Герман Геринг. Железный маршал - Борис Вадимович Соколов

Любопытно, что, в отличие от Руделя, другие деятели люфтваффе, принадлежавшие к истребительной авиации, например ГалланД, в послевоенных мемуарах утверждали, что Геринг питал явное пристрастие как раз к бомбардировочной авиации в ущерб истребительной. Эти расхождения могут свидетельствовать о том, что на самом деле позиция Геринга по поводу развития различных родов авиации была достаточно сбалансированной.

Несколько дней спустя Рудель был вызван в Берхтесгаден к Гитлеру для очередного награждения и вновь встретился с Герингом, на этот раз в охотничьем домике рейхсмаршала в Оберзальцберге:

«Его дочь Эдда — уже совсем взрослая девочка, ей позволяют сидеть с нами… Дом и сад отличает по настоящему хороший вкус, в них нет ничего вульгарного или шикарного. Семья ведет простую, скромную жизнь. Я получаю официальную аудиенцию в светлом кабинете с многочисленными окнами, из которых открывается величественная панорама гор, сверкающих в весеннем солнце. Геринг, без сомнения, питает слабость к старинным обычаям и костюмам. Я просто не знаю, как описать его одеяние. Это разновидность тоги, какую носили древние римляне. Она красновато-коричневого цвета и скреплена золотой брошью. Все это для меня в новинку. Он курит трубку длиной до самого пола, с раскрашенной фарфоровой чашечкой на конце… Немного понаблюдав за мной, он начинает говорить. Я вызван для нового награждения. Он прикалывает мне на грудь Золотую медаль фронтовой службы с бриллиантами в ознаменование моих двух тысяч боевых вылетов. Это совершенно новая медаль, которой никого прежде не награждали, потому что только я совершил столько вылетов. Она сделана из чистого золота, в центре платиновый венок с перекрещенными мечами, под которыми выложено крошечными бриллиантиками число 2000…

Затем мы обсуждаем ситуацию, и он полагает, что я должен, не теряя времени, вернуться на свою базу… Он говорит мне о том, что в моем секторе готовится крупномасштабное наступление и сигнал к его началу будет дан в течение нескольких дней. Он только что вернулся с совещания с фюрером, на котором вся ситуация обсуждалась до мельчайших деталей, и удивлен тому, что я не заметил этих приготовлений на месте, поскольку в этой операции будут участвовать приблизительно триста танков. Я напряженно вслушиваюсь. Число «триста» изумляет меня. Это в порядке вещей для русских, но столько танков на нашей стороне? Я отвечаю, что с трудом могу в это поверить, и спрашиваю его, не мог бы он назвать эти дивизии и количество танков, которые они имеют в своем распоряжении, потому что я совершенно точно информирован о большинстве подразделений в моем секторе. Накануне отлета с фронта я разговаривал с генералом Унрейном, командиром 14-й танковой дивизии. Он с горечью пожаловался мне, что у него на всю дивизию остался лишь один танк и даже эта машина не могла считаться боеспособной, потому что он приказал оснастить ее для наземного контроля воздушных полетов. Эта конструкция представляла для него гораздо большую ценность, чем боеспособный танк, поскольку, обладая хорошей связью со «штуками», он мог нейтрализовать с их помощью многие цели, которые его танки сами по себе не могли бы вывести из строя. Я, таким образом, совершенно точно знаю, сколько танков находится в 14-й бронетанковой дивизии. Рейхсмаршал с трудом верит мне, поскольку располагает совершенно другими цифрами. Он говорит мне полушутя: «Если бы я вас не знал, за такие слова посадил бы вас под арест. Но мы сейчас все это выясним». Он подходит к телефону и соединяется с начальником Генерального штаба.

— Вы только что сообщили фюреру, что для участия в операции «X» предназначены три сотни танков.

— Да, верно.

— Я хочу знать названия этих дивизий и каким количеством танков они располагают. У меня тут находится человек, хорошо знакомый с ситуацией.

— Кто это? — спрашивает начальник Генштаба.

— Это один из моих людей.

Начальник Генштаба, к несчастью для него, начал именно с 14-й танковой. Он говорит, что дивизия располагает 60 танками. Геринг еле сдерживается:

— Мой человек утверждает, что в 14-й — всего один танк! На другом конце линии воцаряется долгое Молчание.

— Когда он оставил фронт?

— Четыре дня назад.

Вновь тишина. И затем:

— Сорок танков находятся в пути. Остальные — в ремонтных мастерских, но непременно окажутся в своих частях к нужной дате, так что эта цифра верная.

Он дает тот же самый ответ для всех дивизий. Рейхсмаршал с яростью бросает трубку:

— Вот так делаются дела! Фюреру представляют ложную картину, которая основана на неверных данных, и при этом еще удивляются, когда операция не приносит успеха, на который рассчитывали. Сегодня, благодаря вам, это нашло свое объяснение, но как часто мы строили свои надежды на таких вот утопиях! Вся сеть коммуникаций в юго-восточной зоне беспрестанно подвергается вражеским бомбежкам. Кто знает, сколько танков из этих сорока, например, вообще достигнут фронта и когда именно это произойдет? Кто знает, смогут ли ремонтные мастерские получить вовремя запасные части и, если они их получат, закончат ли ремонт в отведенное время? Я должен немедленно доложить обо всем фюреру.

Он говорите гневом, затем наступает тишина.

После возвращения на фронт я все еще обдумываю то, о чем только что услышал. В чем цель этих фальшивых докладов? Случайно это делается или намеренно? В любом случае это играет на руку врагу. Кто и в каких кругах совершает все эти гнусности?»

В августе 44-го, вскоре после покушения Штауффенберга, Гитлер беседовал о Геринге с фон Беловым, контуженным во время покушения. Адъютант вспоминал:

«Фюрер высказался в том смысле, что падения Геринга он не желает и пойти на это не может. Заслуги Геринга уникальны, и может случиться так, что тот ему еще понадобится. Гитлеру было ясно: с люфтваффе Геринг не справился не в последнюю очередь из-за своей бездеятельности, а также и потому, что он, фюрер, слишком считался с ним как со своим «старым другом». Но, переходя к последним событиям, Гитлер говорил: он знает, что Геринг — на его стороне».

По утверждению фон Белова, в конце сентября Гитлер хотел назначить фактическим командующим люфтваффе риттера фон Грейма, но от этой идеи отказался, возможно, потому, что Геринг и Грейм не слишком ладили друг с другом. Трудно сказать, действительно ли у Гитлера было такое намерение, или адъютант, невзлюбивший рейхсмаршала, предпочел выдать желаемое за действительное, ведь ни Гитлер, ни Геринг, ни