Смерть травы. Долгая зима. У края бездны - Джон Кристофер

— Желаю вам попасть в десятку, — сказал Эндрю.

— Я постараюсь прицелиться поточнее, — веско произнес Торбок. — Иного выхода все равно нет.

— Выпьете еще?

Торбок покрутил головой:

— Не сейчас — дела. Рад был с вами познакомиться. Хотите что–нибудь передать? — осведомился он у Мадлен.

— А позже нельзя? Вы улетаете завтра?

— На заре. Вылет назначен на семь утра. Я остановился в «Шератоне».

— Попробую найти вас там, — сказала Мадлен. — Спасибо за все.

— Что вы, — отозвался Торбок. — Рад был вам помочь.

Эндрю проводил его до лестницы. Торбок восхищенно кивнул на автоматический лифт.

— Шикарно живете, — одобрил он. — Надеюсь, вы правильно поняли меня насчет Южной Африки. Я с радостью зацепился бы в Лагосе, если бы была хоть какая–то надежда.

— Что ж, все равно желаю вам удачи, — напутствовал его Эндрю. — Во всяком случае, как бы ни сложились дела, вас ждет страна виноделов.

— Тоже мне радость! Я — любитель пива! Помните чаррингтонское горькое? Случается, я вскакиваю ночью в холодном поту от мысли, что мне никогда больше не доведется его хлебнуть.

— Паршивый мир!.. Что ж, до свидания, Питер.

— Привет, Энди.

Вернувшись, он застал Мадлен за уборкой и заподозрил, что таким способом она препятствует возможным попыткам близости. Однако разговору это помешать не могло. Размышляя на эту тему, Эндрю наполнил свою рюмку. Наконец он сказал:

— У него все будет в порядке, ты сама это знаешь.

Прежде чем ответить, Мадлен поправила в вазе цветы огромные тропические диковины, названия которых он не знал до сих пор.

— Просто ему незачем приезжать, — бросила она через плечо. — И не к кому. Кэрол теперь сама себе хозяйка. Я тоже в надежных руках…

Эндрю знал, что она имеет в виду: если бы в ее письмах к Дэвиду было больше тепла, если бы она намекнула, что ждет его, он, быть может, принял бы иное решение.

— Не думаю, что он руководствовался подобными соображениями, — возразил Эндрю.

— Тогда какими же?

— Не знаю. Как мы вообще принимаем свои решения? Чего только не намешано: гордость, неуверенность, страх перед неизвестностью.

— Как будто там все известно! Представляешь, что произойдет, когда рухнет всякое подобие законности?

— Это другое дело. Он ведь большой гордец, верно?

Мадлен уставилась на раскрывшиеся бутоны, беспомощно опустив руки.

— Да, верно.

— По крайней мере ты теперь знаешь, что к чему. Знаешь и о том, какой выбор он сделал. Это, безусловно, важнее всего. Когда человек перестает сомневаться в чем–то, ему легче жить.

Она повернулась к нему и слабо улыбнулась:

— Да, ты, как всегда, прав. Самое худшее — это неуверенность.

— Ты ему ответишь?

— Думаю, что отвечу. Только попозже, чтобы было время поразмыслить.

Он похлопал ладонью по дивану, и Мадлен примостилась с ним рядом, положив голову ему на плечо. Эндрю обнял ее:

— Знаешь, что я хочу тебе сказать?

— М–м?

— Мне нет нужды притворяться: жаль, что он не приедет, все равно жаль. Ты можешь в это поверить?

Мадлен чуть отстранилась, и Эндрю решил, что ее обидели прозвучавшие слова. Он посмотрел ей в лицо и заметил, что ее глаза серьезны, но в них не видно осуждения.

— Кажется, я никогда ни к кому не относилась так хорошо, как к тебе, Энди.

— Вот это дело, — сказал он и улыбнулся. — То есть это просто здорово! Теперь все уладится.

Она бросила на него непонятный взгляд, однако ничего не сказала. Слова заменил поцелуй.

Какой–то невнятный шум заставил Эндрю проснуться среди ночи. Он посмотрел на соседнюю кровать и увидел Мадлен стоящей на ногах — белую как снег фигурку в лунном свете, просачивающемся сквозь сетчатую занавеску.

— Что случилось? — пробормотал он.

— Ничего, — ответила она и подошла ближе. — Просто не спится.

— Ложись.

— Я лучше схожу на кухню и налью себе чего–нибудь. Спи!

— Я пойду с тобой.

Мадлен легонько толкнула его обратно на подушки.

— Что толку не спать вдвоем? — Ее губы коснулись его щеки. — Будь умницей, спи.

— Те же слова мне говорила моя мать.

— Я знаю. Ты мне рассказывал.

