Ночной дозор - Сара Уотерс

– Ну как, что-нибудь изменилось?

– Не похоже. Все равно тьма египетская.

Включив фонарики, они спустились с крыльца. В обрамлении поднятого воротника и кепки странно белело лицо Джулии.

– Куда пойдем? – спросила она.

– Не знаю. Вы у нас ветеран прогулок, вам и решать.

– Ладно. – Джулия моментально определилась и взяла Хелен под руку. – Сюда.

Они пошли налево к Даути-стрит, потом взяли еще левее к Грейз-Инн-роуд, а затем свернули направо к Холборну. За недолгое время, что Хелен провела в квартире Джулии, мостовые почти опустели. Лишь иногда проползет случайное такси или грузовик, точно черный блестящий жучок с хрупким чешуйчатым тельцем и злыми глазками. Тротуары тоже почти опустели, и Джулия, подгоняемая холодом, шла быстро. Казалось, тьма породила в Хелен новые беспокоящие органы чувств, которые сообщали о тяжести прижатой руки Джулии, о близости ее лица, плеча, бока и бедра, передавали качкий ритм ее походки.

На пересечении с тем, что, вероятно, было Клеркенуэлл-роуд, они свернули налево. Чуть погодя Джулия вновь потянула в сторону – на сей раз вправо. Окончательно запутавшись, Хелен огляделась.

– Где мы?

– Полагаю, на Хаттон-Гарден. Да, скорее всего.

Улица выглядела пустынной, и они говорили тихо.

– Вы точно знаете? Мы не заблудились?

– Как же мы заблудимся, если не знаем, куда идем? – усмехнулась Джулия. – И потом, в Лондоне нельзя заплутать, даже если улицы в затемнении и пропали таблички с названиями. Если все же кто-то умудрится, он не заслуживает права здесь жить. Надо бы всем устроить этакий экзамен.

– И провалившихся отсюда вышибать?

– Именно, – засмеялась Джулия. – Пускай убираются и живут в Брайтоне. – Они свернули налево и двинулись под горку. – Вот, это, наверное, Фаррингдон-роуд.

Здесь снова появились такси и редкие прохожие, возникло ощущение пространства, но гнетущее, ибо половина зданий, составлявших улицу, были разбиты и заколочены досками. Джулия повела Хелен к реке. У поста под аркой Холборнского виадука караульный, заслышав их голоса, дунул в свисток.

– Эй там, две дамочки! Положено обозначить себя белым шарфом или бумагой, будьте любезны!

– Ладно, – покорно откликнулась Хелен.

– А может, мы хотим оставаться невидимками, – пробурчала Джулия.

Они пересекли Ладгейт-Серкус и пошли к мосту. Потом остановились посмотреть на людей, которые с сумками, одеялами и подушками спускались в метро.

– Прямо жуть берет, когда видишь, что все это до сих пор продолжается, правда? – тихо сказала Хелен. – Говорят, на некоторых станциях люди занимают очередь часов с четырех-пяти. Я бы так не смогла, а вы?

– Нет, это невыносимо.

– Им больше некуда идти. Видите, одни старики и дети.

– Ужасно. Люди вынуждены жить, как кроты. Просто средневековье какое-то. Нет, хуже – доисторические времена.

И правда: в обремененных скарбом фигурах, неуверенно пробиравшихся к тускло освещенному входу в метро, было нечто первобытное. Они казались нищенствующими монахами или бродячими торговцами, беженцами от какой-то иной, средневековой войны или некой будущей бойни, воображенной Гербертом Уэллсом или подобным писателем-фантастом… Хелен уловила обрывки разговоров: «Вверх тормашками! Мы так смеялись!..», «Фунт лука и кусок свинины…», «Он говорит: «Зубья-то чудесные», а я ему: «За такую цену я найду зубья и получше»…»

– Пойдемте. – Хелен потянула Джулию за руку.

– Куда?

– К реке.

Они взошли на середину моста, выключили фонарики и посмотрели вниз. Река, без единого блика бежавшая под беззвездным небом, была такой черной, что казалась патокой или дегтем, и даже вовсе не рекой, а канавой, неизмеримой глубины расселиной в земле… Стоять над ней на почти невидимом мосту было весьма жутковато. Хелен и Джулия расцепили руки, чтобы опереться па перила, но теперь вновь сдвинулись друг к другу.

Почувствовав плечо Джулии, Хелен с невероятной отчетливостью вспомнила, как несколько часов назад вместе с Кей стояла на старом мостике в Хэмпстед-Хите.

– Черт! – пробормотала она.

– Что? – спросила Джулия, тоже негромко, словно знала, в чем дело. Хелен не ответила. – Хотите вернуться?

– Нет, – чуть помешкав, сказала Хелен. – А вы?

– Не хочу.

Еще секунду они стояли неподвижно, а затем пошли обратно к подножию Ладгейтского холма. Там, не сговариваясь, свернули к собору Святого Павла.

