Пятая рота - Андрей Семёнов

Пошли доклады из окопов:

— Рядовой Пупкин к бою готов.

— Сержант Жопкин к бою готов.

Получив последний доклад, старлей доложил комбату:

— Товарищ капитан, второй противотанковый взвод к бою готов.

Баценков снова посмотрел на часы:

— Вы опоздали на восемь секунд, старший лейтенант. Отбой.

Лучше бы им было не опаздывать. Расслабившись вдали от начальства, ребята стали забивать на службу, за что и поплатились. Не успели они поставить автоматы в пирамиду, как Баценков так же негромко скомандовал:

— К бою.

— Взвод, к бою! — продублировал команду взводный.

И снова из землянки, как тараканы из-под обоев, посыпались солдаты. На этот раз они уложились в норматив, но было поздно проявлять геройство — пошли вводные. Два часа Баценков лечил их от безделья, гоняя под солнышком. То духи нападали справа, то наседали слева. Каждый раз взвод мужественно отбивал атаки воображаемого противника. Но коварству врагов не было предела. Они то травили газами, то сбрасывали на головы защитников позиции атомную бомбу, то насылали на них свою авиацию, которой у душманов отродясь не было.

Мы с водителем устроились в тенечке и лениво покуривали, наблюдая за игрой в войнушку. У меня в груди родилось и росло то приятное чувство, которое накатывает на солдата, наблюдающего за тем, как дрючат не его.

«Ну и правильно», — без тихого злорадства, но и без сочувствия к истребителям танков подумал я, — «не хрен расслабляться. Пригрелись здесь, понимаешь…».

— Отбой, — скомандовал Баценков и, обращаясь уже к нам, сказал, — поехали, а то на обед опоздаем.

Пара взревела движками, водилы стали выруливать на выезд с позиции. Комбат повернулся в сторону оставшегося стоять одиноко командира взвода и подвел итог учений:

— Говно твой взвод, старший лейтенант. Вешайся.

«Знакомое пожелание», — удовлетворенно подметил я про себя.

Через час мы были в полку, вечером я принял дежурство по взводу и «за время моего дежурства происшествие не случилось».

Скукотища!

Зато на другой день…

На другой день я стал делать деньги и даже разбогател.

В Афгане торгуется или выменивается всё на всё. На доллары, на чеки, но чаще — на афошки. Афгани — это такой кусок резаной бумаги, не представляющей для гражданина великой страны никакой ценности и имеющий хождение только в этом взбудораженном диком и ядовитом муравейнике под названием Афганистан. А очень просто: берешь кирпич — и несешь его к афганцу. Считай, пять афошек заработал. Взял банку стеклянную, которых на помойке гора валяется, отнес, продал — получи десять афошек. А за две — двадцать. Хоть десять — все возьмут, если не надорвешься их таскать. Ящик снарядный — тридцать афошек. С руками оторвут. В стране, где за срубленное дерево отрубают руку, я сам видел дуканы, в которых торгуют деревом на вес. И в уголочке — наши пустые снарядные ящики.

Это сейчас афганцы зажрались. Даже обменный курс упал: за чек дают только двадцать пять афгани. А деды рассказывали, что их деды говорили, что было время, когда за лом металлический обыкновенный, вроде того, которым мы копали канаву около умывальника, так вот за этот лом афганцы предлагали целый джинсовый костюм. А курс тогда был — один к тридцати.

Но долго уже стоит в Афгане наш Контингент, забивая товарами окрестные дуканы. Афганцы обрастают жиром, наглеют и роняют цены. Вот уже и советская стеклянная банка упала до десяти афошек…

Только банки, ящики и прочая лабуда — это для лентяев и неудачников. Для нормальных пацанов двадцать афошек — не деньги. Нормальные пацаны за деньги считают только сотенные афошки, с лысой башкой Амина на банкноте. Извольте — четыре чека или двенадцать рублей. Тот же советский «чирик», полновесный красный червонец с лысым профилем Ленина, на который можно вечер виснуть в кабаке. На банках и ящиках такие деньги не поднимешь.

Запаришься.

Сегодня я с утра был свободен. Порядок в палатке и в каптерке наведен, завтрак кончился, до обеда далеко. Нурика посадили вместо Золотого на БТР водителем и он вместе с Тихоном ушуршал в парк. Золотого комбат с глаз долой перевел в Айбак. Женек пошел в гости к хозвзводу. Черпаки скучились в каптерке. Дежурным стоял Полтава, а мне до шести часов вечера, до того момента, когда Полтава передаст мне штык-нож и повязку, делать было совершенно нечего. Я пошел в полковой магазин, чтобы купить пару пачек югославских карамелек и пачку «Дракона», но возле дверей был встречен Аскером.

— Ты куда?