Засыпая, Эндрю видел, как она выходит из спальни. Когда он проснулся во второй раз, было уже утро. Кровать Мадлен была пуста. Он посмотрел на часы. Стрелки показывали половину восьмого; тут же, с ясностью, от которой у него сдавило сердце, он понял, что произошло. Было слишком поздно что–либо предпринимать.

На столике в гостиной его ждала записка, придавленная статуэткой гориллы из слоновой кости, которую они купили вместе на рынке Идумагбо. Почерк был четкий, уверенный, совершенно не выдававший чувств.

Милый,

я все время смотрела на тебя. Ты так мирно спал! Ты спишь до сих пор. Сейчас половина седьмого. Я напишу это письмо и уеду в аэропорт. Даже если ты проснешься раньше обычного и найдешь письмо, то, наверное, не успеешь меня остановить. Прошу, прошу тебя, не пытайся этого сделать! Я оставлю машину в аэропорту, ты сможешь забрать ее, когда захочешь.

Не думай дурно о Питере Торбоке. Он сопротивлялся, сколько было сил, и сдался лишь в самом конце. Боюсь, я давила на него недопустимо сильно, запугивала и прочее. Сюда он все равно не вернется. Он возьмет меня на борт в последнюю минуту как стюардессу.

Поймешь ли ты меня? Надеюсь, что поймешь. Я не могла бросить его там одного, пока оставался малейший шанс к нему вернуться.

Дорогой мой Энди, мне больно от мысли, что я не успела сказать, как я благодарна тебе за все, как я люблю тебя, как буду по тебе скучать! Мне бы очень хотелось сказать все это самой, а не просто бросить записку и исчезнуть. Но тогда ты нашел бы способ меня остановить — ведь нашел бы, правда? — для моего же блага.

У меня не лежит душа к тому, как я это делаю, неприятно было и обманывать тебя, когда ты проснулся ночью. Мне так хотелось вернуться! Мне очень этого хотелось.

Прошу тебя, прости! Желаю счастья! Любящая тебя

Мадлен.

Он залпом прочел письмо, стреляя глазами по страничке и стремясь быстрее дочитать до конца, где его поджидал страшный итог. Потом он побрел на кухню. Стол был накрыт для завтрака: в вазе лежали фрукты, на краю возвышалась машина для варки кофе, в тостере румянился хлеб. На скатерти лежали приборы на одну персону.

Эндрю какое–то время молча созерцал все это, а потом направился назад в гостиную. Там он еще раз прочел письмо — теперь уже обстоятельно, не спеша.

5

Перед входом в недавно открывшееся кабаре «Молодая луна» мигающая неоновая вывеска бросала разноцветные блики на лес велосипедов и новеньких автомобилей, понаехавших сюда, несмотря на то что стрелки показывали уже два часа ночи. На другой стороне лагуны пылало зарево огней, заливающих набережную. Состоятельные люди предпочитали развлекаться там, на острове, или в загородных клубах, выросших как грибы вдоль дороги на Ибадан. Здесь же было попроще — более шумно и людно, чаще вспыхивали потасовки, не было прохода от проституток, а преступники чувствовали себя как дома. Оппозиционные газеты не прекращали кампанию за закрытие подобных заведений, однако публика смотрела на это сквозь пальцы, как на ритуальные упражнения в благочестии.

Эндрю, уже успевший принять немало горячительных напитков, с чрезмерной осторожностью припарковал машину у тротуара и дожидался теперь Абониту, чтобы попросить его открыть дверцу. Машина называлась «Нигра Мастер» — меньшая из двух моделей, производившихся нигерийскими заводами, и на удивление непрочная. Несколько дней назад Эндрю оторвал ручку дверцы со стороны салона и до сих пор не удосужился заехать в мастерскую. Можно было бы, конечно, опустить стекло и попытаться дотянуться до наружной ручки самостоятельно, но проще было дождаться Абониту.

Внутри грохотал традиционный диксиленд «Пылкая четверка». Вооружившись барабанами, двумя трубами и электрическим пианино, музыканты учинили такой шум, от которого в небольшом помещении у посетителей вполне могли бы лопнуть барабанные перепонки, даже не будь у исполнителей микрофонов. Однако микрофоны функционировали безупречно. Эндрю и Абониту устремились к самому дальнему столику, подальше от оркестра. Там их уже поджидал официант, голландец с перечеркнутым шрамом лицом.

— Два бренди, — сказал Эндрю. — Большие порции.

Стоило официанту удалиться, как к их столику ринулись две девицы. Блондинка нацелилась на Абониту, негритянка — на Эндрю. Эндрю знал, кто она такая. Она откликалась на кличку «Сьюзи» и была родом с Севера — мусульманка из племени хауса, из очень достойной семьи, изгнавшей ее за аморальное поведение. Девушка была сообразительна, и Эндрю ничего не имел против ее компании, хотя оставался безразличен к ее чарам. Однако сейчас ему было не до того.