Культы, религии, традиции в Китае - Леонид Васильев

Ни мифа, ни имени Паньгу в доханьских и даже ханьских источниках нет [376]. Наиболее ранняя из зафиксированных в Китае версий этого мифа датируется III – IV веками [939, гл. 2, 8], хотя это, по существу, единственный китайский миф о сотворении мира. Установить причины этого не столь уж сложно: древнекитайские мыслители уделяли много внимания социальной философии и очень мало натурфилософии и космогонии [226, 405]. Но как же все‐таки появился в Китае такой миф?

Специалисты отмечают, что сходные варианты мифологических преданий встречались у некоторых некитайских племен Южного Китая, которые исчисляли свое происхождение от легендарной собаки Паньху, женившейся на дочери столь же легендарного древнекитайского императора Дику. Поэтому было высказано предположение о некитайском происхождении мифа о Паньгу [185, 37 – 40 и 324 – 326; 226, 383]. Разумеется, это не означает, что некитайский (точнее, нечжоуский) миф не мог со временем слиться с какими‐то смутными чжоускими реминисценциями на эту тему, в результате чего и появился столь красочный новый миф о Паньгу. Однако сейчас важно не столько уточнить все возможные истоки мифа, сколько показать, что миф о сотворении мира, создававшийся уже в послеханьском Китае, с самого своего возникновения имел утилитарный характер. Другими словами, миф складывался не без помощи популяризировавших его в своих сочинениях даосов, которые приложили руку к его оформлению и звучанию. Это довольно легко проследить, если вспомнить упоминавшуюся выше ключевую фразу из «Даодэцзин» о сотворении мира и сопоставить ее с материалами мифа о Паньгу. Вначале был первозданный хаос. В этом хаосе (вспомним дао у Лао-цзы) самозародился великан Паньгу (дао рождает одно). Прошло 18 тысяч лет, и начала создаваться Вселенная. Все легкое в хаосе, все чистое (ян-ци) поднялось наверх и образовало Небо, все мутное, тяжелое (инь-ци) опустилось вниз и превратилось в Землю (одно рождает два). Сам Паньгу остался посередине и «менял свой облик по 9 раз в день». Находясь между небом и землей, он на небе был божеством, на земле – святым мудрецом. Небо со временем все выше поднималось над землей, и все более вырастал стоявший между небом и землей Паньгу (два рождает трех). Когда же великан Паньгу достиг размеров в 90 тысяч ли – расстояние между землей и небом, – он, прожив многие тысячи лет, наконец умер. Один глаз Паньгу стал солнцем, другой – луной. Тело его превратилось в почву, дыхание стало ветром, кости – камнями и горами, волосы – травами. Из бороды взметнулись на небо звезды, а из обитавших на его теле насекомых произошли люди. Словом, «трое порождают все вещи».

Практическое переложение идей даосизма на поэтический язык в данном случае не может оставлять сомнений. Этот миф – яркий пример использования и трансформации даосами народных верований, пример вторичного, творческого, утилитарного использования мифов в своих целях. Разработка и популяризация мифа о Паньгу способствовали ознакомлению широких масс с основами одной из центральных идей философского даосизма – с весьма абстрактной и недоступной для понимания идеей о дао. Это в конечном счете вело к популяризации даосизма среди масс, к слиянию даосской теории с народными верованиями. Миф о Паньгу стал со временем широко известным и очень популярным в Китае, а сам Паньгу сделался одним из главных персонажей даосского, а затем и всекитайского пантеона.

Другая аналогичная задача – популяризация даосских теорий о святых долгожителях – была решена с помощью использования и обработки другого мифологического сюжета древности – сказания о богине Запада Сиванму. В аутентичных доханьских источниках впервые об этой богине сказано в связи с перечислением тех древних героев и божеств, которые овладели дао. Это перечисление дано в «Чжуан-цзы» [1011, 41], причем о Сиванму упомянуто весьма невнятно и лаконично66. Зато в ханьских источниках – речь идет именно о времени составления этих источников, а не об истоках записанного мифа – миф о Сиванму предстает уже в разработанном, ярко расцвеченном виде с многочисленными красочными деталями и подробностями. Так, из собранных в «Шаньхайцзин» [1030, гл. 2, 19] данных о Сиванму явствует, что у богини было тело человека, зубы тигра и хвост барса, что жила она далеко на западе, на вершине «Нефритовой горы» (Юйшань), и что прислуживали ей три свирепые птицы, вроде гарпий. В другом ханьском источнике, «Му тянь-цзы чжуань», подробно описывавшем путешествие на запад, которое якобы совершил один из первых чжоуских правителей Му-ван (947 – 928 годы до н. э.), рассказывалось о том, как Му-ван достиг горы Сиванму, встретился с богиней, беседовал с ней [902, гл. 3, 1 – 2; 185, 391]67.