Улицы вновь стали безлюдными; они прошли под железнодорожным мостом и почувствовали, как незримо поменялась атмосфера города: возникло ощущение неестественно открытого пространства. Хелен мысленно проскальзывала за тонкую фанеру временных ограждений, окаймлявших тротуары, к грудам развалин, обгорелым и разбитым пожиткам, обнаженным стропилам и раззявленным подвалам. Они с Джулией шли молча, завороженные странным зрелищем. Остановились у ступеней собора; Хелен запрокинула голову, пытаясь разглядеть очертания несоизмеримо громадного силуэта, маячившего на фоне темного неба.

– Сегодня днем я смотрела на него с Парламентского холма, – сказала она. На секунду Хелен забыла, что еще беспокойно выглядывала Макленбург-Сквер. – Он будто нависает над Лондоном! Точно огромная жаба.

– Верно. – Джулию слегка передернуло. – Сама не могу понять, как я к нему отношусь. Все говорят, какое счастье, что собор не пострадал, но… не знаю, мне он кажется нелепым.

– Вы же не хотите, чтобы его разбомбило? – уставилась Хелен.

– Уж лучше пусть разбомбит его, чем какую-нибудь семью в Кройдоне или Бетнал-Грин. Расселся тут, как… нет, не жаба, а как здоровенный Юнион-Джек… как Черчилль, мол, «Британия сдюжит», и все такое, словно это вполне нормально, что по сию пору идет война.

– Так он и говорит, что все нормально, разве нет? – тихо спросила Хелен. – В смысле, пока у нас есть собор Святого Павла… я не имею в виду Черчилля или флаги… Но пока цел собор, цело все, что он олицетворяет, – ну, то есть изящество, здравый смысл… великая красота… – значит, есть за что сражаться. Разве не так?

– Думаете, война идет ради этого?

– А ради чего?

– По-моему, ради нашей любви к дикости, нежели любви к прекрасному. Мне кажется, дух, что вошел в стены собора, оказался жидковат и теперь облетает, отшелушивается, точно позолота. Раз он не уберег нас от прошлой войны и всего нынешнего – Гитлера и фашизма, ненависти к евреям, гибели под бомбежками женщин и детей в городах и поселках, – какой в нем толк? Какая ему цена, если приходится рвать жилы, дабы его сохранить, а старикам дежурить на крышах церквей, чтобы вениками сметать зажигалки! Насколько он проник в человеческую душу?

Хелен вздрогнула, пораженная внезапной горечью этих слов и промелькнувшей в Джулии мрачностью, пугающей и непостижимой.

– Если б я так думала, – тихо сказала она, коснувшись руки Джулии, – мне бы захотелось умереть.

Секунду Джулия не шевелилась, потом переступила на месте, шаркнула ногой и пнула камушек.

– Видимо, на самом деле я так не думаю, иначе мне бы тоже захотелось умереть. – Голос ее просветлел. – О таком нельзя думать, верно? Лучше сосредоточиться… – наверное, она припомнила людей, которые с подушками спускались в метро, – на цене гребешков, свинины и луковиц. Или сигарет. Кстати, не желаете закурить?

Они засмеялись, мрачность рассеялась. Хелен выпустила руку Джулии, и та достала сигареты, чуть неловко из-за перчаток. Чиркнула спичкой, желтое пламя выхватило из черноты ее лицо. Хелен склонилась к огню, выпрямилась и не смогла двинуться – глаза вновь ослепли. Джулия потянула ее за руку, и она послушно шагнула следом.

Чуть позже Хелен разглядела, куда они направляются – в район за собором.

– Туда? – удивленно спросила она.

– А что? Хочу вас кое-куда сводить. Если держаться дороги, пожалуй, дойдем.

Собор остался позади; через пару минут они подошли к полосе битых камней и бетона, которая некогда была Кэннон-стрит, а теперь представляла собой скорее намек на дорогу, ее призрак в ландшафте, что сошел бы за деревенское раздолье. Небо словно раздалось и обманчиво посветлело, но, как и прежде, расстилавшийся перед ними разор был не столько виден, сколько угадывался – в кромешной тьме взгляд ни за что не цеплялся. То и дело Хелен проводила рукой по глазам, будто смахивая пелену вроде налипшей паутины. Казалось, они пробираются сквозь мутную воду – так чужеродна была густая тьма, пропитанная жестокостью и гибелью.

Лучи фонариков бежали у самой земли, следуя за бледной линией тротуарной бровки. Если мимо проезжали легковушка или грузовик, Хелен с Джулией останавливались и, чувствуя под ногами крошево из земли, веток и щебня, прижимались к хлипкому ограждению, отделявшему тротуар от развалин.

– Помнится, я шла здесь в первый день нового сорок первого года, – сказала Джулия. – Пробраться было почти невозможно, даже пешком. Я пошла взглянуть на разрушенные церкви. Наверное, с тех пор разрухи еще добавилось. Вон там, – она кивнула через левое плечо, – должны быть останки церкви Святого Августина. Уже тогда зрелище было жуткое, а потом ее снова разбомбило; кажется, в самом конце прошлого «блица», да?