КОМАНДАРМ Якир. Воспоминания друзей и соратников. - Иона Якир

Позже, когда мы переехали в Киев, я, как все дети, тем более дети военных, любил играть в войну. Все мои товарищи тоже увлекались «боями», мастерили деревянные сабли, винтовки и сражались с белогвардейцами. Конечно, все хотели быть только красными, и это обстоятельство порождало почти непреодолимые трудности. Возникали споры, перебранки. Красными становились наиболее упорные и настойчивые.

Играли мы и при помощи спичек: коробки и спички изображали войска и укрепления. Каждый из нас командовал группой войск какой-нибудь выдуманной страны и старался победить противника. Увлечение и азарт охватывали нас, и мы иногда не замечали, как в комнату заходил папа и, не мешая нам, наблюдал за «военными действиями».

Но однажды, нарушив правило, папа присел рядом с нами, потом опустился на колени и попытался разобраться в разыгравшейся «битве».

- Против кого наступают твои войска? - спросил папа, показывая на мои спичечные коробки.

- Против этого... ну как его... противника... - Не найдя нужных слов, я выпалил: - Против Вовки Постышева.

- А, вот оно что!.. Какие же части действуют на твоем участке?

Я объяснил, пересчитывая спички, что имею три пехотные дивизии, одну кавалерийскую и одну танковую. Папа хитро сощурил глаза и задал каверзный вопрос:

- Где же твой обоз?

Я удивленно фыркнул. Подумаешь, кому нужен какой-то обоз, когда мы ведем настоящее сражение!

- Ну, тогда ты долго не продержишься, - добродушно улыбнулся папа и тут же пояснил, что без тылов войска не могут сражаться и побеждать. Ведь нужны патроны, снаряды, медикаменты, продовольствие...

После этой популярной лекции мы всегда выделяли несколько коробочек спичек в качестве обоза и старались сделать так, чтобы все наши войска были сыты и хорошо вооружены.

Кажется, в 1934 году происходили учения или маневры наших войск. Собираясь на эти учения, отец спросил меня:

- Может быть, хочешь посмотреть, как живут и действуют не спичечные коробки, а настоящие войска?

Разве можно было устоять против такого заманчивого предложения!

И вот я оказался среди множества командиров, которые раскладывали и склеивали большие карты, что-то на них чертили разноцветными карандашами, наблюдали в бинокли за передвижением войск... Все это было захватывающе интересно, и я тоже воображал себя знаменитым полководцем и непобедимым героем, таким, например, как Котовский, или Фабрициус, или... Ганнибал. Да, и о Ганнибале я слыхал от папы и даже запомнил подробности сражения при Каннах.

Учения частично разыгрывались в воздухе. Представьте мою гордость, когда я вместе с другими командирами, составлявшими группу главного руководства, взобрался в двухмоторный бомбардировщик и устроился в стеклянной кабине штурмана, называвшейся «Моссельпром». Я пытался выяснить у штурмана, почему кабине дано такое странное название, но он только усмехнулся и махнул рукой. А папа находился в фюзеляже и был занят.

Все-таки я пробрался к нему и попытался выяснить мучившее меня «почему». Папа и другие командиры расчерчивали карты, иногда переговаривались и не обращали на меня внимания.

- Папа, - нерешительно произнес я, наверняка зная, что сейчас ему не до меня. Отец поднял голову и строго ответил:

- Ты же видишь, что мы работаем!

Я виновато полез обратно в «Моссельпром», так ничего и не узнав.

На следующее утро папа спросил меня:

- Ты опять полетишь с нами или, может быть, поедешь на машине?

- Да, лучше на машине... В самолете мне скучно.

Но я сказал неправду: просто мне было немножечко страшно сидеть в самолете и видеть, как плывет внизу непохожая на себя земля, мелькают маленькие, словно игрушечные, домики и синие жилки речушек и озер, а мимо стекол кабины проносятся вздувшиеся белые и серые облака. А вдруг перестанут реветь моторы и мы кувырком полетим вниз?

Я с радостью перекочевал в машину, и снова земля, леса, дороги стали выглядеть обычными и знакомыми.

Учения проходили в напряженном темпе. Отец работал очень много и только изредка поглядывал на меня и бросал два-три слова.

- Ну как, Петя, жив-здоров?

- Здоров.

- Выспался?

Я-то высыпался вволю. Но когда спали отец и его помощники, даже представить не могу. Бывало, я мгновенно проваливался в сон - в машине или в хате какой-нибудь деревушки, а проснувшись, опять видел за столом или на сиденье машины отца. Я даже пытался подсчитать, сколько часов он не спит, но сбился со счета.

На этих учениях повидал я и настоящих красноармейцев, и пушки, и бравых кавалеристов, и измазанных машинным маслом танкистов, и даже обозы. Слегка дымили полевые кухни, и от них тянуло аппетитным запахом. Возле одной такой полевой кухни мы с удовольствием ели суп, а потом гречневую кашу с маслом. В общем, впечатлений накопилось много. Будет что рассказать соратникам и противникам по спичечной войне!

На обратном пути отец заезжал в полки, в батальоны и дивизионы. Он выходил из машины, присаживался рядом с красноармейцами, закуривал и заводил разговор, как со старыми знакомыми. Во время разговора слышался смех, шутки, иногда, к моему удивлению, кто-то затягивал песню и отец, незаметно дирижируя одной рукой, подпевал. Видимо, песни доставляли ему большое удовольствие, хотя сам он музыкальными способностями не обладал, чем всегда очень огорчался.

В конце зимы 1934 года я заболел дифтеритом. Родители очень волновались, мама торопила врача поскорее сделать мне какие-то уколы. Но я боялся уколов, капризничал, хныкал и заявил, что не желаю видеть иглу и колоть себя не дам.

Во время этой бурной сцены из штаба приехал отец. Он подошел к моей кровати и сказал только одно слово:

- Сын!..

В тоне, каким он произнес это слово, было всё: и любовь ко мне, и страх за мое здоровье, и укор за капризы. Мое сопротивление было сразу же сломлено. Я немедленно поднял рубашку и зажмурил глаза. Укол сделали. После этого отец присел на край кровати и попросил меня объяснить, почему я так боялся укола.

- Игла очень длинная и страшная.

- Да, длинная, острая, но не страшная. Советую тебе никогда ничего не бояться. Ты знаешь, сын, что я был на войне. Больше всего мы опасались трусов. Трус - хуже червя. А человек - не червяк и должен владеть собой, своими нервами, своей волей. Мне было бы очень стыдно, если бы мой сын, сын коммуниста, оказался трусом.

Отец говорил медленно, спокойно, не выпуская моей горячей руки из своих ладоней. Я прижался лицом к рукаву его гимнастерки и твердо заявил:

- Тебе не придется стыдиться... Я не стану трусом!..

- Вот это другой разговор, - повеселел отец. - Чем же наградить тебя?

- Прочитай мне что-нибудь.