Как явствует из ряда данных, в том числе и из комментария к «Шаньхайцзин» [1030, гл. 2, 19; 185, 390], Сиванму в раннеханьское время была в представлении широких народных масс божеством, ведавшим стихийными бедствиями и несчастьями и посылавшим эти бедствия в наказание за неповиновение воле Неба [343, 239]. Видимо, культ грозной богини с течением времени становился все более популярным. В «Ханьшу» [819, гл. 11, 105 (1313)] сообщается, как в 3 году до н. э., когда страну постигла жестокая засуха и толпы голодных людей устремились в города, культ богини Сиванму, принявший оргаистические формы, распространился по всему Китаю. Жертвоприношения в честь Сиванму, песни, танцы, оргии, молебны, ношение эмблем богини – все это было пущено в ход, дабы снискать благоволение Сиванму. Как полагает Г. Дабс, популярность культа Сиванму способствовала тому, что даосы превратили ее в свою богиню, придав ей несколько иную специализацию, превратив ее в богиню бессмертия [343, 222].

Действительно, с трансформацией мифа о Сиванму дело обстояло именно так. Из позднеханьского трактата «Хуай Нань-цзы» явствует, что именно богиня Сиванму владела чудодейственным эликсиром бессмертия и что великий стрелок древности И сумел добраться до богини и выпросить у нее этот эликсир, который, однако, был затем украден у него его жадной женой Чан Э, выпившей волшебную жидкость и вознесшейся на луну [977, 98]. В еще более поздних источниках из всего комплекса сведений о Сиванму было выбрано и разработано самое главное: связь богини с идеей бессмертия. На первое место вышли новые легенды о Сиванму, в частности о ее знаменитом саде, где растут чудесные деревья бессмертия. Такое дерево плодоносит раз в три тысячи лет, из плодов его изготовляется чудесный эликсир. Позже в средневековом Китае эти плоды уже обычно отождествляли с персиками, а чудодейственные деревья – с персиковым садом Сиванму.

Расцвеченная народной фантазией и затем активно переработанная даосами, легенда о Сиванму, превратившейся в важный персонаж даосского пантеона, во многом способствовала популяризации идей даосизма, распространению его среди народных масс, слиянию его с издревле существовавшими народными верованиями и поверьями, культами и суевериями.

Учение о бессмертии

История трансформации мифа о Сиванму имеет прямое отношение и к одному из главных, кардинальных догматов раннего (да и более позднего) религиозного даосизма – к учению о бессмертии.

Именно с пропаганды этого учения фактически берет свое начало даосизм как религия. Горячая проповедь идей долголетия и бессмертия не только снискала даосским магам и проповедникам большую популярность в народе и позволила им заложить фундамент новой религии, но и предоставила возможность завоевать положение в обществе и добиться благосклонности императоров. Учение о бессмертии и доктрина продления жизни послужили платформой, на основе которой первые даосские проповедники стали разрабатывать догматы новой религии. Не случайно ученые, склонные резко разграничивать философский и религиозный даосизм, называют последний «сянь-даосизмом», то есть даосизмом, имеющим дело с поисками бессмертия [311].

История «сянь-даосизма» восходит по меньшей мере к III веку до н. э. Насколько можно судить по данным источников, первым, кто попался на удочку этой шарлатанской теории и захотел стать бессмертным, был всемогущий деспот Цинь Ши-хуанди, объединитель Китая и его первый император. Когда даосский маг Сюй Ши доложил императору, что где‐то в океане есть три священных острова, населенных небожителями, и что именно там можно найти чудесный эликсир, нектар богов, дарующий бессмертие, Цинь Ши-хуанди приказал немедленно снарядить экспедицию. Несколько тысяч юношей и девушек во главе с Сюй Ши были отправлены на поиски островов. Немногие из них вернулись обратно, так ничего и не добившись. Опасаясь гнева императора, Сюй Ши придумал замысловатое оправдание. Он утверждал, что нашел острова, но не мог высадиться на берег из‐за обилия акул, которые мешали подплыть к ним [929, гл. 6, 112 и 117]. Кроме Сюй Ши император отправил на поиски эликсира и трав бессмертия в океан, в горы и в другие места еще ряд магов. Все они, естественно, возвратились ни с чем, но Цинь Ши-хуанди продолжал верить в идею бессмертия. Он сурово наказывал, даже казнил неудачников (среди 460 казненных им конфуцианских ученых затесалось и несколько даосских магов [772, 99]) и продолжал поиски. Магам предоставляли много денег, они ставили различные опыты, император прислушивался к их советам68, но все безрезультатно. Смерть Цинь Ши-хуанди на некоторое время оборвала официальную заботу о поисках бессмертия. Однако идея достижения бессмертия продолжала манить к себе власть имущих, как свет манит мотыльков. Первые ханьские императоры, и особенно могущественный У-ди, снова обратили свой благосклонный взор на магов. Интерес императора подогревался легендами, повествовавшими об успехах даосских чародеев, изготовлявших волшебный эликсир и возносившихся на небо. У-ди не жалел денег для даосских храмов [581, 36 – 54]. Как и Цинь Ши-хуанди, он казнил неудачников, обвиняя их в обмане и шарлатанстве, но верил в саму идею и тоже снаряжал многочисленные экспедиции69.