Глупее вопроса трудно придумать: куда идет человек, открывающий дверь магазина?

— В туалет. Ссать хочу. Не видно?

— Дело есть, — с самым серьезным видом сказал Аскер.

— Может, я пока куплю себе то, за чем шел?

— Не надо, — решительно отговорил меня мой товарищ по губе, — потом еще больше купишь. Пойдем.

— Куда? — я не хотел уходить от магазина.

Я хотел придти в палатку, заварить чай, угостить Полтаву и дневальных чаем с конфетами и не торопясь попить ароматный напиток, лениво перелистывая журнальчик или газетку.

— Пойдем, пойдем, — Аскер взял меня за локоть, — сказал же: дело. Только автомат возьми.

«Нормальное дело! Нормальное такое дельце, если на него надо идти с автоматом».

— А кулаками не отобьемся? — с тревогой спросил я, подумав, что на Аскера насели чурки и нужно помочь товарищу восстановить статус-кво.

— Отобьемся. Но с автоматом — убедительней.

— А, ну тогда понятно.

Мне не было понятно абсолютно ничего.

— Встречаемся через пять минут возле палаток пятой роты, — уточнил Аскер.

Придя к себе, я с самым невинным видом попросил у Полтавы ключи от оружейки. Он кинул их мне и я взял оттуда свой автомат, но магазин на всякий случай спрятал в карман галифе. Если меня кто-нибудь спросит: «зачем взял автомат?», я очень просто отвечу: «да почистить!».

Да и не спросит никто: эка невидаль — солдат с автоматом! «Караул! Держите его!». Гораздо более удивительней было бы, если бы я прогуливался не с автоматом, а без штанов.

Я подошел к пятой роте. Возле грибка с дневальным меня ждал Аскер. Свой автомат он закинул за спину, а подмышками у него было две трехлитровых оцинкованных банки. Одну из них он передал мне:

— Держи. Твоя доля.

Ага! Нормально он придумал.

Урод!

Я, вместо того, чтобы в тени палатки пить чай с моими любимыми малиновыми конфетками и листать журналы с красивыми и смелыми девчонками, должен таскать за ним эти консервы?! В них полведра! И автомат в придачу.

— Пойдем, пойдем, — Аскер снова потянул меня за рукав, — нечего тут маячить.

Мы вышли за КПП и пошлёпали в сторону бетонки Хайратон-Кабул.

— Ну, — не выдержал я, — а дальше что?

— Не ссы. Пойдем, — притуплял мою бдительность Аскер.

Мы вышли на трассу.

Мимо нас в ту и в другую сторону проезжали автомобили, главным образом — советские, но попав по ленд-лизу в руки афганских товарищей, они были размалеваны картинками, кистями и надписями до полной неузнаваемости.

— Не то, — вздыхал Аскер, каждый раз, когда бывшая советская модель проносилась мимо, — не то…

Он поставил обе банки ближе к середине трассы и сам стал метрах в пяти позади них. Наконец, со стороны Ташкургана показался пикап — бело-оранжевая «Тойота».

Аскер решительно преградил ей путь.

«Тойота» взвизгнула тормозами и остановилась в метре от банок. Из кабины вылез бородатый афганец лет сорока.

— Хубасти! — обратился к нему Аскер, приветствуя аборигена с самым мрачным видом: он, кажется, нашел свою жертву и живым ее выпускать не собирался.

«Трибунал!», — подумал я, — «Как пить дать — трибунал. Шесть лет. Не меньше».

— Бахурасти! — ответно улыбнулся бородатый, — Чи аст, командор?

— Жир! — уверенно предложил Аскер, — Две банки.

Он поставил ногу на одну из банок, давая понять, что хозяин обеих — он, и торг следует вести с ним одним.

— О! Жир — хуб! — восхищенно засуетился афганец, — Жир — харащё! Сколка?

— Пятьсот. За каждую, — уточнил Аскер.

Цена была приемлемая для обеих сторон. Трехлитровая банка жира так и стоила — пятьсот афошек. Поэтому, бородатый афганец восторженно зацокал языком, радуясь такой удаче — жир посреди дороги. И даже не надо идти за ним на базар. Добро само в руки приплыло. Он на наших глазах отсчитал десять красных бумажек с лысым Амином, но не отдал их, а держа в кулаке, нагнулся к той банке, которая была свободна от ноги Аскера. Через минуту он поднялся с таким разочарованным видом, будто мы его обманули в самых светлых ожиданиях:

— Нис жир, командор! Капюста, — пояснил он Аскеру причину своего разочарования.

Аскер стоял на своем:

— Жир!

— Нис жир, командор! Капюста, — для убедительности своих слов абориген даже поднял банку с бетонки и стал тыкать маркировкой в лицо Аскера.