Опередить дьявола - Мо Хайдер

Как слепая, она нашарила скамейку и, присев, сжала голову руками, пытаясь остановить отток крови от мозга. Грудь сотрясали конвульсии, по рукам пробегали мурашки. Господи, господи, господи. Вот она, смерть. Ее смерть. Вот как это происходит.

Женщина в домашнем халате, стоявшая на посыпанной гравием подъездной дорожке к дому, большую часть своей жизни прожила под именем Скай Блю. А как еще двое хиппи, мистер и миссис Блю, могли назвать свою дочь, если не Скай? Пусть скажет спасибо, что фамилия родителей не Браун[33]. Лишь год назад, когда на горизонте появился добропорядочный мужчина с нормальным именем Найджел Стивенсон и сделал ее своей женой, она перестала отшучиваться всякий раз, когда ей приходилось подписаться.

Тебе, Скай Стивенсон, следует благодарить Найджела не только за новую фамилию, думала она, провожая глазами такси, увозившее ее мужа. Есть поводы поважнее. Ты обрела покой, радость, отличный секс и замечательные объятья, в которые он заключает тебя всякий раз, когда ты протягиваешь к нему руки. А еще у тебя прекрасный дом, думала она, запахивая халат и возвращаясь по тихой садовой дорожке к раскрытой входной двери. Стоящая особняком викторианская постройка с эркерами, палисадник с пионами и подлинное ощущение «дома». Окна надо менять, и до наступления зимы им, вероятно, придется установить новую систему отопления, но именно так она себе и представляла семейную жизнь. Она проводила Найджела улыбкой, закрыла за собой дверь и навесила цепочку: он уехал по делам на два дня, а парадный вход с улицы не виден, и иногда это порождало в ней чувство легкого беспокойства.

Носком ноги она задвинула заслонку дымохода на место, чтобы холодный воздух коварно не расползался по комнатам первого этажа.

Швы на теле затянулись, и теперь она могла передвигаться как нормальный человек. Десять дней назад она отказалась от женской прокладки в качестве бандажа и, более-менее, пришла в свое нормальное состояние. И все же она по привычке медленно поднималась по лестнице; тело казалось раздутым, громоздким. Постоянно болела грудь. Легчайшее прикосновение — и потечет. Порой ей казалось, что грудное вскармливание необходимо ей даже больше, чем Чарли.

Она проковыляла по длинному холодному коридору в детскую и остановилась на пороге взглянуть на малыша — он крепко спал на спинке, откинув руки, а голову повернул набок и тихо причмокивал. Чарли — самый большой, главный повод благодарить Найджела. Она подошла к кроватке и расплылась в улыбке. Будь ее воля, она бы забрала Чарли к себе в постель. Так проще успокаивать его, когда он с плачем просыпается. Обнять его и сунуть сосок в его сонный рот. Но возмущенная бригада патронажных сестер и родственников с их пособиями по уходу за детьми остудили ее пыл. Напомнили ей, что как-никак двое хиппи произвели ее на свет и что если она сразу не установит границы, Чарли так и не поймет, где его кроватка, а где кровать родителей. Его всю жизнь будут преследовать комплексы, а в результате он превратится в безнадежный клубок страхов быть брошенным близкими людьми.

— Но ведь несколько минуточек — это не страшно, правда, малыш? Обещаешь, что ты потом вернешься к себе?

Она вытащила его из кроватки, радуясь тому, что швы ее больше не беспокоят. Уложила к себе на плечо и закутала в одеяльце. Придерживая одной рукой его теплую головку, а другой попку и ступая очень осторожно, чтобы, не дай бог, не споткнуться, она двинулась в соседнюю комнату, в передней части дома, где спали они с Найджелом. Прикрыв дверь ногой, села на кровать. Свет был выключен, но занавески открыты, и спальню заливал желтый свет от уличного фонаря на подъездной дорожке. Осторожно, чтобы не разбудить Чарли, она нагнула голову и принюхалась к его попке. Ничем таким не пахло. Расстегнула кнопки на ночном комбинезончике и сунула палец в подгузник. Мокро.

— Перепеленаемся, малыш?

Она не без труда разогнулась и понесла его к пеленальному столику у окна. Это было целое сооружение в зеленовато-оранжевых тонах, со страховочным ремешком и кучей ящичков для всяких надобностей: памперсов, пакетов для использованных подгузников, мокрых салфеток, кремов. Это был подарок ее коллег. Подарок, подумала она, говорил о нежном отношении к младенцам, явно нехарактерном для большинства мужчин в адвокатской конторе, поэтому заключила, что они это сделали из жалости. Наверное, посчитали, что рождение Чарли ознаменовало конец ее успешной карьеры адвоката по бракоразводным делам.

