Лоренс Оливье - Джон Коттрелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затеял все Селзник, в последний раз пытавшийся призвать Скарлетт к повиновению. Все его усилия вернуть Вивьен в Голливуд в годы войны ни к чему не привели. Она доказала, что было бы немыслимо оставить в такое время родину и мужа. Но теперь война практически подошла к концу. Селзник не желал больше идти на уступки. Так как его контракт с Вивьен истекал лишь через два года, он обратился в суд, дабы запретить ей появление в пьесе Уайлдера. По этому поводу состязались в остроумии два первоклассных юриста — королевский адвокат сэр Уолтер Монктон (за Селзника) и королевский адвокат сэр Валентайн Холмс (за мисс Ли); победа в результате досталась сэру Валентайну благодаря тонкому доводу: если его подзащитную заставят не выступать, то по законам военного времени министерство труда сможет привлечь ее к работе на оборонном предприятии. Юрист не сомневался, что даже м-р Селзник не захочет такой участи для столь ценимой им звезды. Благодаря этой казуистике мисс Ли смогла выйти на сцену в роли Сабины и одержать одну из своих самых блистательных театральных побед.
В то время мало кто обратил внимание на одну забавную деталь: пока Селзник изо всех сил старался вернуть мисс Ли в кино, ее мужу платили как раз за то, чтобы он не делал новых фильмов. Шесть лет спустя на другом судебном разбирательстве выяснилось, что Оливье получил от “Ту Ситиз филмз” 15 тысяч фунтов, дав обязательство ничего не снимать в течение полутора лет, способствуя тем самым дальнейшей эксплуатации “Генриха V”. И с профессиональной, и с финансовой точки зрения это соглашение устраивало его как нельзя лучше. Сразу же по завершении “Генриха V” Оливье представилась возможность, которая открыла ему путь к самым весомым театральным достижениям, совершенно не оставив времени для кино. В июне 1945 года он подписал пятилетний контракт, приняв пост директора возрожденного ”Олд Вика”.
В 1941 году бомба оставила от здания ”Олд Вика” на Ватерлоо-роуд один остов. Казалось, занавес опущен навсегда. Однако компания не распалась, во многом благодаря предприимчивости и энергии генерального директора Тайрона Гатри; финансовая помощь вновь образованного Совета поощрения музыки и искусств (”СЕМА”) позволила театру широко раскинуть свои ветви, осенив ими Бристоль, Ливерпуль и другие места, объехать с гастролями провинциальные заводы и шахтерские поселки, то есть обратиться к огромному большинству людей, никогда в жизни не видевших профессиональных спектаклей. Для превращения театра в народное зрелище и народное развлечение это был принципиальный шаг, и грустно думать, что сама идея театра, субсидируемого государством, никогда бы не реализовалась так быстро без войны, приведшей к образованию ”СЕМА”. Если не буквой, то духом своим ”Олд Вик” положил начало Национальному театру.
Зимой 1944 года администрация ”Олд Вика”, не подозревая о приближающейся опасности гитлеровских ”фау”, решила, что пора положить конец скитаниям по провинции и возвращаться в Лондон на более или менее прочной основе. Бронсон Олбери, второй директор компании, предоставил в ее распоряжение свой ”Нью-тиэтр”. Капитан-лейтенанта Ральфа Ричардсона пригласили в новую лондонскую труппу одним из директоров. Он потребовал себе в помощь Оливье и Джона Барелла, театрального продюсера из Би-Би-Си. Так как военная служба не сулила ни Оливье, ни Ричардсону ничего более серьезного, чем обучение воздушных стрелков, оба согласились работать в ”Олд Вике” при условии, что будут официально демобилизованы военно-морским министерством. Демобилизацию произвели мгновенно — по словам Оливье, ”с готовностью, которая задела за живое и Ральфа, и меня”.
Если Оливье и радовался своему возвращению к регулярной профессиональной деятельности, то не подавал вида. На вопрос, как он относится к предоставившейся возможности, он ответил просто: ”Я человек, исполняющий то, что ему велят. Полтора года назад правительство велело мне делать фильмы. Теперь мне дают понять, что в армии я не столь необходим, как в театре”. С офицерской сдержанностью он не афишировал свои подлинные чувства, хотя на деле был полон тревоги и сомнений. “Генрих V” еще не появился на экране. Никогда в жизни недоверие к критике и страх перед неблагожелательной реакцией публики не были в нем так сильны, как теперь, после стольких лет вне сцены. Им с Ричардсоном повезло на сильную труппу, включавшую Сибил Торндайк, Харкорта Уильямса, Николаса Ханнена Джорджа Релфа, Джойс Редман и перепуганную новенькую из Бирмингемского репертуарного театра — Маргарет Лейтон. Однако к идее открыть театр, располагая репертуаром из трех пьес, они относились скептически, а появившиеся в августе самолеты-снаряды еще усилили их пессимизм; репетиции шли под аккомпанемент ракет, жужжащих над головой.
Выбором пьес Оливье был тоже недоволен. Он с удовольствием взял маленькую роль Пуговичника в ударной постановке Ричардсона — “Пере Гюнте”. Но ему активно не нравился образ самодовольного Сергея Саранова в “Оружии и человеке” Шоу, а больше всего беспокоило выступление в специально рассчитанной на него постановке “Ричарда III”. В его ушах еще звучал голос Дональда Вулфита, совсем недавно игравшего Горбуна. Он никак не мог забыть интонации Вулфита, а актерское самолюбие требовало найти собственный рисунок роли. Он вообще не стал бы браться за Ричарда, если бы отказ от идеи Барелла не означал неминуемого возвращения к одной из уже сыгранных шекспировских ролей.
Чувствуя необходимость потренироваться в провинции перед появлением на лондонской сцене, Оливье с Ричардсоном договорились о прогоне “Оружия и человека” в манчестерском Оперном театре. Блестящее исполнение Ричардсоном роли Блюнчли удостоилось там высоких похвал, но мрачного Сергея Лоренса Оливье местная критика встретила сдержанно. Это неожиданно напомнило ему довоенные годы и все те мучения, которым подвергла его тогда критика. Ему казалось, что еще раз пройти через подобные истязания невозможно и лучше возвратиться во флот.
На следующий вечер в театр пришел Гатри. После спектакля он сказал Оливье, чтобы его подбодрить: “Мне понравился твой Сергей”. В ответ Оливье проворчал что-то, выказав свое презрительное отношение к роли.
“Разве ты не любишь Сергея?” — спросил режиссер.
“Послушай, — сказал Оливье. — Не будь ты такой длинный, я б тебе врезал. Как можно любить такую идиотскую роль? Делать абсолютно нечего — только иллюстрировать представления Шоу о том, что в его время считалось смешным. Ну как может нравиться такая роль?”
“Конечно, — ответил Гатри, — если ты не любишь Сергея, ты его никогда хорошо не сыграешь”.
Это неожиданное замечание произвело на Оливье такое неизгладимое впечатление,
