Расплата - Пётч Оливер

Агнес закрыла глаза и стала вспоминать те немногие мгновения, что они пережили после воссоединения в лагере под Ингольштадтом. Судя по всему, это были их последние дни, проведенные вместе.

Над головой темнел квадратный проем, закрытый каменной плитой. На высоте четырех шагов сквозь две узкие щели в восточной стене пробивался лунный свет. Агнес вспомнила, как стояла год назад по другую сторону и переговаривалась с Матисом. Больше двух недель пришлось провести ему в этой темной сырой дыре! Сама она уже через час почувствовала, как сжимается грудная клетка, словно крепость давила на нее всем своим весом. Ко всему прочему Агнес ощущала какое-то странное оцепенение, как предвестник скорого обморока. В тот раз, когда она навещала здесь Матиса, чувство было точно такое же. Как и в соборе Шпейера, когда они с отцом ездили к жирному торговцу Якобу Гуткнехту… Агнес встряхнула головой, чтобы разогнать наваждение.

Что, ради всего святого, эта крепость со мной творит?

Над головой вдруг послышался скрежет. Плита отошла в сторону, и в проеме возникло лицо крестьянина. Он посветил факелом в глубь.

– Эй, графиня! – позвал он. – Готова к первому приему в своем роскошном зале? К тебе явился твой милый принц. Только не трогай его, а то развалится еще!

Послышался смех. Потом два крестьянина спустили к ней на веревке безжизненное тело, словно кукла, повисшее в петле. На Агнес капнула кровь.

Лицо человека было разбито до такой степени, что женщина не сразу узнала в нем Матиса. Одежда его была изорвана, голова упала на грудь. Он походил на висельника.

– Вы… убийцы! – крикнула Агнес двум крестьянам. – Что вы с ним сделали?

– Успокойся, он еще жив. Йокель придержал его на потом, – тут круглолицый крестьянин угрожающе возвысил голос, так что стены отозвались эхом. – Но если твой супружник думает, что сможет взять Трифельс штурмом, то мы с тобой церемониться не станем. Посмотрим, что сто́ит графу его девица со своим любовником…

Крестьянин рассмеялся и сплюнул вниз. Потом отпустил веревку, так что последние пару шагов Матис пролетел камнем. Он тихо застонал, а плита над головой снова задвинулась.

– Господи, Матис! Что они с тобой сделали?

Агнес подползла к нему и положила его голову себе на колени. Глаза уже настолько привыкли к темноте, что она могла разглядеть его лицо.

Губы у юноши потрескались, засохшая кровь налипла на нос и глаза. Агнес осторожно ощупала его череп и скулы, но, кроме большой шишки на затылке, ничего серьезного не обнаружила. Крестьяне жестоко с ним обошлись, но это он, по крайней мере, переживет.

«Раны, да, – в страхе подумала Агнес. – Но не то, что они сделают с нами позже. Разве что мы найдем какой-нибудь выход…»

Она взяла ведро, в котором плескалось немного мутной затхлой воды, и ополоснула Матису лицо, чтобы он снова смог дышать и немного видеть. Его трясло от боли и холода. Юноша с трудом поднял на Агнес глаза.

– Мне… так жаль, Агнес, – прохрипел он. – И почему я не послушал тебя! Нам… вообще не следовало возвращаться в Трифельс. – Он закашлялся и выплюнул выбитый зуб. – Я… люблю тебя. Но теперь слишком поздно.

– По крайней мере, мы вместе, – ответила Агнес тихим голосом и погладила его по запачканным кровью и грязью волосам. – Может, так оно и должно быть. Это Трифельс, понимаешь? Он звал меня.

– Что… что ты такое говоришь?

– Матис, мне снова снился Трифельс. И Констанция. Прежде чем меня отыскали крестьяне. Ваш план действительно удался.

Агнес вполголоса рассказала ему о сновидении, о Констанции и странном изречении, которое так и не выходило у нее из головы.

– Место, где всякой вражде приходит конец, – пробормотала она под конец. – Что же Констанция хотела этим сказать?

Матис снова раскашлялся.

– Что бы это ни было, нам уже не узнать. Во всяком случае, не в этой жизни.

