Юрий Данилович: След - Андрей Косёнкин

- Ещё, Юри, ещё!..

Да смеётся:

- Ай, Юри, кабы ты в татарском законе жил, сколько бы жён знал?

- Не ладно шутишь, - хмурится Юрий. - Чай, мы с тобой попом венчаны!

- А я и пошла в твой закон, чтобы мне одной любой быть, коназ мой. Отчего ко мне мало ходишь, не люба тебе?

- Отчего мало? Как же не люба-то? - Юрий тихо ведёт рукой от тонкой лодыжки, схваченной золотым браслетом, выше, выше… - Не ладное несёшь, - шепчет, - али я не ласков с тобой?

- Якши, якши ласков, - слабым эхом откликается она, готовно подаваясь жаждущим телом ему навстречу.

«Всё тебе - якши! - зло думает Юрий.- Мне вот чтой-то не всё якши!»

Честно сказать, трудно Юрию ласка даётся! Сам не поймёт почему? Но всякая ночь, которую в женином шатре проводит будто в наказание ему!

Да дух от неё ещё, в самом деле, какой-то не русский! Ядрёный, сугубый такой, будто мускусом всякий день натирается. Да не в мускусе дело, не в иных притираниях, хоть в розовом масле выкупай, ан её природный дух все одно не выветрится! Но и то ни при чём, к духу-то её Юрий уже притерпелся и даже, напротив, вдыхает горечь тела её со сладостью. Однако ив самой той сладости больше горечи.

Вроде бы и ладна жена, и горяча, ан как сплетаются телами в любовном соитии, так все ему кажется, что не он над ней, а она над ним волю вершит. Терпимо ли? Не в том ли и суть?

Да вот ещё незадача: не в первый раз бьётся над женой Юрий, именно бьётся, потому как всякое совокупление с ней, точно смертная схватка, ан все она остаётся пустопорожней, никак не может зачать.

Первая-то жена, Ирина-покойница, хоть и не шибко ласков к ней Юрий был, дочь Софью вмиг понесла, а здесь, как ни исхитряйся на ласки, все, кажись, без толку!

А хан при встрече взглядывает недоуменно: «Али не плодоносно царское лоно?»

Вон ещё беда-то какая!

- Ну, иди ко мне, Юри!

- Дак здесь я…

- В меня иди, Юри! Багатура хочу от тебя! Сын надо, Юри! - И ласково так грозит шепотком: - Брат бранить станет, что плохо тебя люблю…

Вон что!

- Ты уж погоди, Агафья…

- Кончака - я!

- И говорю: Кончака! - шепчет Юрий, как по шёлку, торопливо скользя руками, по её странно-голому телу. - Ты уж погоди! Вот Русь тебе подарю, там отмолим сына-то! Верно кебе говорю, есть у нас такие…

- Потом, потом твой Русь, Юри! - прерывает его Агафья-Кончака, выгибаясь ему навстречу жарким лоном, с-под низу закидывая на него сильные ноги. Будто осёдлывает. И уж через мгновение вскрикивает: - Ай, якши, коназ, ай, якши, алтын!.. Ай, якши!..

Вскрикивает-то под ним, а точно сверху - так коня на скаку то ли зло, то ли ласково криком подстёгивают, чтобы бежал бодрей.

«Якши… якши!.. - в лад разящему маху уныло думает Юрий. - От царско тело-то, како ненасытное! А вон нова-то жена у Узбека хатун Тайдула тоже загадочна! Имеет свойство во всяку ночь вновь обращаться девою. Об том и сам Узбек сказывал, и письменные свидетельства имеются, вон что… Потому средь прочих жён и отличает её Узбек! Однако ж, как и не прискучит ему из одной девки всяку ночь наново бабу ладить? А потом, как она девкой-то сынов ему родить будет?» - усмехается Юрий, но между тем дело делает.

- Якши, Юри, якши!..

«Дак что ж не якши-то тебе…»

Да уж о чём угодно мог предполагать князь, только не о том, что будет у него забота, как жену обрюхатить! А откуда жена-то, вроде вдовый был?

Ну так покуда он жену тешит, самое время чуть-чуть назад глянуться - махом, не махом, а как-никак восемь лет минуло!

Мор, что спугнул в прошлый раз великого князя из-под кремника, ни в Тверь не пришёл, ни в Москве не задержался - коли и был, так, знать, выгорел. А пожог Москве лишь на пользу пошёл - ещё краше отстроилась, ещё пуще сельцами да слободками по холмам разбежалась; теперь, ежели кому в другой раз придёт жечь охота, так умается по холмам скакать. Опять же, ров на Великой улице углубили да расширили: три избы друг на дружку поставь, за краями того рва и конька не увидишь, а в ширину-то цельный рядок, изб в семь-восемь можно вытянуть. Да заборола перед тем рвом выставили, ну-кась, перемахни, коли прыток!

