Плещут холодные волны - Василь Кучер

— Увидим, — вздохнул Павло. — Долго. Очень долго. Уже зима на исходе, а ничего не слыхать. Я до сих пор здесь, но место мое там, за морем... В окопах... Стыд... Позор...

— Ох, какой ты страшный! Не пугай меня... Давай лучше еду сварим...

— Давай, — горько усмехнулся Павло и пошел разводить огонь.

Атанас принес кастрюлю с картофелем и сковородку, на которой лежал кусочек маргарина и мелко нарезанная луковица. Суп стал закипать. Он был не очень-то питательным. Продукты на базаре становились все дороже, да и было их мало. Сахар теперь продавали с перебоями. Не хватало хлеба и жиров. И они варили кости, которые богачи обычно покупали для собак. С дровами теперь тоже стало труднее. Выпал снег и замел все, что лежало в поле и лесу. Да и Павло уже не мог ходить в лес, у него начались резкие боли в желудке. Атанас советовал пойти к доктору. Некоторое время Павло крепился, думал, что обойдется, а потом все-таки решился обратиться к турецкому врачу. Перед тем как пойти к нему, Павло сходил в баню. Там ему стало дурно, и он два часа пролежал в предбаннике, напугав до смерти хозяина, который опасался, что посетитель умрет и ему будет неприятность. Но Заброда отошел и медленно побрел прочь, успокоив перепуганного турка.

У врача он долго ожидал очереди. Павло был почти у двери, когда в кабинете поднялся крик и врач с руганью вытолкнул за порог старую, немощную женщину, которая перед этим ожидала приема вместе с остальными больными. Женщина упала, и Павло кинулся ее поднимать. Она плакала, эта седая старая женщина, которая годилась, наверное, в матери врачу. Павло ужаснулся, но, вспомнив, где он теперь находится, молча стиснул зубы и ничего не сказал. Только побледнел.

Сдерживая злость, коротко объяснил врачу, кто такой, что болит. Турок, даже не дослушав, грубо бросил:

— Так что же тебе нужно? Ешь, и все, раз долго голодал.

Павло вскипел, но сдержался, объяснив:

— У меня болен желудок, очевидно, пониженная кислотность. Мне нужен анализ желудочного сока. Немедленно!

Врач равнодушно взглянул на него и сказал:

— Если ты сам врач, так и делай что хочешь. Я не обязан...

— Мне рецепт нужен. Соляная кислота и пепсин, — не сдавался Павло.

Врач выписал рецепт и протянул его Павлу, даже не взглянув на него.

Павло выбежал из кабинета весь разгоряченный, его трясло от злобы. На улице он услышал, что его зовут:

— Рус! Рус!

Павло оглянулся. Солдаты из лагерной охраны бежали к нему с винтовками, к которым были привинчены блестящие острые тесаки, словно собирались взять его в плен.

— Где бродишь, нахал? — закричал командир. — Тебя приказано доставить в лагерь живым или мертвым!

— Что случилось? — удивился Павло.

— Там увидишь. Комендант тебе покажет, как шляться везде, — пригрозил капрал. — Да из-за тебя нам с самого утра покоя нет. Солдаты с ног сбились, пленные спин не разгибали. Там такое творится...

— Ого! — весело подмигнул Павло. Он знал, что капрал ругается для формы, чтоб напугать солдат. А вообще он добрый парень. Павло уже хорошо присмотрелся к нему в лагере.

— Так что же случилось? — спросил он.

— Депеша пришла, и мы все утро драили казарму, чистили мундиры и пришивали новые пуговицы. Нужники мыли. Чтоб все блестело, как в мечети. Да разве ты, большевик, это понимаешь? Тебе хоть кол на голове теши...

Капрал посадил в свою пролетку Павла и двух солдат. На вторую сели остальные, и они что есть мочи понеслись в лагерь. Так и влетели на полном скаку в лагерные ворота. Даже часовые шарахнулись в стороны.

Посередине двора стоял легковой автомобиль. Павло сразу узнал его. Такие машины ездили в Москве и Ленинграде, в Киеве и Севастополе. Везде, где бывал Павло на своей родной земле. Он и сам не раз на них ездил. Что ж тут долго раздумывать? Это же они приехали. Они! Наконец-то...

И, забыв сразу о капрале и часовых, Павло выскочил из пролетки и побежал к машине. Он бежал что есть сил, широко разбрасывая руки, словно перед ним был родной дом в Сухой Калине, а за порогом этого дома суетилась у печки мать. Вот она услышит сыновний голос, бросится ему навстречу, но от радости не добежит и упадет на пороге, тихая и счастливая, в слезах.

