Палач - Виктор Вальд

– Ладно, поживем – увидим. Как там наш рыцарь?

– А что ему остается? После твоих рук и мертвые оживают.

– Не болтай лишнего. – Гудо строго посмотрел на помощника.

– Я-то ничего. А вот когда наш барон открыл глаза, Эльва была в таком восторге, что всему свету вознесла благодарность… И тебе. Полгорода ахнуло. А лекарь Хорст стал таким зеленым, что даже приболел. И как тебе это?

– Глупая девчонка. Ведь просил же… Ты передал ей мои настойки и мази?

– Из рук в руки.

– Сказал дословно все, что я велел сделать?

– И даже больше. – Патрик засмеялся.

– Ох, и смешливый же ты. – Палач покачал головой.

– А чему печалиться? Жизнь – это такая веселая и забавная карусель. Только успевай круги считать.

– Ладно, наблюдай и будь построже. Интересно, что же судья решил.

– А что ему решать? Ему некогда. Он торопится высунуться навстречу императору. Как и весь город. Вот народу набьется. Все рты раскроют и про кошели забудут.

– Помни о своих руках. – Палач похлопал помощника по плечу и отправился в сторону городской тюрьмы.

Гудо пришел под самый конец вынесения приговора. Писец, держа в руках лист желтой бумаги, заканчивал дочитывать приговор:

– «…тем самым едва не лишив жизни благородного рыцаря Гюстева фон Бирка. Так как не установлено личное участие в этом преступном деле человека по имени Доминик, но учтено, что он является супериором преступной шайки и несет полную ответственность за нравственность и порядок среди своих братьев и сестер, суд города Витинбурга приговаривает его к выставлению на сутки у позорного столба, с предварительным нанесением на его тело двадцати ударов кнута».

– Старик, ты еще очень мягко наказан, – сказал судья Перкель, обращаясь к коленопреклоненному супериору. Вознеси молитвы Господу за то, что он сохранил жизнь благородному рыцарю. И больше никогда не появляйся в наших краях. А вот и ты, палач. Знай свое дело. И сегодня же вечером его привяжешь. В полдень дай ему хорошенько, а перед закатом солнца выброси его за городские ворота. Императору незачем смотреть на эту грешную душу. Все. Я спешу. Писец, все остальное уладишь сам.

Судья Перкель трусцой поспешил к выходу из тесной судебной комнаты. Писец поклонился ему и стал торопливо собирать свои бумаги, пергаменты, перья и множество чернильниц.

– Палач, тебе известно, как надобно поступать. Знай свое дело.

Последние слова писец произнес уже в дверях.

Гудо снял со стены моток веревки и подошел к супериору.

– Пойдем. Я должен исполнить свое дело.

Старик тяжело поднялся и посмотрел на палача.

– Каждый из нас исполняет свое дело, но при этом мы помним, что так угодно Господу.

– У нас еще есть время до вечера. Ты голоден?

Супериор равнодушно махнул рукой.

– Ладно, пойдем.

Палач отвел Доминика в тесный каменный мешок, служивший местом пребывания преступников, и запер за ним дверь. Очень скоро он вернулся и положил перед сидящим на охапке соломы стариком кувшин молока и свежий хлеб.

– Набирайся сил. Хотя сутки без воды и пищи не так уж и страшны, зато мой кнут может причинить тебя большие страдания. Чтобы их вынести, нужны силы.

– Гудо, во мне столько силы и человеческой, и данной Богом, что я выдержу и сотню ударов. Лишь бы это помогло тому, ради чего я в этом городе.

Палач внимательно посмотрел на супериора.

– Я уже слышал, как ты произнес имя Гальчини. Ты сделал это с умыслом. Значит, тебя привела сюда его тень?

– Мне так хотелось с тобой поговорить. Но ты меня упорно избегал. А мне нужно многое тебе сказать. От этого зависит жизнь достойных людей.

– Все, что связано с Гальчини, чаще приносит мне боль и душевные страдания, – склонив голову, признался Гудо.

– Но иногда ты вспоминаешь о нем с благодарностью.

– Я бы не назвал эти воспоминания благодарностью.

– Он не всегда был таким. Суровое время и подлые люди заставили его укрыться под маской сурового и беспощадного человека. Но поверь старику, когда-то Гальчини был веселым и жизнерадостным молодым человеком. Впрочем, тогда его звали не Гальчини.

– Он никогда не рассказывал о себе.

– Это была не его собственная тайна. Это тайна лучших людей.

– Тамплиеров, – выпалил палач и не мигая уставился на старика.

Тот отломил кусок хлеба и стал его тщательно разжевывать. Затем он отпил из кувшина и вытер бороду.