– Не забывай, что за стенами мой ненавистный супруг с солдатами, – заметила Агнес. – Может, он и не любит меня всею душой, но если продержимся еще немного, то…

– Агнес, послушай! – Матис с трудом приподнялся. – У них там моя мать и сестра. Йокель угрожает расправиться с ними, если я не расскажу ему, что задумал твой муж. Он думает, что я знаю о каком-то потайном туннеле. Но я не знаю ничего! Мне… нестерпимо жаль, что из-за меня мы все оказались в таком положении. Поверь, моя жизнь ничего не сто́ит, но жизнь близких мне дороже всего! – Он взглянул на нее с мольбой в заплывших глазах. – Можешь проклинать меня, Агнес. Но если ты что-нибудь знаешь… может, второй туннель, потайную дверь, любую чертову лазейку… то скажи, ради моей матери и сестры!

– Поверь, я бы и рада помочь им, но не знаю никаких других выходов, – Агнес уставилась в пустоту; она снова почувствовала приближение обморока. – Все, что мне известно, это то, что где-то здесь заживо погребена Констанция… – Она помедлила. – Звучит, может, странно, но я чувствую, что это случилось совсем рядом.

Матис горестно рассмеялся.

– Тоже мне утешение! Сидеть в застенке, неподалеку от места, где умерла…

Он вдруг замолчал, словно удар получил. Потом поднялся со стоном, прополз на коленях к западной стене и принялся остервенело разгребать солому.

– Что… что ты там делаешь? – спросила Агнес.

– Ищу кое-что. Обнаружил это, когда сидел тут в прошлый раз, а потом позабыл…

Не вдаваясь в подробности, Матис продолжал ощупывать пол и стену. Наконец он остановился.

– Ха, вот она!

Юноша расчистил солому и показал на открытый участок стены. Когда он постучал по ней, камень отозвался гулким эхом.

– Здесь вделана плита! – взволнованно объяснил Матис. – И если мне не изменяет память, здесь была еще надпись на латыни… – Он пошарил рукой и удовлетворенно кивнул. – Вот она.

Затаив дыхание, Агнес подошла к стене и встала перед ней на колени. Стояла кромешная тьма. Матис взял ее за руку и мягко направил, пока ладонь не легла на выбитую в камне надпись. Женщина провела по ней несколько раз и, кажется, сумела разобрать написанное.

Albertus faciebat leones expulsos esse…

– Альбертус укротил львов навек, – пробормотала она. – Что бы это значило?

– Не знаю. Знаю только, что в стену вставлена плита, и камера за ней, скорее всего, продолжается, – Матис снова постучал по тонкому камню; похоже, от волнения он ненадолго позабыл о боли. – Когда ты сказала, что где-то поблизости, должно быть, заживо погребена Констанция, я снова об этом вспомнил. Я еще хотел взорвать плиту порохом, припоминаешь? И почему мы раньше до этого не додумались! Это же темница Трифельса. Еще сын Барбароссы Генрих держал здесь своих пленных! Возможно, этот проход ведет в другую камеру.

– Albertus faciebat leones expulsos esse… – Агнес вполголоса повторила надпись и пожала плечами. – Это «faciebat» часто стоит на памятниках, чтобы знали, кто его создал. Быть может, какой-нибудь каменщик увековечил здесь свое имя или…

Агнес резко замолчала, словно ее ударил кто-то, и почувствовала, как ее затрясло от волнения.

Неужели это правда? Все настолько просто? Или я уже среди бела дня сны вижу?

– Ну конечно, ты прав! – воскликнула она. – Это действительно намек на Констанцию. Львы, это же ее символ!

– Львы? – недоуменно спросил Матис.

– Львы на гербе Гогенштауфенов. Понимаешь? Это загадка! – Агнес говорила теперь без умолку, то и дело показывая на надпись. – Констанция была их последней законной наследницей. С ее смертью львы, то есть Гогенштауфены, считались укрощенными!

– А… кто же тогда этот Альбертус?

Агнес улыбнулась.

– С латыни это Альбрехт. Помню, отец Тристан рассказывал, что Альбрехт и есть тот самый германский король из рода Габсбургов, который в тысяча двести девяносто восьмом году приказал убить Констанцию. То есть Альбрехт позаботился о том, чтобы львы Гогенштауфенов навсегда остались в этих стенах. Albertus faciebat leones expulsos esse…

Агнес благоговейно погладила каменную плиту.