жарким, солнце катилось к закату, золотые косые лучи резали редкую жухлую листву и замирали на верхушках крестов и звезд. Сначала от запустения и подурневшей природы кладбище показалось Удалову незнакомым, но оказалось, — это свое, родное, городское кладбище, засеянное предками, только бестолково разросшееся за последние сто лет.

Через двадцать минут они перешли и к погребениям начала XXI века.

Здесь стояли мертвые дубы и чуть живые осинки.

Но в целом царило пренебрежение к покойникам, словно некому было заходить сюда с цветами или просто посидеть… Удалов миновал ряд незнакомых могил и вдруг ощутил болезненный удар.

Он стоял над небольшой каменной серой гранитной плитой. На ней было вырезано имя:

«Удалов Максим Корнелиевич».

А чуть дальше — как взгляд метнулся! — словно за грибами пошел Удалов, чуть дальше, рядом, две могилы:

«Удалова Ксения Сергеевна»…

А неподалеку кто-то завопил, как изрезанный, — это был отставной полковник ДОСААФ.

— Брат мой! — кричал он. — Братишка Василий! На кого ты меня оставил!

Этот крик заставил Удалова отрезветь и прийти в себя.

«Ничего особенного, сказал он себе. — На самом деле Ксения жива, и я к ней вернусь… Но где же место моего погребения? Что случилось со мной?»

— Простите, — Минц обратился к сторожу. — Вы не посмотрите в своем списке, есть ли здесь моя могила? Меня зовут Минц, профессор Минц, Лев Христофорович.

— Не может быть! — откликнулся сторож. — Неужели мне довелось лично увидеть нашего знаменитого земляка? Разрешите пожать вашу руку!

Сторож снял коническую шляпу и склонился к руке Минца. Тот смутился, руку вырвал, вдруг испугавшись, что сторож вздумает ее поцеловать.

— Ну как можно! — отвечал он багровея, — я же обыкновенный естествоиспытатель. Не более великий, чем Павлов или Менделеев.

На звук взволнованного голоса шоп-туристы оборачивались, отрываясь от поиска собственных могил.

Удалов с торжеством смотрел на Чикиту. Та молча кривила красные губы. На нее произвели впечатление слова сторожа.

— О нет! — громыхал сторож. — Берите выше! Не скромничайте! — Вы — наш родной Фарадей!

— Еще чего не хватало! — обиделся Минц. — Только не Фарадей. Если вам хочется меня обязательно сравнивать, ну возьмите, к примеру, Гумбольдта или Аристотеля.

Тут Минц осекся, понял, что стал центром внимания современников, и полушепотом спросил:

— Так где же мое погребение?

— В пантеоне. Разумеется, в Московском пантеоне! — сообщил сторож. — Не здесь же, на этом заброшенном провинциальном кладбище…

— А я? — спросил Удалов.

— А вы кто, простите, будете?

— Удалов, Корнелий Иванович.'

Сторож принялся водить пальцем по странице, перевернул. И Удалов вдруг воспылал странной тщеславной надеждой: сейчас сторож сообщит, что захоронения Корнелия Удалова на этом кладбище не наблюдается, а похоронен он в Галактическом центре, в районе звезды Сириус, как ведущий специалист Вселенной по межпланетным отношениям… Должны ведь в конце концов отметить его прошлые заслуги перед Галактикой!

— Есть. Удалов Корнелий Иванович, — обрадовался сторож, — вон там, за кустами. Вы пошуруйте палочкой:

Удалов огорчился. Не с чего было огорчаться, а огорчился.

Он продрался сквозь кусты и увидел свою могилу.

— А когда я умер? — крикнул он сторожу.

— Ну как вам не стыдно об этом спрашивать? — откликнулся тот. — Мы же все даты заклеили, как только узнали, что путешествие во времени к нам открыто. Неужели мы имеем право выступать в роли Господа Бога?