Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт

– Значит, он свободен? – спрашивает Джорджи. – То есть совсем-совсем свободен?

– Угу, – отвечаю я и заглядываю в недра холодильника. – Разве у нас нет тушеного мяса?

Внезапно жена вытягивает меня из холодильника, обнимает за шею и целует.

– Я тебя люблю, – говорит она, не отрываясь от моих губ. – Ты мой супергерой!

Я крепко обнимаю и целую жену словно в последний раз. Мне бы хотелось считать себя оптимистом, но я все жду, когда грянет гром и Джорджи поймет, что совершила ошибку, и бросит меня. Когда все идет так хорошо, мне не верится, что это надолго.

Наглядный пример: сейчас мне нужно объяснить Джорджи, из-за кого Эдварда обвинили в покушении на убийство.

– Джорджи, это Кара дала показания против Эдварда, – признаюсь я.

Жена трясет головой, будто пытается привести мысли в порядок:

– Это же смешно. Она все время находилась здесь или в больнице, как она оказалась перед большим жюри?

– Ты сама отвозила ее в больницу?

– Нет, но…

– Тогда откуда ты знаешь, что она на самом деле ездила туда?

Джорджи поджимает губы:

– Она бы никогда так не поступила с братом.

– Именно так она бы и поступила, если бы считала, что это поможет спасти отца.

Я знаю, что Джорджи нечего возразить на мой последний довод. Яркая личность Люка Уоррена поражала даже случайных знакомых, а уж для Кары он просто миф во плоти.

– Я убью ее, – спокойно произносит Джорджи. – А потом спрошу, о чем она думала.

– Может, в другом порядке?

Я наливаю масло в сковороду вок и прибавляю огонь под ней, затем в шипении и вспышках пара закидываю кубики говядины и овощи. Кухня наполняется запахами лука и перца.

Джорджи садится на кухонный табурет, потирая виски.

– А Эдвард знает?

– Что – знает? – с тревогой спрашивает Кара, возникая в дверном проеме. – С папой что-то случилось?

Джорджи смотрит на нее с окаменевшим лицом:

– Я даже не знаю, как с тобой сейчас разговаривать. Тебе же знакомо это чувство, словно части тебя не хватает? Ведь именно так ты себя чувствуешь, когда думаешь о потере отца? А я себя так чувствовала каждый день с тех пор, как Эдвард ушел из дома. И теперь, когда он вернулся, ты пытаешься упрятать его за решетку по обвинению в покушении на убийство?

Лицо Кары наливается краской.

– Он первый начал, – говорит она.

– Тебе не семь лет! И мы не выясняем сейчас, кто разбил лампу! – кричит Джорджи.

– Он бы убил папу, если бы я вовремя не догадалась, что он задумал, – отвечает Кара. – Мне семнадцать лет и девять месяцев, но всем плевать на мое мнение. Что еще мне сделать, чтобы заставить всех прислушаться ко мне?

– Попробуй вести себя как взрослый человек, а не как избалованный, обиженный на всех ребенок, – возражает Джорджи. – Иначе люди и будут относиться к тебе как к ребенку.

– Это ты критикуешь мое поведение? – У Кары вырывается недоверчивый смешок. – А знаешь, что я вижу? Я вижу Эдварда, который уже шесть лет злится на отца. Я вижу врачей, которые предпочли бы иметь дело с новым пациентом, способным оплачивать больничные счета. Я вижу, что в глубине души ты всегда хотела, чтобы это я исчезла, а Эдвард остался. – Она проводит по глазам тыльной стороной здоровой руки. – Но знаешь, чего я не вижу? Хоть кого-нибудь, кому есть дело до меня или моего отца.

– Неужели ты действительно думаешь, что я тебя не люблю? Или Люка, если уж на то пошло?

Я морщусь, продолжая нарезать салат и помидоры.

– У тебя теперь своя идеальная маленькая семья, – с горечью говорит Кара. – А я здесь только до тех пор, пока ты не решишь выдернуть вилку.

Джорджи отшатывается от ее слов.

– Это несправедливо! – возражает она. – Я никогда не выбирала между тобой и близнецами.

– Зато ты выбирала между мной и Эдвардом, – сухо парирует Кара. – Ты побежала за ним в больнице. Оправдывала его поступки. Нашла ему адвоката.

– Я люблю его, Кара. Я делаю для него то, что должна.

Кара складывает на груди руки:

– А я делаю то, что должна для папы.

Повисает долгое молчание. Потом Джорджи делает шаг вперед и убирает волосы Кары с глаз:

– Я не оправдываю твоего брата и люблю его не больше, чем тебя. Но Эдвард не собирается убивать отца. Он просто хочет дать ему умереть. Тут есть разница, Кара, хотя ты и не хочешь ее видеть.

Джорджи выскальзывает из кухни, а Кара бросается на табурет и закрывает лицо руками:

– Ты же знаешь, я не хочу ее расстраивать.

Я ставлю перед ней тарелку с лок лаком.

– Похоже, это твой дар.

– Отвезешь меня в больницу?

– Не-а. Мне еще нужно поговорить с клиентом. Если хочешь навестить отца, придется восстановить дипломатические отношения с матерью.

– Супер! – бормочет Кара и поднимает взгляд на меня. – Эдвард знает, что я сделала?

– А как же. – Я ставлю локти на стойку напротив нее. – Он слышал твои показания полностью.

– Могу поспорить, что он мечтает меня убить.

– На твоем месте я бы повнимательнее следил за словами. Ты же понимаешь, что и сама могла оказаться в тюрьме за лжесвидетельство.

– Я бы не допустила, чтобы он сел в тюрьму по-настоящему. Если бы все зашло так далеко, я бы что-нибудь сделала…

– К сожалению, закон не подчиняется капризам семнадцатилетней девочки. Если бы штат возбудил дело, мы бы уже ничего не смогли изменить.

Она морщится:

– Я и правда не хотела врать. Просто как-то само выскользнуло.

– Так же, как когда ты соврала полиции о том, что не пила в ночь аварии? – спрашиваю я.

Кара поднимает голову, и ее лицо оказывается совсем близко передо мной. Ее глаза округлились, и я вижу плавающие в них, как кои в темном мелководье пруда, тайны.

– Да, – признается Кара.

– Это не единственное, о чем ты соврала, правда? – не сдаюсь я.

Она молча качает головой.

Я надеюсь, что наша камбоджийская кулинарная традиция может перерасти в разговор. Надеюсь, что, поскольку я всего лишь спутник во вселенной этой семьи, Кара охотнее поговорит со мной. Но тут хлопает входная дверь, и голоса близнецов гелиевыми пузырями разлетаются по коридору.

– Папочка! Папочка! – кричит Элизабет. – Я нарисовала для тебя русалку!

– Джексон, дай я расшнурую тебе ботинок, – говорит Джорджи.

Ее голос все еще дрожит, и я знаю жену достаточно хорошо, чтобы понимать, как она благодарна за отвлекающий маневр, за пухлые ручонки, которые держатся за ее плечи, пока она снимает ботинок сына, и за его чистый детский запах, когда она утыкается лицом ему в