На радиаторе автомобиля трепетал на ветру маленький красный флажок. На нем золотая пятиконечная звезда, серп и молот. Все, как и там, в родной стороне. И врач Заброда вдруг остановился перед этим флажком, рванул ворот, оголив грудь, словно ему жарко стало, словно на этом флажке он увидел капли крови своего народа.

Павло стоял у радиатора знакомой машины как каменный, не сводя глаз с этого флажка. Вот ветер подул сильнее, флажок весело затрепетал огненным телком, напомнив, как трепещет девичья лента, когда невеста идет приглашать людей к себе на свадьбу. И жар пионов под окнами отчего дома напомнил, и душистые яркие настурции.

Шофер дремал, сидя за рулем, устав, наверное, от дальнего пути. Павло не спеша подошел к нему, тихо, как ребенок, спросил:

— Это вы?

— Мы, — откинулся на сиденье шофер.

— Из нашего посольства?..

— Да...

— А откуда родом?

— Тула, — не спеша сказал шофер и спросил: — А вы тот моряк?

— Он. Он самый, — обрадовался Павло.

— Так вы поспешите. Вас ждет старший советник посольства. С ним представитель турецкого правительства. Ну и далеко же они вас загнали...

Немного в стороне стоял автомобиль с турецким флажком, возле него прохаживались три жандарма.

Павло обошел их и бросился к бараку.

— Стой! Не туда! — закричал ему капрал. — В канцелярию коменданта!

Павло застегнул на груди шинель, расправил плечи и, чеканя шаг, направился в канцелярию. Прямой, стройный, как и в былые времена, хотя чужая одежда немного скрадывала его флотскую выправку и удалую поступь.

В канцелярии у стола сидел советник советского посольства и перелистывал какие-то бумаги. Представитель турецкого правительства стоял в стороне, возле окна, что-то приказывал уставившемуся на него стоящему навытяжку коменданту.

Павло все тем же строевым шагом приблизился к послу.

— Военврач третьего ранга санитарного управления Черноморского флота Павло Заброда.

Советник рывком поднялся, выбежал из-за стола, обнял Павла и трижды поцеловал. Павло припал к его плечу и заплакал. Не мог сдержаться. Горячие слезы сами брызнули из глаз.

— Приветствую вас, товарищ капитан, приветствую. Вот мы и встретились.

Советник усадил Павла на стул и сам устроился напротив у стола.

— Мы давно узнали, что вы в Турции, но разыскать никак не могли, — сказал он.

— Откуда же вы узнали? Кто вам сказал?..

— Видите ли, Павел Иванович, — объяснил советник, — на корабле, который подобрал вас, было много людей. Эти люди разъехались по всей стране и стали рассказывать о советском моряке, который тридцать шесть дней был в море без хлеба и воды. Одна провинциальная газета даже напечатала об этом обширный рассказ очевидца и поместила ваше фото. Жаль, что я не захватил с собой эту газету. Ну, ничего, будете в посольстве, я вам ее покажу. Вы там словно с креста сняты... А как теперь здоровье?..

— Теперь лучше. Я все время писал вам. Наверное, писем восемь послал...

Советник вопросительно посмотрел на турка:

— Восемь писем? Странно. Мы ни единого не получили...

Турок неуверенно пожал плечами, извиняюще улыбнулся:

— Почта. Во всем виновата почта...

— Но я еще одно послал. Совсем недавно, — вырвалось у Павла. — Это уж не могло пропасть...

— Ну, хватит об этом, — остановил его советник. — Давайте познакомимся ближе.

Он подал Павлу служебное удостоверение. Павло прочитал: «Старший советник посольства СССР в Анкаре Иванов Константин Захарович». И немного ниже собственноручная подпись известного советского государственного деятеля.

Павло с облегчением вздохнул и стал доставать свои документы. Он выкладывал на стол какие-то обрывки бумаги, насквозь пропитавшиеся солью и затвердевшие, на них трудно было что-либо разобрать. Советник осторожно брал их в руки, боясь дохнуть, чтоб не разлетелись прахом. На дипломе он прочел только номер и еле заметную фамилию Павла на вкладыше, где были проставлены оценки. Павло положил перед ним также выцветшее в морской воде фото Оксаны, на котором теперь только тускло блестели глаза и темнела тяжелая коса.

Советник сокрушенно покачал седой головой. И тогда Павло подал ему комсомольский билет, развернув чисто выстиранный платок. Море и на билете оставило свою разрушительную печать. Только фамилия и номер, а все остальное, даже фото Павла, смыла соленая вода.

— Спрячьте и сберегите для музея, — сказал советник.

— Он, господин советник? — льстиво спросил турецкий представитель.

— Да я в этом и не сомневался, господин Джоглу, — твердо сказал советник. — Это была, простите, простая формальность. Я сразу догадался, что это он, как только открылась дверь...