Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

— Самое время! Секундой дольше, и она бы скончалась.

Он мягко потрогал помертвевшие ткани, удостоверившись, что в этой тонкой шее ничего не сломано. Потом, порывшись в сумке Катрин, вынул маленький хрустальный флакончик и откупорил его.

Арно смотрел на него с интересом:

— Странный оруженосец! Ты врач, приятель?

— Я был студентом, когда госпожа Катрин вытащила меня из скверной истории и взяла к себе на службу. Медицина интересовала меня не больше, чем все остальное. Смотрите, она приходит в себя!

Катрин в самом деле открыла глаза. Увидев темную фигуру склонившегося над ней мужа, она испуганно простонала и отшатнулась. В ту же секунду он был на ногах, и злоба снова исказила его лицо.

Но Катрин привстала с земли, сознание и воля вернулись к ней одновременно с силами.

— Моя мать умирает, — проговорила она не без труда, — я должна ехать в Шатовилен.

У нее был странный хриплый голос, который болезненно отдавался на поврежденных связках.

Арно сжал кулаки. — Нет. Ты не поедешь к герцогу Филиппу! Я сумею тебе помешать! Эрменгарда устроила ловушку… если допустить, что ты с ней не в сговоре…

— Герцога там нет! Я это знаю! Он в Сент-Омере, куда К нему должен приехать коннетабль.

— Ложь! Он там. Его видели…

— Они ошиблись! Он готовится к осаде Кале. Что ему здесь делать?

— Он ждет тебя! Шатовилен, которая меня ненавидит, могла это устроить, чтобы вернуть себе милость. Ее дела идут плохо с тех пор, как ее сын служит герцогу де Бурбону. И это так на нее похоже!..

У Катрин появилась на лице гримаса боли. Она вцепилась в руки Готье и Беранже, которые поддерживали ее и пытались поднять, и устремила взгляд на Арно:

— Что бы ты ни говорил, я поеду, — подтвердила она и снова повторила:

— Моя мать умирает! Вспомни о своей!..

Не сумев вынести вид этой растерзанной, шатающейся женщины, таким страшным голосом требовавшей права увидеть свою мать, женщины, каждый взгляд которой являлся упреком и обвинением, Арно де Монсальви бросился бежать.

В широко открытую дверь амбара ворвался шквал ветра с дождем, подняв солому и закружив ее в воздухе. Но гроза уже отступала и неслась прочь над продавленными крышами и еще дымящимися руинами того, что когда-то было деревней…

Пришло раннее утро, посылая серый свет сквозь плохо пригнанные доски амбара., Катрин выпрямилась на соломе, на которой спала несколько часов, как изнуренное животное. У нее болело все тело, и кожа на лице, где высохли слезы, была стянута. Она чувствовала себя слабой и измученной. Но страдало только ее тело, душа же, выдержав ужасы последних часов и перенеся огромное разочарование, была готова к новым битвам.

Она не уступит требованиям и несправедливым подозрениям человека, которого она любила сильнее, чем это можно себе представить, и в котором она открыла тирана, зверя, способного дать волю самым худшим инстинктам! Даже если Арно ее убьет, она будет требовать до последней секунды права исполнить перед той, которая дала ей жизнь, свой последний долг…

Свет стал ярче, и в глубине амбара она различила тела Беранже и Готье, спавших, прижавшись друг к другу. На щеке старшего был заметен кровавый след от пощечины Арно. Несмотря на ссадину, лицо Готье, как и Беранже, было во сне юным и хрупким.

Снаружи заревел рог часового. Должно быть, еще шел дождь, так как по доскам амбара змеились струйки воды, с плеском стекая по водосточному желобу.

Катрин встала, встряхнула одежду, смочила платок в лужице, стараясь не замутить воду, и протерла лицо. Потом она привела в порядок волосы, заплела как могла косы и надела на голову шелковый капюшон.

Она хотела пить и есть, но хуже всего было ощущение покинутости. Она чувствовала себя одинокой, несмотря на этих спящих юношей и на то, что ее супруг, когда-то клятвенно обещавший ей защиту, любовь и верность, находился в нескольких шагах от нее. Но теперь их разделяла пропасть, бездна, в которую она едва решалась заглянуть, потому что от ее глубины у нее кружилась голова.

Снаружи слышался топот железных башмаков, скребущих землю. Потом послышались крики, смех и ржание лошадей. Наконец вошли люди, ссутулясь под дождем. Катрин узнала Хромого и Корнисса.

— А! Вы проснулись! — сказал первый, протягивая ей кувшин и кусок хлеба, пока его товарищ будил мальчиков, приготовив им то же угощение.

— Держите, пейте это! А хлеб положите в карман и следуйте за мной. Есть можно и в дороге!

Она взяла хлеб, выпила большой глоток воды, которая была свежей и приятной на вкус. Потом, взглянув на своих спутников, переминавшихся с ноги на ногу, с опухшими после сна глазами, сказала, обращаясь к живодеру:

— Куда мы идем? Где… капитан?

— Он ждет снаружи! Давайте поторапливайтесь, он нетерпелив!

— Я знаю! Но вы мне не ответили: куда мы идем?

— Мы возвращаемся! Я хочу сказать, что мы возвращаемся в Шатовилен. Сюда мы приехали только за фуражом, за припасами! Нас ждет Дворянчик!

Беранже уже подошел к ним, откусывая от краюхи, с надеждой во взгляде.

— В Шатовилен? Мессир Арно все-таки хочет, чтобы мы туда ехали?

— У него нет выбора! — сухо ответила Катрин. — Он подчиняется. Это с ним случается, как можно заметить, идем?

В этих словах было море презрения, гнева и оскорбленной гордости. Подобрав свой дорожный плащ, она накинула его на плечи.

— Я готова! — сказала она.

— Тогда идемте! Ваши лошади перед дверью. Она вышла из амбара. Дождь все еще шел. На единственной улице или, вернее, на том, что от нее оставалось, вытянулась длинная цепь живодеров, подобная лежащей змее с железной чешуей. Они ждали…

Буате неловко подал ей руку, чтобы помочь сесть в седло, но она презрительно пренебрегла его помощью. Поставив носок сапога в стремя, она легко вскочила на лошадь. Схватив повод твердой рукой, повернулась к Готье и Беранже, чтобы посмотреть, где они. Но они уже ждали, замерев в седлах, с любопытством во взгляде.

— Я следую за вами! Поезжайте! — сказала Катрин Буате.

Они заняли место во главе колонны. Прямая, с высоко поднятой головой и презрительной складкой у губ, Катрин была воплощением высокомерной гордости. Она отказывалась смотреть на свирепые лица солдафонов, на останки, которые виднелись на их пути. Она отказывалась смотреть на груду трупов, которых свалили у придорожного креста и которые должны были здесь разлагаться и порождать чуму или другое бедствие, когда вернется жара. Она отказывалась видеть стадо, которое согнали при выходе в поле и где среди вьючных животных стояло