Неизвестная «Черная книга» - Илья Альтман

В Неменчине находилось семьсот евреев. Их согнали в местную школу. Несколько дней им не давали ни есть, ни пить и затем отвели в ближайший лес. Сто человек спаслись бегством. Остальные шестьсот были расстреляны.

В Родошковиче нацистские бандиты расстреляли всех евреев до единого.

В Молодечно было истреблено две тысячи евреев. Плакат на станции оповещал: «Здесь евреев нет – чисто».

В местечко Раков были согнаны в школу девятьсот евреев и сожжены. Кто пытался спастись от огня, был расстрелян из автоматов.

В Воложине еврейское население было истреблено в три раза: 1 декабря 1941 года была расстреляна первая группа в триста человек; 2 мая 1942 года было истреблено 1500–1800 евреев. Трупы их были сложены в штабеля и под ними развели костер. Летом 1943 года были уничтожены последние остатки еврейского населения[230].

В Сморгонском районе в течение столетий существовали еврейские деревни – Корко, Лейпуни, Жидовня и др. Осенью 1942 года все жители этих деревень были истреблены до единого. На место еврейских сельчан гитлеровцы посадили немецких колонистов.

Города и местечки всей Западной Белоруссии превращены в братские могилы десятков тысяч евреев, погибших от рук немецко-фашистских злодеев.

Кровь убиенных наших братьев и сестер вопиет о мщении – зовет к грозной, не знающей жалости мести!

РСФСР

В местечке Любавичи

Кто не помнит милой еврейской народной песенки: «Из Любавичей в Хиславичи»? Еврейский народ воспевал белорусский городок Любавичи, который так глубоко связан с еврейскими традициями[232].

Теперь этот знаменитый городок больше не является объектом для веселых народных песен. Любавичи за последние два с половиной с лишним года, за время немецкой оккупации, превращены в юдоль печали, в место скорби для сотен еврейских семей. Любавичи снова воссоединены с Советским Союзом. Некоторое время назад Красная Армия освободила этот городок. И только теперь там обнаруживаются преступления, совершенные гитлеровскими преступниками.

Нацисты с особым садизмом издевались над сотней с лишним еврейских семейств, которые не успели оттуда эвакуироваться. В немецкой прессе писали, что Любавичи являются священным городом для евреев: «святым городом Иеговы, раввинов и ритуальных убийств» (именно так писала «Минская газета»). Комендант Любавичей заявил, что Любавичи должны быть особенно сурово наказаны. Он составил две группы евреев – из более молодых и более пожилых. Первая группа была расстреляна тут же на месте; вторая группа евреев, которых немцы назвали раввинами, была брошена в страшный лагерь пыток за деревней Рудня[233]. Здесь фашистские изверги в течение многих недель разными рафинированными способами пытали стариков (их было несколько десятков), выдергивали щипцами волосы из бороды, ежедневно устраивали публичную порку, заставляли танцевать на пергаменте от свитков Торы и т. п. Все те, которые были в состоянии выдержать эти пытки, были в конце концов расстреляны. Спустя некоторое время были истреблены и остальные евреи, оставшиеся еще в Любавичах. Но гитлеровские хозяева замученного местечка дорого заплатили за свои преступления. Еще до того, как Красная Армия освободила Любавичи, группа белорусских партизан напала на деревню Рудню и овладела ею[234]. После этого четыре здоровенных парня во главе с еврейским юношей, уроженцем Новгород-Волынского, партизаном Ц., устроили засаду в окрестностях Любавичей и захватили городского коменданта, о поездке которого они знали заранее. Гитлеровский негодяй получил по заслугам. Одновременно другая группа партизан ворвалась в Любавичи, забросала гранатами немецкие казармы, уничтожила их и при этом убила несколько десятков немцев[235].

Город Новозыбков – восемьсот жертв за один день

Письмо Анастасии Михейлец Калману Айзенштейну [в г. Бугульму Чкаловской обл.] о судьбе его семьи

Я, Ваша соседка Анастасия Михейлец, жившая вместе с Вами в Новозыбкове на Цветной улице, отвечаю на Ваш письменный запрос о судьбе Вашей сестры Гинды Тирклтойд.

