Смерть дня - Кэтти Райх

Внизу открылась дверь, по лестнице прокатился голос:

– Кто там?

– Прекрасно. Теперь я потеряю ключ, – прошептала Анна.

– Нам нельзя здесь находиться?

– Не совсем. Уходя из музея, я, можно сказать, просто не сдала ключи.

Восхитительно.

– Пойдем со мной, – приказала я, поднимаясь со скамейки. – Здесь есть кто-нибудь? – закричала я. – Мы здесь.

На лестнице послышались шаги, потом в дверях появился охранник. Вязаная шапочка надвинута на глаза, насквозь промокшая куртка едва прикрывает брюшко. Он тяжело дышал, его зубы в фиолетовом свете казались желтыми.

– О, как мы рады вас видеть! – рассыпалась я. – Мы делали зарисовки Odocoileus virginianus и совершенно забыли о времени. Все ушли рано из-за снега и, похоже, забыли про нас. Дверь захлопнули. – Я одарила его глупой улыбкой. – Я уже собиралась звонить в охрану.

– Вам нельзя здесь оставаться. Музей закрывается, – буркнул он.

Мое представление явно не произвело впечатления.

– Конечно. Нам надо идти. Ее муж с ума сойдет от беспокойства. – Я указала на Анну, та бешено кивала, словно заводная игрушка.

Охранник перевел водянистые глаза с Анны на меня, потом махнул рукой в сторону лестницы:

– Тогда пошли.

Мы не заставили себя упрашивать.

Снаружи еще шел дождь. Капли стали вязкими, как сироп, который мы с сестрой купили как-то у летних разносчиков товаров. Ее лицо поднялось из глубин памяти. Где ты, Гарри?

У Беркс-Холла Анна одарила меня странным взглядом:

– Odocoileus virginianus?

– Первое, что пришло в голову.

– В музее нет белохвостого оленя.

Неужели уголки ее рта приподнялись, или это просто холод? Я пожала плечами.

Анна неохотно дала мне свой домашний телефон и адрес. Мы попрощались, я заверила девушку, что Райан скоро ей позвонит. Когда я уже отошла от университета, что-то заставило меня обернуться. Анна стояла в арке старого готического здания, неподвижная, как ее кайнозойские друзья.

Добравшись до дома, я позвонила Райану на пейджер. Через пару минут запищал телефон. Я рассказала Райану о появлении Анны и нашем разговоре. Он пообещал оповестить следователя, чтобы полиция начала искать медицинскую карточку Амали Привенчер, и быстро положил трубку, собираясь связаться с Анной, пока она не ушла из кабинета Жанно. Перезвонит позже и расскажет, как прошел день.

Я поужинала салатом "Нисуаз" и круассанами, надолго залезла в ванну, потом надела старый шерстяной костюм, но так до конца и не согрелась, поэтому решила зажечь камин. Лучины закончились, так что я скатала в ком газету и сунула ее в дрова. В окно бились ледяные снежинки, а я смотрела, как занимается пламя.

Восемь сорок. Я взяла дневники Беланже и включила телевизор, надеясь, что человеческая речь и смех будут меня успокаивать. Если мыслям позволить развиваться самостоятельно, они понесутся, как кошки в ночи, завывая и шипя, доводя беспокойство до такой степени, что сон становится невозможным.

Не сработало. Джерри и Крамер старались как могли, но я не могла сосредоточиться.

Взгляд скользнул к камину. Пламя сошло на нет, превратившись в редкие огненные язычки на нижнем полене. Я подошла, разорвала и скатала в комочки несколько газет и сунула их в угли. Я переворачивала поленья, когда меня осенило.

Газеты!

Я забыла о микрофильмах!

Я пошла в спальню, вынула копии, которые сделала в Макгилле, и принесла их обратно на диван. Быстро нашла статью в "Ля Пресс".

История осталась все такой же немногословной. Двадцатого апреля 1845 года Эжени Николе уезжает во Францию. Она будет давать концерты в Париже и Брюсселе, проведет лето на юге Франции и вернется в Монреаль в июле. Далее указывались имена людей ее свиты и даты концертов. Короткий обзор карьеры, обычные заверения, что все будут скучать.

Монет хватило только до двадцать шестого апреля. Я бегло просмотрела распечатки, но имени Эжени больше не появлялось. Потом я вернулась назад и внимательно прочитала каждую статью.

Следующая заметка появилась двадцать второго апреля. В Париж направлялся еще один человек. Талант этого джентльмена состоял не в музыкальных способностях, а в ораторском искусстве. Он собирался произносить речи, обличающие рабство и побуждающие к торговле с Западной Африкой. Оратор родился на Золотом побережье, учился в Германии и получил звание профессора философии в университете Халле. Он только что прочитал курс лекций в Богословской школе Макгилла.

