Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но тогда я не знал этого и торчал перед зеркалом, получая то единственное исцеление, которое можно купить за деньги. Слова текли, как сладкое вино из кривых безобразных стволов телодрев, что растут у Сумарского залива. Свечи мерцали, обрамляя мое лицо в зеркале, и мне казалось, что я ухожу туда, в глубину; посредник маячил ничего не значащим пятном в полумраке, и я говорил напрямую с хранителем путников, исцеляющим и провожающим в дальнюю дорогу. Я в это верил. Не то чтобы я представлял себе некую обитель богов, ожидающих только нашего зова, – нашу религию я понимал скорей в абстрактном, метафорическом смысле, но для меня она была не менее реальной, чем собственная рука.
Затем поток слов прервался, и посредник, больше не понукая меня, произнес формулу отпущения. Он загасил свечи пальцами и снял облачение, а я все стоял на коленях – слабый, опустошенный, одурманенный. Удалив из души все, что ее засоряло, я не сознавал, какое убожество меня окружает – храм был волшебным местом, посредник сиял божественной красотой.
– Вставай, – сказал он, ткнув меня носком сандалии. – Вставай и отправляйся в свое путешествие.
От его хриплого карканья чудеса вмиг пропали. Я встал и потряс головой, непривычно легкой, а посредник вытолкал меня в коридор. Он больше не боялся меня, хотя я, сын септарха, мог убить его одним лишь плевком. Поведав ему о своей трусости, о запретном влечении к Халум и о прочих низостях, я сильно упал в его глазах, никто из открывающих душу своим посредникам почтения не внушает.
Дождь лил еще пуще, когда я вышел. Хмурый Ноим сидел в машине, прижавшись лбом к рулевому рычагу. Он постучал по запястью, давая понять, что я слишком долго пробыл внутри.
– Ну что, с облегчением? – сказал он.
– Что?
– Душевно поссал?
– Не годится так говорить, Ноим.
– Начнешь тут кощунствовать, когда терпение на исходе.
Он нажал на стартер. Мы тронулись и скоро выехали за древние стены Саллы через ворота, известные как Гленская Дверь. Их охраняли четверо заспанных вояк в промокших мундирах, не обративших на нас никакого внимания. Дорожный знак возвещал о начале Саллийского тракта. Город позади быстро таял – мы катили на север, в Глен.
13
Тракт пролегает через Нандскую равнину, одно из самых плодородных мест нашей провинции: ручьи каждую весну приносят туда почву, смытую с полей Западной Саллы. Тогдашний септарх Нанда был известным скупердяем, и дорога на его участке пребывала в плачевном виде; скоро мы, как и предсказывала Халум, стали тонуть в грязи. С великой радостью оставив Нанд за собой, мы въехали в каменистые пески Северной Саллы, где население пробавляется травами и дарами моря. Машины здесь видят редко, и нас дважды забросали камнями озлобленные местные жители, воспринимающие проезд через их нищие земли как оскорбление – зато грязи на дороге как не бывало.
Войска Ноимова отца стояли у северной границы провинции, на низком берегу Гюйша, величайшей из рек Велады-Бортен. Он берет начало из сотни ручьев, стекающих с восточного склона Гюйшен на севере Западной Саллы, у подножия гор они сливаются в один бурный поток, несущийся через гранитное ущелье с шестью ступенчатыми порогами. Вырвавшись на равнину, Гюйш уже медленнее несет свои воды на северо-восток, к морю, делается все шире и наконец впадает в океан дельтой из восьми устьев. На западе он служит границей между Саллой и Гленом, а восточная его часть отделяет Глен от Крелла.
На всей этой великой реке нет ни одного моста – какая, казалось бы, нужда защищать берега против вторжения с той стороны? Но гленцы уже не раз в нашей истории переплывали Гюйш на лодках, и мы не раз таким же манером вторгались в Глен, точно так же обстоит дело на границе между Гленом и Креллом. Поэтому вдоль всего Гюйша расположены укрепления, и генералы наподобие Луинна Кондорита всю свою жизнь вглядываются в туман, ожидая увидеть врага.
В военном лагере я пробыл недолго. Генерал мало походил на Ноима: он был человек грузный, и лицо его, изъеденное временем и напрасными ожиданиями, напоминало рельефную карту Северной Саллы. За пятнадцать лет на охраняемой им границе не случилось ни одной крупной стычки, и боевой пыл в нем заметно угас. Говорил он мало, да и то все больше ворчал, хмурился постоянно, посреди беседы уходил глубоко в себя. Думал он тогда, видимо, о войне, мечтая, чтобы вся река покрылась гленскими десантными кораблями. А поскольку на том берегу стоят такие же командиры, остается лишь удивляться, что они не нарушают границу из одной только скуки каждые несколько лет и не втягивают обе провинции в бессмысленную войну.
Скучали мы там нестерпимо. Сыновний долг обязывал Ноима навещать отца, но сказать друг другу им было нечего, а для меня генерал был и вовсе чужим. Я сказал Стиррону, что останусь в расположении войск до первого снега, и сдержал свое слово – но на севере зима, к счастью, приходит рано. На пятый день там уже запорхали белые мухи, и я освободился от обета, который сам на себя взвалил.
В мирное время между Саллой и Гленом ходят целых три парома. На сумрачном рассвете Ноим проводил меня к тому, что поближе, и мы обнялись на прощание. Я сказал, что пришлю ему свой гленский адрес, когда тот у меня будет, а он обещал писать обо всем, что творится в Салле, и за Халум присматривать. Мы могли лишь предполагать, когда снова соберемся втроем; может, они приедут ко мне в Глен на будущий год или мы все отправимся погостить в Маннеран. Эти планы мы строили без особой уверенности.
– Не надо бы нам разлучаться, – сказал Ноим.
– Без разлук и встреч не бывает, – весело отозвался я.
– Лучше
