Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

После этих торжественных речей нас отправили на вокзал (совершенно не помню, на какой) и мы поехали поездом быстро и не задерживаясь нигде, пока к утру следующего дня не прибыли в город Тамбов. Разгрузившись, мы отправились в казармы, которые назывались как будто Чижовскими17. Мы разместились в пустой казарме с двухъярусными нарами, я бы сказал, весьма просторно.

Пока начальство пошло выяснять, что мы будем делать дальше, мы, по солдатской привычке, разлеглись на нарах с целью поспать. («Отчего солдат гладок? Поел, да и на бок»). Но совершенно неожиданно мы подверглись яростному нападению… клопов! Видно, в казарме долго никто не жил и клопы, которых было невероятное множество, страшно проголодались и решили утолить свой голод за наш счет. Клопы выползли из всех щелей, падали сверху, ползли откуда-то снизу, ловить и давить их не было никакой возможности, их были легионы.

Каждому из нас были выданы заботливым начальством матрацники. Достаточно было набить такой мешок соломой, и готово мягкое логово. Пока наматрацники были пустыми, мы решили использовать их для защиты от клопиной атаки. Я, как и другие товарищи, залез в мешок с головой, конец мешка втянул внутрь и завязал мешок так, что проникнуть в него клопам, казалось, не было возможности. Но полежать в таком положении удалось не более 5 минут. Клопы неизвестно каким путем проникли внутрь мешка и безжалостно кусались. Пришлось оставить мечты поспать. Мы вышли на двор, где было еще довольно холодно.

Начальство и мы, посовещавшись, решили, что лучше терпеть холод, чем клопиную атаку, достали палатки, которые, как оказалось, мы привезли с собой из Москвы, и расположились невдалеке от казармы на молодой зеленой травке. Пообедать в этот день нам не удалось. Поели просто хлебца, оставшегося от Москвы, и наше настроение было испорчено. Вот тебе и «особый лагерный сбор», долженствующий быть образцовым.

Мы ходили грустными и недовольными. Казалось, что нашему настроению пришел конец. Впереди не виделось никаких перспектив к улучшению нашей жизни, голодной и холодной. Вот тут-то и пригодилась «политработа», но не та, которой нас обучали на курсах, а совершенно особая. Один из наших взводных (сейчас я уже совершенно не помню его фамилии), который, собственно, ничем не выделялся из ряда полуграмотных военных того времени, как-то не нарочно собрал нас в кружок и давай рассказывать самые озорные истории. Как сейчас помню, он рассказал нам, в частности, о свадебных торжествах «донны М.Неаполитанской с доном П.Испанским» и перечислил знатных особ, которые были приглашены и присутствовали на свадьбе. Фамилии каждого из этих гостей, посланников различных государств, были придуманы в соответствии с особенностями соответствующих языков. Рассказ был длинным, фамилии одна другой чуднее и совершенно неприличные (помню «Китайский посланник, мандарин Сунь х… в чай, вынь х… жуй» и т. д.). Мы, естественно, хохотали над каждой удачно придуманной фамилией. Наше молодое настроение серьезно улучшилось к вечеру. К тому же удалось и чего-то поесть. Я вспоминаю эффект такого приема «политработы», гораздо более действенного и быстродействующего, чем длительная пропаганда различных высоких материй.

Мы прожили в палатках около казарм несколько дней в ожидании распоряжения. В Тамбове, в частности в районе Чижовских казарм, собралось довольно много войск, главным образом курсантских отрядов с различных курсов. Командовал всем курсантским сбором известный М.Тухачевский. Через несколько дней после приезда утром мы обнаружили, что, собственно, остались одни на всем участке казарм. Многочисленные воинские подразделения, располагавшиеся еще вечером накануне рядом с нами, куда-то бесследно исчезли. Наш командир выстроил нас и объяснил, что все войска отправлены в район боевых действий и что наша задача, согласно приказа командования, состоит в том, чтобы демонстрировать, что в районе города Тамбова осталось еще множество войска. Мы должны были ходить по городу, по базарам и главным улицам с громкими солдатскими песнями, причем все время стараться менять внешний вид колонны.

