Тристан 1946 - Мария Кунцевич

— Может быть, она больна, вам никто об этом не говорил? — продолжал тревожиться он.

Слова его лились плавно и гладко, но приходили откуда-то издалека, словно бы нас разделяло космическое пространство. Он вышел, учтиво откланявшись.

А вскоре исчез Партизан.

Этот пес… Франтишек написал мне о его конце. Этот пес был мне неприятен с той самой минуты, когда Михал впервые привел его в мой дом. Неуклюжий, безобразный, своевольный, но я отнеслась к нему снисходительно, как ко всему, что вторгалось в мою жизнь по чужой воле, потому что никогда не была уверена в своей правоте.

А потом этот миф, выдумка двух «старых лесбиянок»… я невольно стала отыскивать сходство между историей Тристана и теми событиями, главным действующим лицом которых был Михал. Верный пес фигурирует в легенде, тем самым и старый бродяга Партизан сразу же приобрел символическое значение. Его побег я восприняла как следствие моей неспособности к общению с существами, которых я не понимаю. То, как Партизан отыскал Михала в Лондоне, тоже повторяла легенду, но конец истории не совпадал. Пес настоящего Тристана не погиб. Перед разлукой Тристан подарил его Изольде, а она ему кольцо. Тут уже пошли неточности. Многое не совсем совпадало с легендой: цвет волос Кэтлин, хронология, топография, моя собственная роль.

Эти мысли не давали мне покоя. Я напрягала память, пытаясь вспомнить тот день и час, когда судьба Михала выскользнула из моих рук. Может быть, это случилось еще до его рождения? В тот день, когда я вышла замуж за его отца? Пожалуй, я никогда не управляла собственной судьбой.

Я уложила чемодан. Собралась ехать в Лондон. И в ту минуту, когда я гладила кофточку, которую хотела надеть в дорогу, на пороге появились Михал и Кэтлин. Он вошел первым, она следом. Утюг упал на пол, и это нас спасло, избавив от необходимости здороваться: Михал бросился проверять, не повреждены ли контакты, Кэтлин получила возможность заинтересоваться кофтой. Они выглядели старше на десять лет. Но утюг не выпал бы из моих рук, если бы мне не показалось, что я вижу чужих друг другу людей, явно смущенных тем, что они оказались вместе.

Я не знала, как избавиться от чувства неловкости. За ужином мы обменялись несколькими шутками по поводу Франтишека, обсудили какой-то политический процесс. Лондонскую их жизнь мы, словно топи, обходили стороной.

Я постелила им на тахте в комнате Михала. Направляясь в ванную, я увидела, что Михал устроился в кабинете Фредди. Один. Чемодан поставил рядом, как на вокзале.

К завтраку они вышли тщательно одетые и почти все время молчали, но молчаливость Кэтлин теперь была далека от экстаза и скорее смахивала на безропотность. Время повернулось вспять к тому дню, когда Михал приехал ко мне в первый раз, состоящий из одних воспоминаний, — как и тогда, он не позволял трогать своего прошлого.

Собственно говоря, я не знала, чего я от них хочу. Если у них нет больше верного пса, то, пожалуй, нет и легенды и не будет трагедии. И все же мне было жаль чего-то. Оказывается, они приехали на том самом «моррисе», который Брэдли отказался дать им полтора года назад. Привезли они с собой и мотоцикл. После визита профессора у меня не было никаких сомнений в том, что его отношение к «изменникам» стало иным; должно быть, и эти «экипажи» были подарены заново.

Появление Брэдли на сцене означало, что круг «короля Марка» замкнулся. И в самом деле, сразу же после завтрака Михал позвонил в Труро, чтобы узнать, дома ли профессор. Должно быть, к телефону подошел Эрнест, потому что Михал сказал спасибо и положил трубку. Кэтлин сидела за столом напротив, с таким вниманием всматриваясь в Михала, что заострившееся лицо ее сделалось почти прозрачным, а круги возле глаз голубыми.

Она была красивее, чем раньше. Островки света вокруг ее рта теперь стали больше, захватив и щеки, голова с гладко зачесанными волосами казалась скульптурной. Михал долго смотрел на нее, потом сказал: «Брэдли вернется через час». Сел рядом, взял ее за руку, они молчали; уставившись в стену. А вскоре вышли из дому.

Я видела в окно, как на тропинке они остановились, раздумывая, куда пойти. Постояли у стены, разделяющей дорогу и спуск к заливу, потом по каменным ступенькам стали медленно спускаться вниз, к берегу. Кэтлин споткнулась, Михал схватил ее за руку, они повернулись друг к другу в профиль, и я увидела, как рухнуло разделявшее их молчание. Мучительная, потерпевшая неудачу любовь вырвалась наружу. Если бы они мне исповедались, я узнала бы о них меньше, чем за эту секунду.

Под вечер они за моим столом вместе писали письмо. Разумеется, Брэдли. Они не считали нужным закрыть дверь, говорить тише, меня словно бы не было… Друг к другу они относились с суеверным вниманием, словно бы надеясь, что один из них вот-вот заболеет или превратится в неведомое существо. Из долетавших до меня обрывков фраз я поняла, что тон письма был приподнятый, они торжественно благодарили Брэдли за машину и мотоцикл, Михал просил профессора назначить время для свидания и разговора. Последний абзац был написан очень быстро, в полном молчании. Кэтлин заглядывала Михалу через плечо.

Они вместе понесли письмо на почту и долго не возвращались. Жизнь профессора была у всех на виду, и появление его вероломной супруги в сопровождении Михала не могло остаться незамеченным. Но я не пыталась их предостеречь. Их импульсы и законы, по которым они жили, оставались для меня недоступными.

С изумлением думала я о том, что эти двое попали под власть стихий столь же могущественных и неотвратимых, как толчки при землетрясении. По правде говоря, я впервые в жизни видела большую любовь (сама я всегда мечтала о ней), и — о ирония судьбы! — жертвами рокового ее исхода оказались мой сын и девушка, выбранная им, как «объект спасения».

Если бы Петр был жив, он бы непременно схватил в руки свою кочергу и изменил ход событий. А я ничего не могла изменить.

Вещи Михала, как всегда, были разбросаны где придется. Я ждала его возвращения, чтобы наконец, набравшись мужества, спросить, надолго ли они останутся и какой шкаф для них освободить. Обрадовалась, обнаружив в машине футляр с гитарой. Аккордеон они, должно быть, продали.

Из своего окна я увидела, как к калитке подошли Гвен и Сюзи. Я догадалась, что Гвен хочет войти, а Сюзи по своему обыкновению упрямится, и замахала им рукой. «При Гвен, — думала я, — все станет на свои места. Михал повеселеет, молодость возьмет верх». Так и оказалось, как только я, проводив гостей в кабинет, пошла на кухню резать пирог, двери снова скрипнули, раздались веселые возгласы Михала: «Сьюзен, ты зачем так быстро растешь? Скоро состаришься, и я не смогу на тебе жениться». На кухню заглянула Кэтлин — порозовевшая, похожая на ту, прежнюю. И тут же, не дожидаясь моих слов, поставила на поднос чашки, дом повеселел. Я обрадовалась — значит, и без Партизана все может быть как прежде.