Сказки о сотворении мира - Ирина Ванка

— Она знает, что говорит, — подтвердил профессор. — Но прабабушка ваша, Сара Исааковна, никогда не упоминала о происхождении Сотника.

— С какой стати? — удивилась графиня. — Вы и не должны были знать, что Сара вышла за часовщика Боровского, будучи беременной вашим батюшкой. Девушка потеряла любимого в уральском дольмене. А потом испугалась, что потеряет честь в глазах тогдашнего общества и выскочила замуж.

— Значит, и я графиня? — сделала вывод Алиса. Такой неожиданный, что сама не поверила.

— Если не ошибаюсь, Сотники — ветвь очень древнего рода. Они не от петровских дворян, как наши. Они от старых русских князей… У матушки моей надо спросить поточнее.

— Давайте-ка графья-князья, идите спать, — распорядился Натан, — поздно уже. Завтра будет день — наговоритесь.

— Папа, ты знал про Сотника?

— Это не тема для ночных разговоров. Прохладно уже, идите в дом, пока не простыли.

Никто и не двинулся занимать кровати. Никто не встал с места, даже когда на пороге появилась Розалия.

— Вот они где, — удивилась женщина. — Эрнест, сынок… — обратилась она к его сиятельству, но граф и ухом не повел. — Мирослава, ты не против, если мальчик какое-то время поживет в семье?

— Почему же какое-то? — удивилась графиня. — Забирайте его насовсем, сделаете мне одолжение.

— Алиса, детка, почему вы сидите на холодных ступеньках? — недоумевала Розалия. — Почему не собираетесь? Мы едем домой. Оскар с Юлей тоже поедут. Им надо отдохнуть. Натик… а тебя и подавно пора врачу показать. — Сделав распоряжения, Розалия Львовна шагнула в дом, но на пороге задумалась, словно кого-то забыла. — Мирослава! — обратилась она к графине и компания замерла. Шороха не было слышно, пока Розалия Львовна собиралась с мыслью. — Ты плохо выглядишь, девочка, тебя тоже надо показать врачу. Собирайся, ты тоже с нами поедешь.

Розалия Львовна вернулась одна в темную комнату опустевшего дома и присоединилась к тишине. Алиса прислушалась, убедилась, что мать не носит в гараж чемоданы…

— Мира, но почему же вы не вернули его потом? — спросила она.

— Это было проще сказать, чем сделать, — вздохнула графиня. — Сначала я была уверена, что он не жилец. Что человечек такого маленького размера просто не может выжить. Потом поговорила со знающими людьми, с нашим палачом посоветовалась… помнишь палача? — спросила она крошку-графа. — Он тебя любил… С Густавом пообщалась, еще кое с кем… и поняла, что все не так плохо. Что младенец, который за раз высосал козье вымя и продолжает требовать пищи — это серьезная заявка на жизнь. Потом я решила показать его докторам, потому что время от времени он еще плевался розовыми пузырями. Но стоило нам вернуться на частоту — начинались проблемы. На любой устойчивой частоте он норовил помереть. Я поняла, что ему здесь не выжить. Левушка, в отличие от него, просто крепыш. А этот доходяга мог жить только в форте, или у вас на даче, при условии, что Натан Валерьянович будет включать генератор в подвале хотя бы раз в день. Потом я узнала, что вы уехали в Израиль, и решила не говорить вообще, чтобы не терзать вашу матушку. Густав поймал на Корсике кормилицу — толстенную бабеху. У нее самой было семеро и этот присосался… Помнишь кормилицу? — спросила Мира крошку, и тот улыбнулся. — Она его любила еще больше, чем палач. Вязала для него смешные тапочки с бумбончиками, песенки дурацкие пела и очень не хотела возвращаться домой без крошки, надеялась, что я его подарю. Малыш высосал тетку до капли, я ее рассчитала, а она смертельно обиделась. Густав ей на замену поймал две козы, потому что одной не хватало. Весь форт смеялся, когда я доила коз по утрам…

— …матеря их по-русски, — добавил Эрнест.

— Это я тебя материла по-русски. Ты бегал, как чокнутый, по яслям, пугал поросят и будил охрану, вместо того, чтобы посидеть минутку спокойно. Конечно, я материлась! Ты ни за что не соглашался учить язык, пока тебя не обматеришь как следует. Потом я кашу варила и тоже материлась, потому что крошка ни за что не жрал кашу, сваренную поварами. Потом он моду понял спать со мной в обнимку, и я материлась во сне, потому что без меня его невозможно было уложить. Если случался отъезд — он сутками не спал и третировал форт. Большие дядьки боялись к нему подойти на расстояние теннисной ракетки. Врезать мог очень даже неслабо. Начиная с трехлетнего возраста, его боялась вся охрана. Алиса, я бы вернула бандита в семью, мне не жалко. С удовольствием бы вернула. Поверь, что я не собиралась его присвоить. Вернула бы, если б только была уверена, что он выживет без дольмена. Не было дня, чтоб я не собиралась как-нибудь вам о нем сообщить, а потом он открыл для себя хронал, и управы на него с тех пор не было никакой. Тогда я простилась с идеей. Соответствовать возрасту он ни за что не хотел. Что скажет Розалия Львовна, когда я приведу двадцатилетнего лоботряса, и сообщу, что она его мать?

— Но сейчас-то вы сообщили? — заметила девушка.

— А она поверила?

— Сразу и без сомнений.

— М…да, — согласилась графиня. — Замороченной головой во что угодно поверишь, а что будет завтра, когда ваша матушка придет в себя и включит логику?

— Если бы она знала, что это такое… — вздохнула Алиса.

Глава 9

— Неблагодарность — самый тяжкий грех человеческий, — сказал Валех. — Убийца иногда заслуживает сострадания больше, чем жертва. Вор может совершить преступление во имя добра. Прелюбодеи — покорились своей природе. Непочтение к родителям — результат нерадивого воспитания. Даже лжесвидетельство может иметь оправдание. Лишь грех неблагодарности ничем оправдать нельзя. Неблагодарность — вот корень бед человеческих, потому что никто, кроме самого Человека, не несет за нее ответственности.

— А за Человека несешь ответственность ты, Ангел.

— Человек мой — крест мой. Как можно требовать благодарность от тесаной древесины? Человек без Ангела жить не может. Это истина. А сможет ли Ангел оставить Человека без помощи и защиты? Скажи, если знаешь ответ.

— Стоит ли жить, мой Ангел, если нечего тащить на Голгофу? Зачем дорога, если она не ведет к распятью? Древесине-то все равно, а тебе? Кем ты храним, если не человеком неблагодарным? Кем ты любим? Кем ненавидим? Тебе не будет скучно, мой Ангел, когда ты оставишь нас на земле? Тебе не страшно, что грех неблагодарности может стать твоим грехом?

— Что дано пастуху — не дано барану.

— А что тебе дано, пастух? Что ты имеешь такого, что навредит здоровью барана? Кусочек сыра за пазухой? Если бы бараны ели твой сыр, они сидели б с тобой за одним столом, говорили на одном языке и читали общую Библию.