– Он не ошибся в тебе. Ты умный человек.

– Нет, это не так. Это он сделал меня таким. Сделал благодаря своей невероятной жестокости и величайшим знаниям. Этот старик до последних дней жизни казался железным как телом, так и душой. И каждый день рядом с ним был адом.

– Он знал, что делал.

– Знал? Да уж… Гальчини знал, что он в полной безопасности только в подземелье Правды, где своей мантией, словно щитом, его прикрывал помешанный на пытках епископ. Он имел большое влияние на этого кровавого старика. Но Гальчини нужно было сохранить, а главное, передать свою тайну. Теперь я знаю, что это была не его тайна. И он выбрал меня. Меня всегда легко разыскать. Любой укажет на палача с лицом, от которого даже сам сатана отворачивается.

– И ты знаешь, что это за тайна? – Старик отломил еще кусок хлеба.

– Я догадываюсь, что она заключена в документах, помеченных крестами тамплиеров. А документы эти находились в черном кожаном мешке. Мэтр показывал мне некоторые книги. Наверное, епископ был очень удивлен, когда после смерти своего любимца Гальчини обнаружил в его тайнике этот мешок. Скорее всего, он до последнего дня жизни пытался вычитать что-то очень важное в документах Гальчини.

– Он никогда бы не смог этого сделать. Некоторые тайные знаки неизвестны даже мне – последнему рыцарю тамплиеров.

– И что же тебе до этого черного мешка? – удивился Гудо.

– Я знаю, где его место. И он должен быть там. Такой приказ нам отдал последний магистр – Жак де Моле. Мы с Гальчини были тогда самыми молодыми рыцарями ордена бедных братьев Христа из храма Соломона. Но своим умом и воинской доблестью мы снискали уважение наставников. И нас посвятили во многое тайное. Великий магистр учел, что молодых рыцарей, возможно, не арестуют. И нам действительно удалось избежать ареста, а затем скрыться в чужих землях. Но наши пути разошлись. Храмовников[59] люто преследовали почти во всех христианских странах. Однако у нас была тайная переписка, и мы знали друг о друге многое.

– Гальчини никогда об этом не говорил.

– Он не мог тебе этого рассказать. Тогда и твоей жизни угрожала бы опасность.

– Моя жизнь ничего не стоила.

– Жизнь каждого человека – большая ценность. И мы, храмовники, оберегали каждую душу. Начиная с тех славных времен, когда мы первыми стали сопровождать паломников в святую землю. Мы бились насмерть, защищая жизнь и имущество пилигримов, идущих в святую Иерусалимскую землю от проклятых Богом сарацин. Потом мы помогали голодным и страждущим во всех странах Европы. Мы давали им зерно для полей, машины для облегчения труда, золото и серебро для ремесла и торговли. Мы владели многими землями и замками. Ни один король, ни одна страна не могла сравниться с нами в могуществе и доброте. Господь во всем и всегда помогал нам. Но завистливый французский король Филипп, одержимый дьяволом, склонил Папу Римского к величайшему преступлению. В один день наших братьев бросили в темницы. А потом подвергли чудовищным пыткам и казням, заставляя признаться в проведении сатанинских обрядов. Бог справедливо наказал и короля, и Папу Климента, лишив их жизни. Но великий орден был разгромлен и уничтожен. Прошло уже более сорока лет с тех черных дней, но еще придет время справедливости, и наши великие тайны послужат добрым людям. А в великих тайнах скрыты великие знания. И они не должны исчезнуть или, хуже того, попасть в руки злых людей.

– Эти тайны и знания находятся в черном мешке Гальчини?

– Это только часть. Но значительная часть.

– И ты, старик, решил, что этот мешок у меня?

Доминик с надеждой посмотрел на палача.

– Ты ошибся, старик. А сейчас тебя ждет позорный столб на рыночной площади.

Гудо стоял у края помоста, в центре которого высился позорный столб. У столба сидел старик супериор; его руки, скованные цепью, были высоко подняты. Как и положено по закону Витинбурга, старик был обнажен.

«Хорошо, что сейчас теплые летние ночи, – подумал палач. – Вот только комары здорово над ним поработали».

Был уже полдень, но ни судьи, ни писца все еще не было. Гудо послал за ними своего помощника, однако и это не ускорило прибытия законников.

Народ, который собрался поутру, не выразил ни сочувствия, ни осуждения супериору флагеллантов. Только озорники мальчишки, которым было лет по десять, швырнули в старика пару камней и с десяток гнилых овощей. Но не поддержанные взрослыми, они утратили интерес к этому действию и смирно сидели на камнях площади, с нетерпением ожидая ударов палача.