Мусульманский Ренессанс - Адам Мец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В школе для наследников престола рядом с маленьким ал-Ма’муном стоял раб его домашнего учителя, который брал у него из рук доску, когда нужно было ее стереть, стирал написанное и клал ее ему вновь на колени[1332].
Ученые, пользовавшиеся расположением при дворе, получали пособие, для чего велись две графы расходов: 1) юристы (фукаха), 2) богословы (‘улама). Третьей и, пожалуй, выше всего оплачиваемой была категория сотрапезника (надим) его величества (т.е. халифа). Можно было также получать все три рода пособий вместе, что составляло в таком случае 300 динаров в месяц и давало еще и бесплатную квартиру[1333].
Когда филолог Ибн Дурайд (ум. 321/933) прибыл без всяких средств в Багдад, он ежемесячно получал от ал-Муктадира по 50 динаров[1334]. А тюркский философ ал-Фараби (ум. 339/950) получал от Сайф ад-Даула, правителя Алеппо, по одному дирхему в день и довольствовался этим[1335].
Редко где можно встретить указание о том, чтобы в то время кто-нибудь из ученых занимался еще и каким-нибудь другим делом или ремеслом. Ас-Сибги (ум. 344/955) продавал краски; в его лавке собирались все традиционалисты[1336]. Впоследствии он завещал этот свой «дом закона» (дар ас-сунна) одному ученому под школу (медресе) вместе с пожертвованиями[1337]. Ученым и одновременно богатым купцом был ад-Ди‘лидж (ум. 351/962), оставивший после себя 300 тыс. динаров. Однажды он послал одному коллеге свою книгу, вложив между каждыми двумя листами по золотой монете. Он имел обыкновение говорить: «Нет ничего на свете равного Багдаду, в Багдаде нет ничего равного Кати‘а, а в Кати‘а нет ничего равного Дарб Абу Халаф, а в Дарб Абу Халаф нет ничего равного моему дому»[1338]. Другой ученый, живший в Старом Каире, существовал ремеслом портного. Он шил одну рубаху (камис) в неделю за один дирхем и два данника, питался и одевался на эти деньги, не принимая ни от кого в виде воспомоществования даже и глотка воды[1339]. Другой каирский ученый (ум. 494/1101) жил тем, что продавал богатым людям роскошные одежды (хал‘)[1340]. Но один из крупнейших филологов своего времени ал-Мутарриз (ум, 345/956) всю свою жизнь терпел нужду, ибо научные занятия мешали ему зарабатывать на пропитание[1341]. А знаменитый филолог Ибн Фарис (ум. 369/979) называет дирхем лучшим врачом своего недуга и желает себе 1000 динаров, чтобы глупцы служили ему[1342].
В конце рассматриваемой эпохи мусульманские ученые получили наконец право удостаиваться высших почетных титулов. Так, молодой ал-Исфара’ини (ум. 418/1027) был первым среди ученых Нишапура, получившим титул рукн ад-дин, т.е. «столп религии»[1343]. Тогда же возник, сначала также как почетное прозвание, ставший позднее столь важным титул шайх ал-ислам, причем сразу же в двойном издании, ибо как аш‘ариты, так и консерваторы Персии присваивали этот почетный титул своим ведущим богословам[1344].
Существовали также и ученые, напоминающие персонажи профессоров из юмористических листков. Грамматики Са‘лаб и ал-Мубаррад обычно так отделывали друг друга, что их слушатели в восторге спешили с лекции одного на лекцию другого[1345].
Некий ученый как-то похвастался: «Я еще ни разу ничего не забывал» — и тут же крикнул: «Раб, подай мне мои туфли!» На что тот отвечал ему: «Они ведь у тебя на ногах!»[1346].
Знаменитый филолог Ибн ал-Халавайхи был ученый хам: однажды в присутствии эмира Сайф ад-Даула он так ударил поэта ал-Мутанабби по лицу ключом от дома, что у того кровь полилась[1347]. А ан-Нафтавайхи был равно знаменит как ученостью, так и своей нечистоплотностью и дурным запахом.
Лексикологу ал-Джаухари (ум. ок. 390/1006) его работа вскружила голову. Продиктовав свой словарь до буквы «дад», он отправился в старую мечеть Нишапура, взобрался на крышу и закричал: «Эй вы, люди! Я сделал в своей жизни нечто такое, чего не удавалось еще ни одному человеку, а теперь я намереваюсь сделать и для потусторонней жизни нечто такое, чего еще никто не сделал!» Он привязал створки дверей веревкой себе к рукам, поднялся на самый высокий выступ мечети и вознамерился совершить полет, но упал на землю и разбился насмерть[1348].
13. Богословие
В IV/X в. мусульманское богословие пережило событие исключительной важности: оно освободилось от правоведения, служанкой которого было до сего времени[1349]. Еще в III/IX в. все признанные церковью богословские сочинения носили канонический отпечаток. Заслуга в этом повороте принадлежит в первую очередь му‘тазилитам, которые уже на протяжении всего III/IX в. ставили чисто теологические вопросы и теперь призвали к ответу своих противников. Вообще они явились первой мусульманской партией, лишенной каких бы то ни было юридических тенденций; уже в IV/X в. из всех пяти больших групп, на которые распадался в то время ислам,— сунна, му‘тазила, мурджи’а, ши‘а и хариджиты[1350]— она была единственной чисто догматической (каламийа)[1351]. Му‘тазилиты предоставили полную свободу частным судебным определениям (фуру‘) и учили, что в этом деле каждый компетентный ученый юрист (муджтахид) может иметь собственное мнение[1352]. Таким образом, в рядах каждой юридической школы, даже и в среде «традиционалистов» (асхаб ал-хадис), имелись му‘тазилиты, которых привыкли рассматривать как прирожденных противников схоластов[1353]. С другой стороны, ярыми противниками всего юридического были суфии. Свое презрение к правоведению (‘илм ад-дунйа), которое они считали светской наукой, они даже не в состоянии были достаточно резко выразить. Ал-Макки (ум. 386/996), например, использует против правоведения приписываемое Христу суждение: «Плохие ученые подобны камню, упавшему в устье оросительного канала. Сам он не может впитывать воду, но и не пускает ее на поле. Таковы и светские ученые: они сидят на дороге к потусторонней жизни, не могут сами туда пройти и не пускают рабов пройти к богу. Или они как побеленные надгробия: снаружи украшены, а внутри полны мертвых костей»[1354]. И здесь суфии одержали победу: уже в следующем веке ал-Газали, родоначальник позднейшего мусульманского правоверия, квалифицирует правоведение как нечто светское, чуждое богословию