Я освежила в уме исторический ход событий. Тысяча восемьсот сорок пятый. Рабство процветает в Соединенных Штатах, но запрещено во Франции и Англии. Канада все еще остается британской колонией. Церковь и миссионеры умоляют африканцев не продавать братьев и сестер в рабство и предлагают европейцам взамен заняться законной торговлей с Западной Африкой. Как они это называли? "Легальная торговля".

Я с возрастающим интересом прочитала список пассажиров и название судна. Эжени Николе и Або Габаса пересекли море на одном корабле.

Я встала и поправила поленья.

Вот оно что! Неужели я разгадала секрет полуторавековой давности? Эжени Николе и Або Габаса? Любовная интрига?

Я надела ботинки, подошла к французскому окну, отодвинула щеколду и толкнула. Рама примерзла намертво. Я налегла всем телом, рама и мое бедро хрустнули.

Дрова замерзли, и я какое-то время пыталась освободить полено садовым совком. Вернувшись наконец в дом, я тряслась от холода, одежда покрылась сосульками. Когда я уже подходила к камину, какой-то звук заставил меня застыть на полпути.

Мой звонок не звенит, а чирикает. Что он и делал только что, прежде чем резко оборваться, будто кто-то оставил попытки.

Я уронила полено, кинулась к домофону и нажала на кнопку "видео". На экране появилась знакомая фигура, исчезающая в дверном проеме.

Я схватила ключи, побежала в коридор, открыла дверь в вестибюль. Внешняя дверь уже закрывалась. Я зажала язычок замка и распахнула двери.

На ступеньках распростерлась Дейзи Жанно.

31

Прежде чем я успела наклониться, она пошевелилась. Медленно подобрала под себя руки, перевернулась и села спиной ко мне.

– Вы не ушиблись?

Горло так пересохло, что звук получился высокий и протяжный.

Она вздрогнула от неожиданности и повернулась.

– Ступеньки заледенели, я поскользнулась, все в порядке.

Я протянула руку, она позволила себя поднять. Доктор Жанно дрожала и выглядела вовсе не "в порядке".

– Заходите, я сделаю вам чай.

– Нет, спасибо. Я не могу. Меня ждут. Не следовало выходить в такой жуткий вечер, но мне надо поговорить с вами.

– Пожалуйста, зайдите, дома будет теплее.

– Нет. Спасибо, – ответила Жанно холодным, как воздух на улице, голосом.

Она поправила шарф, потом взглянула мне прямо в глаза. Позади нее в пирамиде света от фонаря свистели пули ледяного снега. Сквозь туман ветки деревьев казались черными и лакированными.

– Доктор Бреннан, оставьте моих студентов в покое. Я пыталась вам помочь, но вы, похоже, злоупотребили моей добротой. Как вам не стыдно преследовать молодых девушек? А давать номер полиции, чтобы они запугивали мою ассистентку, просто немыслимо.

Она вытерла перчаткой глаза, оставив на щеке темное пятно. Злость вспыхнула, словно спичка. Я обхватила себя руками и почувствовала, как ногти впиваются в кожу сквозь фланель.

– О чем вы, черт возьми? Я не преследовала Анну! – огрызнулась я. – Это вам не шуточки! Люди умирают! Уже нашли десять трупов, и неизвестно, сколько их еще будет!

По лицу и рукам стучал град. Я его не замечала. Слова Жанно привели меня в бешенство, и я выплескивала все беспокойство и боль, которые накопились за последние недели.

– Дженнифер Кэннон и Амали Привенчер учились в Макгилле. Их убили, доктор Жанно. Но не просто убили. Нет, этого оказалось недостаточно. Какие-то чудовища натравили на них животных и наблюдали, как рвется кожа, как скальп вминается прямо в мозг.

Я продолжала, уже не в состоянии себя контролировать. Проходившая мимо пара ускорила шаги, несмотря на скользкий тротуар.

– В нескольких километрах отсюда вырезали и изуродовали целую семью, пожилую женщину застрелили в голову. Дети! Они убили двух младенцев! Восемнадцатилетнюю девушку разорвали на части, запихнули в чемодан и утопили прямо в нашем городе. Они мертвы, доктор Жанно, убиты группкой сумасшедших, которые считают себя образцами морали.

Мне стало жарко, несмотря на леденящий холод на улице.

– Вот что я вам скажу. – Я подняла трясущийся палец. – Я собираюсь найти этих самодовольных злобных ублюдков и отправить куда следует, не важно, сколько хоровых мальчиков, или наставников-консультантов, или почитателей Библии мне придется запугать. Включая ваших студентов! И вас тоже!

В темноте лицо Жанно казалось призрачным, размазанная тушь превращала его в жуткую маску. Левый глаз скрывался в тени из-за комка краски, от чего правый выглядел неестественно светлым.