17 февраля 1942 года она отправилась на рынок, чтобы кое-что купить для себя и своей больной матери. Немецкий карательный отряд окружил рынок и устроил облаву на евреев. Было схвачено свыше восьмисот человек, их согнали в клуб при спичечной фабрике «Вольна революция». Там их заперли, а на другой день расстреляли. Среди этих несчастных были также зубной врач Баркман, фельдшерица Шрайбер, вся семья зубного врача Альт шулер и многие другие.

Ваша мать, Рися Айзенштейн, была прикована к постели. Во время облавы на евреев полицейские заперли ее в комнате, где она вскоре умерла от голода и всего пережитого.

После того как полицейские выбросили ее тело на улицу, они разграбили квартиру и вывезли оттуда все вещи.

Вместе с Гиндой погибла Ваша кузина Махля Маркина.

Прошу простить меня за печальную весть, которую я Вам сообщила. Это все, что я могу Вам сказать.

Гитлеровские людоеды

Рассказ жительницы Курска Евы [Григорьевны] Пилецкой

[238]

[…] Когда в Курск пришли немцы, они сразу начали истреблять поголовно все еврейское население. За несколько дней в городе были расстреляны около пятисот евреев – детей, женщин и стариков. Взрослых они вывозили партиями по десять-пятнадцать человек и расстреливали на месте, а детей морили ядом. Утром 2 ноября 1941 года в мою дверь постучались гестаповцы. Сердце упало, руки задрожали. Я поняла – пришел конец. Быстро схватила свою крошку Лизу и выбежала в коридор. Постучалась к соседке Насте:

– Родная, – сказала я, а у самой сердце так колотится, – пусть моя Лиза побудет у вас, я выбегу на минуту.

Не знаю, поняла ли мое горе Настя, но только она охотно взяла Лизу, а я другим ходом побежала в Ямскую слободу к знакомым. Только на второй день я послала знакомого за Лизой. Ее завернули в тряпки и привезли мне на санках. Всю мою семью, всех моих родных гестаповцы угнали в тюрьму: мужа – Пилецкого Илью Пинхасовича, маму – Мехлю Тевелевну, родственников – Шпиценбург Михаила Борисовича, его жену – Веру Осиповну и сестер: Хаю и Соню.

Через три дня я встретила соседку, она сказала: «Ева, не ходите на улицу Дзержинского». Но я пошла туда и увидела – десять трупов лежат. Среди них я обнаружила своего мужа. Сердце облилось кровью, но плакать было нельзя: узнают – убьют. Две недели подряд каждый день я ходила на эту улицу и каждый раз готова была разрыдаться, и я не знаю, откуда взялись силы скрыть от этих гадов свое беспросветное горе, удержаться от слез.

Оставаться в Ямской слободе было невозможно. Гибель ожидала не только меня, но и моих покровителей. И я пошла. Но куда идти женщине-еврейке. По всей области немцы хватали евреев и убивали на месте. Пошла по селам, куда глаза глядят. Весь день без пищи пробиралась по снежным сугробам в село Сапогово. Выбившись из сил, я стала замерзать вместе с Лизой. Шел старик, он помог мне добраться до села.

– Добрые люди, – обратилась я в первый же дом, – пустите переночевать.

Но мне ответили: «Строгий приказ, только староста дает ночлег прохожим». «Ну, вот наступает смерть, – думала я, – остаюсь на морозе…»

Нашлась старушка и обогрела меня до утра. А утром говорит: «Оставаться больше нельзя, староста узнает». Пошла в другое село. И так день за днем долгие месяцы скиталась я с дочуркой по селам, меняя ночлег. Сколько раз хватали меня полицейские, и только чудом я уходила от смерти. Желая спасти свою дочку Лизу, я говорила всем, что она мне не дочь, а внучка, что мать у нее русская. Дочка много раз слышала это и сама поверила. Однажды, когда ночь застала нас в поле, Лиза спросила меня:

– Мама, а где же моя настоящая мать?

– Дочка, я – твоя мать, – говорю ей, – но нет нам жизни при немцах, погибли мы.

А она мне отвечает:

– Не плачь, мамочка, скоро красные придут, не плачь.

А наутро снова в путь. Около Льгова встретился мне мужчина и говорит:

«Кто ты?» Я сказала: «Скажу тебе правду, я – еврейка». Он говорит: «Не бойся меня, я тоже – еврей». Посидели, поплакали от горя и пошли разными дорогами. В этот день немцы устроили облаву на евреев. Я пошла в обход через озеро и чуть не потонула с дочкой. Издали видела, как полицейские схватили этого мужчину и тут же расстреляли.