Все эти приуготовления делались спешно, на тот случай, если великий князь вновь присунется. Всем было очевидно, что отныне непримиримая вражда между Москвой и Тверью ни чертой, ни тем рвом пролегла, а чёрной пропастью. Но Михаилу Ярославичу, видать, не до Москвы стало. Да и с чем (вернее, с кем - не с Бориской же, а наследное право было свято для Михаила!) он теперь бы к Москве подошёл? Тем паче Иван да Юрий покуда тихо сидели. Впрочем, по пословице про тихий омут…

Разумеется, от злобы и зависти косоротило братьев не меньше прежнего, но в какой-то миг даже им показалось, что все, пришёл конец их мечтам и надеждам, придётся утешиться на Москве, - в такую непререкаемую силу взошёл Тверской. Ан потом покумекали и решили набраться терпения.

На Руси-то без беды, как без праздников! Только спьяну, да и то в редкий день, умилишься от всеобщего благоденствия, а наутро-то и похмелиться не принесут. Какое уж благоденствие, когда не то что год на год, а день на день не приходится. Так вот на худой год и копила силы Москва. Силы и серебро.

Нет, как оглянешься повнимательней на то время, оторопь возьмёт: не иначе как бесовские силы ополчились на великого князя.

Вдруг набежали с востока мыши! Тьмы и тьмы серых тварей! Шли неостановимым потоком, мерзким живым ковром покрывая землю и сжирая все на своём пути. Да путь избрали, как по указке, вертляв и подозрительно избирателен: от Рязани том на Владимир, через Юрьев на Ростов - и, минуя Москву, на Тверь! Житные поля посреди той серой нечисти - обглоданы начисто! Не то слово обглоданы - мертвы поля! Бабы о тем полям с воем елозили, собирая с земли редкие нетронутые колосья, да много ли соберёшь? Мужики озадаченно чесали в затылках, не зная средств, как бороться с напастью. Жгли, топили, вилами сгребали в ямищи, топтали скотом, ан взамен одних тварей возникало их новое множество!

И вот что примечательно, далее Твери те твари отчего-то не двинулись, а объев Низовскую Русь до последней полосы, сами по себе вдруг исчезли, так же чудесно, как и явились.

Следствием того происшествия, разумеется, стал страшный Голод. А за голодом грянул мор. Впрочем, глад и мор в то время были на Руси не редки, и относились к ним со спокойным терпением, с каким и следует переносить неизбежное. Сила народа как раз и заключается в том мужестве и достоинстве, с каким он выносит испытания, выпавшие на его долю. Правда, хорошо было бы, если б те испытания не веками длились да нe все над одним народом. Поди, и он всей кровью и всеми пережитыми бедствиями заслужил передышку. Ну да это лишь к слову…

Впрочем, то все - лютики! Одно дело - твари, пришли да капли. Иное - люди. А с людьми-то подобру надо улаживаться, иначе не будет ни мира, ни крепости. К тому и стремился всеми силами великий князь Михаил Ярославич.

Как бы ни кичились на Москве Даниловичи, как бы высоко ни взлетали в помыслах, сами по себе они не были силой, способной противостоять Тверскому. Без союза с Великим Новгородом мало чего они стоили. Однако и вся-то Русь была сильно ущербной без того же Великого Новгорода. В борьбе за сей великий град и решалась судьба Руси.

Ну а новгородцы народ известный, сильно себе на уме народ-от, их на козе не объедешь, да и войной не укоротишь. Коли уж задумали на свою задницу кол затесать, так уж не подходи - сами плотники ! То-то после было им удивление, когда их, гордых да вольных, Москва на тот кол, на тот царский посох вздела. Да кто ж знал тогда, чем посулы московские кончаются?

Ну а Михаил Ярославич и грозил им, и по-хорошему урезонивал. Но попробуй-ка докажи твёрдолобым, что не корысти ради, а для общей русской крепости и над ним и он властен.

«Кака така обща крепость? Не надо нам общу-то! - знай гнут, не думая. - Чай, у нас своя выгода, и коли ты не станешь её блюсти, так и пошёл вон, хоть и над всей Русью велик. А у нас, дак, своя печать Господина Великого Новгорода! - И все достославными правами бахвалятся: - Мол, ещё Ярославом нам воля дарована князей выбирать, и ты у нас ту волю отнять не вправе! На том стоим, и заступница нам Святая София!»

Вот и поговори!

- Али вы чище других-то русских?

- Чище - не чище, а живём по-своему!

Поражала Тверского неколебимая способность новгородцев не слышать чужих слов, прямо-таки болезненная необходимость уж после всех соглашений и примирений вдруг заявить:

- Ан не будет того!

- Да как же, вроде уж столковались!

- А вот так, не хотим дак!

Ну уж, вестимо, коли «затакали», так их и не «перетакать»!

Причём действительная причина обиды для них и вовсе была неважна, был бы повод к самой обиде. Хотя, разумеется, поводов для обид между великим князем и новгородцами хватало с избытком. Но вовсе не стоит думать, что те поводы исходили лишь от великого князя. Опять же, одно дело меж двоими ряд ладить, и вовсе другое, когда в том ряду хоть и незримо, но непременно третий участвует. Вот Москва и была тем незримым, однако постоянным участником. Меж Новгородом и Москвой не прерывались сношения-то, лишь скрытнее стали. А с-подтишка-то пакостить Москву учить уж тогда было нечего.