Мареновая роза - Стивен Кинг

Храм Быка с его странно перекошенными линиями, не вписывающийся в перспективу, внушал ей страх, и потому Рози обрадовалась, почувствовав, что ее отчаянное желание поскорее спрятаться от ливня пересилило все остальные чувства. Ей не терпелось укрыться от грома, от молний, от ветра, и еще она хотела иметь крышу над головой на тот случай, если ливень вдруг решит перерасти в град. Возможность оказаться голой под градом — даже если это все-таки происходит во сне — ничуть ее не прельщала.

Она сделала несколько шагов, затем остановилась и обернулась, чтобы посмотреть на оставшуюся позади женщину. «Уэнди» казалась такой же обнаженной, как и сама Рози, потому что ее тонкое одеяние облепило тело, как краска.

— Кто такой Эринис? — прокричала Рози. — Кто он такой?

Она бросила через плечо осторожный взгляд на храм, как будто опасалась, что ее крик пробудит дремлющее в нем божество. Но не увидела ни божества, ни чего-то иного; лишь сам храм мерцал перед ней в потоках не ослабевающего ливня. Темнокожая женщина закатила глаза.

— До чего же глупо ты себя ведешь, подружка! — закричала она в ответ. — Иди же! Иди, пока еще есть время! — И жестом, похожим на жест ее госпожи, указала на храм.

6

Рози, белая в своей наготе, направилась к храму, прижимая к животу скомканную ночную рубашку, защищая ее насколько возможно. Пять шагов привели ее к тому месту, где в траве валялась упавшая каменная голова. Она вгляделась в нее, ожидая увидеть лицо Нормана. Разумеется, это должен быть Норман, понимала она, ведь именно так происходит в снах.

Только голова принадлежала не Норману. Удаляющаяся к затылку линия волос, мясистые щеки, роскошные усы в стиле Дэвида Кросби принадлежали мужчине, который стоял, прислонившись к косяку двери таверны под названием «Маленький глоток» в тот День, когда Рози заблудилась, разыскивая «Дочерей и Сестер».

«И я опять заблудилась, — подумала она испуганно. — Господи, куда же я попала?»

Она прошла мимо упавшей каменной головы с ее пустыми, лишенными зрачков каменными глазами, из которых по каменным щекам текли капли дождя, отчего казалось, что голова плачет; к каменному лбу прилип узкий лист остроконечной травы, похожий на зеленый шрам. Она приближалась к странно изуродованному храму, и ей чудилось, что голова угрожающе шепчет ей вслед: «Эй, малышка, не хочешь поглядеть на него славные титьки, что скажешь, не хочешь проверить, как он работает, мы могли бы поразвлечься, мы сделали бы это по-собачьи, что скажешь?»

Рози поднималась по предательски скользким ступенькам, поросшим мхом и вьющейся травой, и ей казалось, что голова поворачивается на своей каменной шее, выдавливая грязные струйки воды из разбухшей земли, пожирая каменными глазами ее обнаженные ягодицы; она всходила по ступенькам, приближаясь к царившему под сводом храма мраку. «Не думай об этом, не думай об этом, не думай». Она подавила в себе желание перейти на бег — чтобы поскорее скрыться и от ливня, и от воображаемого взгляда — и продолжила путь, обходя места, где каменные ступеньки потрескались, образуя щели с рваными зазубренными краями, о которые запросто можно повредить ногу. Ей пришло в голову, что это не худший вариант; кто знает, какое ядовитое зверье затаилось в этих щелях, готовое броситься на тебя и укусить?

Вода стекала по ее лопаткам, струилась вдоль позвоночника, она замерзла еще сильнее, если только это возможно, и все же поднялась на последнюю, верхнюю ступеньку и посмотрела вверх на барельеф над широким темным входом в храм. На картине она не могла его разглядеть: он прятался в тени нависающего над входом козырька крыши.

Барельеф изображал подростка лет пятнадцати с напряженным детским лицом; парень прислонился к чему-то, похожему на телефонную будку. Челка ниспадала на упрямый лоб, воротник куртки был поднят. К его нижней губе приклеилась сигарета, а нарочито непринужденная поза демонстрировала, что перед вами мистер Плевать-Я-Хотел-На-Всех образца конца семидесятых годов. Что еще говорила его поза? «Эй, крошка, — говорила она. — Эй, малышка, эй, красавица! Не торопись, задержись на минутку! Не хочешь поразвлечься? Может, приляжем? Не хочешь покувыркаться со мной? По-собачьи, что скажешь?»

Это был Норман.

— Нет, — прошептала она, и короткое слово больше походило на стон. — О нет.