Возможно, они и правы, рассуждала она, расстегивая костюмчик, — в данный момент при мысли о возвращении на работу она готова была расплакаться. Дело даже не в долгом восьмичасовом дне. И не в злословии за ее спиной. Ее страшила перспектива оказаться на гибельном краю в этом мире человеческой жестокости — появление Чарли словно содрало с нее защитный покров. Ей казалось, что она уже не сможет находиться лицом к лицу с самыми неприглядными проявлениями человеческой натуры. Это выходило за рамки тех дел, когда в бракоразводном процессе ей приходилось выслушивать обвинения в нехорошем обращении с детьми. Речь шла об ожесточении, о взаимных обвинениях, о беспощадной борьбе за себя. За каких-то несколько недель ее вера в профессию испарилась.

— Эй, малыш. — Она улыбнулась Чарли, который начал просыпаться, засучил кулачками и уже открыл рот, чтобы расплакаться. — Только перепеленаемся. А потом обнимемся. А потом ты вернешься в свою дурацкую кроватку. — Но он не заплакал, и она благополучно поменяла ему, полусонному, памперс. Потом снова его одела и положила поверх одеяла на своей кровати. Взбила подушки в изголовье. — Чарли, детка, ты не должен привыкать к маминой постели. А не то за мамочкой придут нацисты.

Она скинула тапочки, сняла домашний халат, на четвереньках заползла на кровать и улеглась рядом с ним. Она боялась, что он проснется и сразу попросит грудь, но нет. Посучив еще немного ручками и пооткрывав рот, он закрыл глаза. Личико разгладилось. Она лежала на боку, подперев рукой подбородок, и наблюдала за ним, спящим. Маленький Чарли. Малыш Чарли, он — ее всё.

В спальне было тихо. Проникавший в комнату свет от фонаря отражался от стакана с водой на прикроватном столике и зеркала и выстроившихся в ряд флакончиков с лаком на полке. Все поверхности тускло мерцали. Но был еще один, дополнительный световой блик, который она при всем желании не могла заметить. На потолке, среди гипсовых розеточек и завитушек, притаился крошечный стеклянный диск. Бессонная, немигающая линза камеры видеонаблюдения.

Дзын. Баржа задрожала. Скрип ржавого металла эхом отозвался в туннеле. Дзын.

Проди уже не стоял в воде. Он влез на палубу и теперь раскачивал лебедку, пытаясь сдвинуть ее с крышки люка. Фли, которую от него отделял какой-нибудь метр, смотрела на люк как завороженная. При каждом толчке полоска лунного света, пробивавшегося в отсек, на миг исчезала. Фли зажмурилась. При одной мысли о детской туфельке все внутренности у нее завязались в узел. Не говоря уже о яме, в которой погребена Марта, и о шлифовальном станке. Почему он вдруг заглох? Не потому ли, что ранее им разрезали человеческие косточки? И что было в том бутерброде? От этого монстра можно ждать чего угодно. Чего угодно.

Открыв глаза, она повернула голову в сторону люка на шпангоуте и в очередной раз присмотрелась к ящику с тросом. Рассиживаться некогда. Она должна…

Неожиданно Проди перестал раскачивать лебедку.

Тишина. Затаив дыхание, она вперилась в крышку люка. После долгой паузы он тяжело опустился на палубу и окончательно перекрыл лучик лунного света. Он лежал непосредственно над ней. В каких-то сантиметрах. Она слышала его дыхание. Слышала, как шорхала его нейлоновая куртка. Оставалось только удивляться, что она не слышит, как бьется его сердце.

— А, вот ты где! Я тебя вижу.

Она вздрогнула. И буквально вжалась в переборку.

— Вижу, вижу. Что с тобой? Вдруг затаилась как мышка.

Она поднесла кончики пальцев к вискам, почувствовала, как бьется пульс, сделала страшную гримасу и попыталась загнать безумие обратно. А он, не дождавшись ответа, поднес рот к самой щели в люке. Его дыхание вдруг стало прерывистым. Он мастурбировал — или делал вид. Узел у нее в животе затянулся еще сильнее при мысли о маленькой девочке, скорее всего даже не знавшей, что такое секс и уж тем более зачем взрослый мужчина захотел с ней этим заняться. О маленькой девочке, или что там от нее осталось, лежащей в могильнике меньше, чем в пятидесяти метрах от нее. Над ее головой Проди как будто фыркал, втягивая щеки. Сквозь щель просочилась капля и повисла на потолке. Слеза или слюна — непонятно. Подрожав в лунном свете, капля сорвалась вниз: шлеп.

Она трезвым взглядом оглядела люк. Капля… это была какая-то жидкость, но не семя. Хотя именно это пытались ей внушить. Он мотает ей нервы. Но почему? Почему просто ее не прикончить? Она пригляделась к проделанной в корпусе шлифовальным диском прорези, через которую проникал свет. Кажется, она поняла почему. Он этим занимался, понимая, что не в силах до нее добраться.