Серебряная река - Шеннон А. Чакраборти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они говорили о войне и бурном послевоенном восстановлении Дэвабада, и Дара безмолвно благодарил творца каждый раз, когда слышал, что никаких крупных кровопролитий там больше не случилось. Нари в основном хвалили, и многие путешественники-шафиты называли ее «наша», а еще он слышал, как торговцу солью с ужасной открытой раной в животе советовали поспешить в Дэвабад, где «хотя бы лазарет работает бесперебойно». Нешумная группа песчаных моряков целый день составляла планы ухода от импортного сбора, установленного этим «маридоглазым изувером». Дара решил, что так они называют Ализейда. Два дэвских пилигрима негромко разговаривали о том, что хорошо бы посмотреть перенесенный в Храм Нахид трон с шеду.
О себе Дара мало что слышал. Что его ничуть не удивляло — ведь он находился на краю света, в поселении, которое расположилось между гезири и дэва и вынуждено было проводить политику и нашим, и вашим. Его имя вызывало не громкие обвинительные речи, а зловещий шепоток, который, казалось, сразу же убивал настроение, царившее в таверне. «Проклятая трагедия», — услышал он как-то раз. «Бич», — слышал он не единожды.
Прежде чем возвращаться в общество, разумно было бы подождать несколько лет, чтобы улеглись эмоции. Или несколько десятилетий. Но Дара собственной шкурой чувствовал, что у него нет этого времени, если он хочет найти Визареша и похищенные сосуды. Ему нужно было отслеживать слухи: места удара неестественных молний и истории о людях с необыкновенными способностями. Пусть Дара был сильнее, но ифрит опережал его на тысячу лет в том, что называлось умением скрывать свои следы. Той малости, что знал Дара об изначальных чарах дэвов, его научили Визареш и Аэшма. Использование такой магии против них самих было подвигом, который он и представить себе не мог.
«И ты никогда не найдешь достоверных наводок на место нахождения Визареша, если еще пять дней будешь только разгуливать по этой крыше». Дара сделал глубокий вдох. Он мог в любой момент снова оседлать ветер, если дела пойдут плохо, разве нет? Это не послужит созданию самых вдохновляющих впечатлений, но его репутации уже некуда было ухудшаться.
Он собрал себя в кулак, слетел вниз и обрел видимую форму — облачился в темно-синий плащ поверх штанов, в обувь, какую мог надеть обычный дэв. Дара воспротивился желанию закрыть лицо — это никогда не приводило к нужным ему результатам — и вызвал шапку с плоским верхом, надел ее наискосок, чтобы скрыть метку Афшина.
Сердце его колотилось, как сумасшедшее, пока он обходил мудхиф. Дара слишком поздно понял, что у нормальных путешественников при себе имеется хоть какой-то багаж — они не используют древнее колдовство, чтобы вызвать себе нужное. Но он уже входил в дверь, и это казалось меньшей из его проблем.
Дара остановился, чтобы внимательно оглядеться. Посетители, похоже, даже не поняли, что их оценивают на потенциальную опасность. Или даже вообще оценивают. Или были в состоянии написать слово «оценивают». Большинство пребывало в пьяном состоянии. Человек с длинной, поразительно серебристой бородой раскачивался и напевал что-то облачку дыма, покоящемуся в его руках. Напротив него три старьевщицы-гезири спорили над потрепанной картой, пометки на которой смещались и приобретали новые очертания, изменяя границы какой-то неизвестной земли. Группа побольше, состоящая из джиннов и дэвов, собралась вокруг двух человек, бросавших игральные кости, украшенные драгоценными камнями, кости при этом испускали яркие фиолетовые и бронзовые искры, словно фейерверки в миниатюре.
Но самое главное, что никто из присутствующих даже взгляда не бросил в его сторону, а потому Дара, опустив глаза, прошел к высокому прилавку, где Рудабе замешивала свои напитки. Прилавок, видимо, был сделан из украденной человеческой лодки, которую перевернули и положили на два пенька — получилась надежная ровная поверхность.
— Я тебе сто раз говорила: выскребывай чашки по-настоящему, не полагайся на то, что алкоголь их очистит, — раздраженно бросила барменша посудомойщице и поспешила навстречу Даре. — Пусть огонь ярко горит для вас, незнакомец. Что вам подать?
Дара взвесил свои варианты. Ему не раз говорили, что его предпочтительный напиток — финиковое вино — считается тошнотворно сладким пойлом — пережитком старых сплетниц-алкоголичек; это мнение категорически оскорбляло его, но, как он догадывался, не делало финиковое вино популярным в бандитских пивнушках на пыльных дорогах между Дэвастаном и Ам-Гезирой.
— Любое открытое вино, какое у вас есть, — скованно ответил он, стараясь скрывать свое произношение. Еще один пережиток давно ушедшей эпохи.
— Нет проблем. — Она достала щербатую керамическую чашу из шкафа, веселенькая розовая окраска которой видела когда-то лучшие дни, и налила в нее черпаком немного вина из большой глиняной амфоры, наполовину стоявшей в земляном полу. Она встретила его взгляд. — Вы откуда… ой!
Рудабе отскочила назад, вскрикнув, выронила чашу. Рука Дары метнулась вперед и успела схватить сосуд.
— Из Дэвабада, — откровенно ответил он. Не имело смысла лгать. Дара знал причину ее ужаса — она узнала его.
Дрожал черпак, зажатый в ее кулаке.
— Господи милостивый, — прошептала она. — Вы — это он. Вы — Афшин.
Ее вскрик еще не привлек внимания — это сделало произнесенное ею имя. Таверна погрузилась в тишину, пьяный смех и оживленные коммерческие переговоры смолкли с быстротой, какая, по мнению Дары, была невозможна. Один из игроков уронил свои игральные кости, и они взорвались веселыми искрами, затрещавшими в мертвой, потрясенной тишине.
Дара нервно откашлялся.
— Приветствую, — неловко сказал он, пытаясь воспользоваться этим моментом потрясения, прежде чем джинны станут тянуться за оружием. Он начал было поднимать руку, но тут же остановил ее движение, которое заставило вскочить несколько человек. — Я здесь проездом и никому не желаю зла. — Он вымучил улыбку. — Договорились?
Наступило затянувшееся мгновение тишины, а потом трое гезири молча поднялись со своих мест. Одна из женщин сунула в сумку карту, а другая кинула горсть монет в их недопитые чаши.
Но оружия никто не вытащил, они, выходя из таверны, ограничились стрельбой в него ненавидящими взглядами, но ничем более убийственным. Дара попытался не реагировать, жаркая волна стыда нахлынула на него. Он не мог осуждать гезири за их враждебность. Во всяком случае, не мог после того, что Манижа сделала с их родней в Дэвабаде.
«После того, что ты позволил ей сделать».
«После того, что сделал ты сам».
Его лицо запылало еще жарче. На кончиках его пальцев ожили язычки пламени. Дара быстро их пригасил. Ах, как