О да. Конечно же, это Норман — Норман из того времени, когда его побои и издевательства лишь призраком маячили впереди. Норман, прислонившийся к телефонной будке на углу Стейт-стрит и сорок девятого шоссе в центре Обрейвилля (в центре Обрейвилля, ну не смешно ли?), наблюдающий за проезжающими мимо машинами под звуки песни «Би Джиз» — «Ты должна танцевать» — доносящиеся из распахнутых настежь дверей паба «Финнеган», в котором на полную громкость включен магнитофон.

Ветер на миг поутих, и Рози снова услышала детский плач. Ей не показалось, что ребенок плачет от боли; скорее, так может хныкать голодный младенец. Слабые всхлипывания отвлекли ее от мерзкого барельефа и заставили снова тронуться с места, но перед тем, как ступить босыми ногами в храм, она снова подняла голову… и замерла, потрясенная. Норман-подросток исчез, будто его там никогда и не было. Теперь над входом в храм прямо у нее над головой красовалась лишь императивная надпись: «ПОЦЕЛУЙ МОЙ ЗАРАЖЕННЫЙ СПИДОМ ЧЛЕН».

«Во снах все всегда меняется, — подумала она. — Сны — как вода в реке».

Она оглянулась и увидела «Уэнди», которая по-прежнему стояла у колонны; запутавшаяся в паутине своего промокшего длинного одеяния, она представляла жалкое зрелище. Рози подняла руку (свободную, не ту, которой прижимала к животу мокрый комок ночной рубашки) и нерешительно помахала ей. «Уэнди» сделала ответный жест, затем опустила руку и замерла, явно не замечая хлещущего по ней плетью ливня.

Рози миновала широкий мрачный вход в храм и оказалась внутри. Она остановилась, напряженная, готовая в любой момент броситься обратно, если увидит… почувствует… она сама не понимала, что именно. «Уэнди» сказала, что ей не стоит опасаться привидений, но Рози подумала, что женщине в красном легко сохранять хладнокровие; в конце концов, она осталась там, у колонны.

Она догадалась, что внутри теплее, чем снаружи, однако тело ее не ощутило тепла — лишь глубокую морозящую прохладу влажного камня, сырость склепов и мавзолеев, и на секунду ее уверенность поколебалась; ей показалось, что она не сможет заставить себя двинуться дальше по открывшемуся перед ней тенистому проходу между рядами скамеек, заваленному слоем давным-давно засохших осенних листьев. Ей было слишком холодно… и не только потому, что она замерзла. Рози стояла, дрожа и хватая ртом воздух в коротких, похожих на всхлипывания вдохах, изо всех сил прижав к груди окоченевшие руки, и пар тонкими струйками поднимался от ее тела. Кончиком пальца она дотронулась до соска левой груди и совсем не удивилась, обнаружив, что он затвердел, словно каменный.

Лишь мысль о том, что необходимо вернуться назад, к стоящей на вершине холма женщине, заставила ее сделать очередной шаг — она не представляла, как сможет предстать перед Мареновой Розой с пустыми руками. Рози ступила в проход между скамейками, шагая медленно и осторожно, прислушиваясь к далекому плачу ребенка. Казалось, детский голос доносится с расстояния в целые мили, достигая ее слуха благодаря невидимой волшебной линии сообщения. «Иди вниз и принеси мне моего ребенка».

Кэролайн.

Имя, которое она собиралась дать своей дочери, имя, которое Норман выбил из нее, — это имя легко и естественно всплыло в сознании Рози. Груди снова начали слабо покалывать. Она прикоснулась к ним и поморщилась. Кожа реагировала резкой болью на малейшее раздражение.

Глаза ее привыкли к темноте, и она вдруг подумала, что Храм Быка почему-то очень похож на странноватую христианскую церковь — более того, он напоминает Первую методистскую церковь в Обрейвилле, которую она посещала дважды в неделю до тех пор, пока не вышла замуж за Нормана. Там же, в Первой методистской церкви, прошла церемония их бракосочетания, из нее же вынесли тела матери, отца и брата, погибших в результате несчастного случая на дороге. По обеим сторонам от прохода вытянулись ряды старых деревянных скамеек. Задние были перевернуты и наполовину засыпаны мертвыми листьями, издававшими пряный запах корицы. Те, что стояли ближе к алтарю, все еще сохраняли стройность рядов. На них через равные промежутки лежали толстые черные книги, которые запросто могли оказаться «Методистским собранием гимнов и песнопений», с которыми выросла Рози.

Следующее, что привлекло ее внимание, — она тем временем продолжала продвигаться по центральному проходу к алтарю, словно странная обнаженная невеста, — это царивший в храме запах. Под пьянящим гниловатым ароматом листьев, нанесенных ветром через открытый вход за долгие, долгие годы, ощущался иной, менее приятный. Что-то в нем напоминало запах плесени, что-то смахивало на смрад сгнившего мяса, а на самом деле не являлось ни тем, ни другим. Может быть, застарелого пота? Да, возможно. И, похоже, к нему примешивался запах других жидкостей. Почему-то она в первую очередь подумала о сперме. Затем о крови.