Мы разделялись на два небольших отряда и одновременно проходили через базар с двух сторон, затем где-нибудь в маленьком переулке снова объединялись и спустя полчаса вновь проходили через базар. Пели почти непрерывно, все, что «Бог на душу положит», и скоро устали. Отдохнув несколько около своих палаток, мы вновь и вновь проходились по городу, вплоть до самого вечера.

Но уже на другой день мы получили приказ погрузиться в вагоны поезда и ехать на юго-восток. Нам не назвали конечного пункта нашего путешествия. Но ехали мы сравнительно недолго и высадились на вокзале очень большого села Инжавина — центра хлебного района Тамбовщины. Нам говорили впоследствии мужики, что Инжавино вывозило только за границу ежегодно около 4 миллионов пудов пшеницы!

В селе Инжавино мы нашли очень подходящие помещения для размещения всего отряда. Это было прежде всего какое-то, видимо, общественное каменное здание с несколькими достаточно большими комнатами. Мы расположились повзводно на полу комнат, и началась новая жизнь. В Инжавине был штаб войск Тамбовской губернии, там я неоднократно видал Тухачевского. В Инжавине же размещался штаб 6-го боеучастка фронта.

Нашему отряду некоторое время не было дано никаких (боевых) поручений. Мы жили в своем доме, выставив караул. Рядом с нашим домом стояла еще какая-то небольшая артиллерийская часть, Трехдюймовая пушка стояла прямо под нашим окном. Но те ребята, собственно, тут не жили, оставив лишь караул около пушки. «Кормежка» была у нас неважная, мы попросту голодали, и, естественно, одной из постоянных наших забот были поиски «чего бы пожрать», как говорили тогда ребята. А пожрать было буквально нечего. Недалеко протекала река Ворона. Туда мы ходили купаться. Там водилась и рыбка, но никаких снастей у нас не было. К тому же начальство не отпускало одиночных рыболовов на реку. Как-то во время купанья ребят из соседнего отряда каких-то командных курсов вдруг из-за дальних кустов началась стрельба. Это антоновские мужики пытались подбить курсантов, но их было больше и поближе бандиты подойти не посмели. Но сидели они где-то невдалеке и охота на красных на реке для них была заманчивой.

В Инжавине в то время было невероятно большое количество воробьев. В июне они уже вместе с летающими птенцами садились на дороге около нашего обиталища огромной стаей и чего-то клевали. Возникла мысль, нельзя ли воспользоваться для варки супа воробьиным мясом. Скоро был освоен и способ охоты на воробьев. В стаю их, сидящую на дороге, из-за угла сильно бросался шомпол. Иногда за один удар удавалось убить целый десяток воробьев. Охотники у нас были рьяные, и скоро мы набрали несколько десятков битых воробьев. Ошпарив их, мы удалили оперение, попробовали потрошить, но оказалось, что это «ювелирное занятие», и, помыв как следует «воробьятину», мы попробовали сварить из нее суп. На наше удивление, он получился очень вкусным.

Некоторое время мы жили спокойно, занимаясь с А.Ф.Яковлевым военно-химическим делом и посвящая значительное время собственным нуждам. Однажды из штаба был получен приказ: нашему отряду предлагалось выделить взвод стрелков для расстрела бандитов. В Инжавинский штаб доставлялись многие пленные антоновцы-бандиты. Большая их часть — это крепкие мужики, не желавшие сдавать хлеб и выполнять продразверстку. Но руководили такими крепкими мужиками настоящие бандиты-эсэры. Их тогда и впоследствии смело называли «бандитами», так как одним из главных методов ведения гражданской войны этими антоновцами был террор — убийства из-за угла с исключительной целью «устрашения». Им было неважно, кого именно они убивают. Впрочем, красноармейцев они убивали чаще и охотились за ними, особенно когда они появлялись в одиночку где-нибудь в удобном для таких бандитов месте. Над красноармейцами, попавшими в плен, издевались жестоко, вырезывая звезду на лбу (я сам видел это ужасное зрелище), мучили и потом убивали. Такой метод ведения войны, характерный для бандитов, давал нам право (а также дает это право истории) называть таких вояк бандитами.