Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Бандиты-антоновцы действовали небольшими отрядами, которые имелись в каждой деревне и в селах. Когда в деревню приходили красные, отряд бандитов исчезал. Оружие они прятали в сено, в навоз, в колодцах, под домами и сараями, при этом молодые бандиты (военнообязанные по возрасту) и сами прятались в стога сена, в колодцы и т. д. Когда эта тактика бандитов была изучена, прибывшие в деревню красноармейцы, если их было достаточно, прочесывали деревню и извлекали из колодцев, подвалов, стогов сена и т. д. нескольких бандитов. Они хорошо знали, что, будучи пойманы с оружием, они подлежат суду или даже просто репрессиям, вплоть до расстрела.

В Инжавине всегда содержалось в тюрьме достаточное количество выловленных таким путем бандитов. Они допрашивались специальными следователями (которых, впрочем, недоставало) и, уличенные в бандитизме, т. е. террористических убийствах, приговаривались к расстрелу. Расстрел производился обычно по вечерам в балочке около леса метрах в 300–400 от нашего дома. Мы могли наблюдать и слышали даже команды: «По впереди стоящим бандитам пальба взводом! Взвод, пли!». Вначале эта картина производила на нас убийственное впечатление, но приблизительно через месяц мы уже не обращали внимания на все это, повторявшееся чуть ли не каждый день. Но, конечно, мы повесили носы, когда кто-то пустил слух, что от нашего отряда назначен взвод для расстрела. К счастью, этого не произошло.

Наши занятия, проходившие ежедневно, не причиняли нам особых беспокойств и не требовали особенно много времени. Поэтому уже в конце июня, когда на яблонях завязались маленькие плоды, мы в поисках съестного делали набеги на ближайшие сады и рвали яблоки, для того чтобы их варить и есть. Компота мы не могли варить, у нас не было сахару, а получить из яблок размазню после долгой варки было можно. На почве охоты за яблоками бывали неизбежные столкновения с хозяевами садов, которые, однако, проходили сравнительно мирно.

По ночам изредка устраивались тревоги. Обычно дело кончалось тем, что после того, как мы быстро одевались и вооружались по тревоге, нас выстраивали, делали несколько перестроений и отпускали с миром домой. Но бывали и общегарнизонные тревоги, сигнал к которым давался пушечными выстрелами. Я однажды, грешен, прозевал такую тревогу. В молодости, голодный и истощенный, я был, как говорили ребята с курсов, «здоров спать». Действительно, я спал как убитый. Организм, лишенный достаточного питания, как бы стремился восполнить недостающую энергию путем глубочайшего сна. Итак, во время тревоги с пушечными выстрелами (их было три, а пушка стояла недалеко от нашего окна) я продолжал спать и не слышал никаких выстрелов. Спавшие рядом со мною ребята впопыхах не заметили во время тревоги меня, к тому же было темно. Но зато, когда они возвратились из короткого похода и были распущены, они обнаружили меня блаженно продолжавшим сон, как будто ничего не произошло. Они устроили мне имитацию настоящей тревоги, с шумом разбудили меня, и я, не разобрав со сна, в чем дело, начал лихорадочно одеваться, тем более, что все были уже одеты и держали в руках винтовки. Пока я окончательно не оделся, мне не подали виду, что шутят и только тогда, когда я, схватив винтовку, крикнул: «А ну давай скорее, идем!» — все захохотали и, поломавшись, сообщили мне, что тревога уже окончилась и что все куда-то ходили далеконько. Затем все стали выражать удивление, как это я не слышал пушечных выстрелов трехдюймовки, которая стояла, собственно, у окна нашей комнаты.

Мы прожили в своих квартирах в Инжавине весь май и собственно весь июнь. Над нами не капало, занятия никак нельзя было считать изнурительными. Даже кое-как наладили и питание. Но очень скоро наше блаженное житие закончилось. В конце июня меня, как кандидата РКП(б), вместе с еще одним курсантом нашего отряда (не помню его совершенно) мобилизовали в Политотдел 6-го боевого участка войск Тамбовской губернии.

Я был принят в кандидаты партии в конце 1920 г. Кандидатская карточка была выдана мне Хамовническим райкомом РКП(б) 20 января 1921 г. Тогда коммунистов было совсем немного, собственно в нашем отряде их было, возможно, человек 5. Мобилизация для работы в Политотделе Боеучастка (собственно, это был политотдел всего штаба войск Тамбовской губернии) была, пожалуй, моим первым серьезным партийным поручением. Не без тоски приходилось расставаться неизвестно на какое время со своими товарищами, с которыми я успел крепко сжиться. Я отправился в Политотдел и был направлен в Отдел Советского строительства (организации Ревкомов). Меня посадили за стол, поручили для начала написать какую-то листовку, с чем я, по-видимому, справился успешно. Через пару дней, 30 июня, я получил удостоверение, что назначен инспектором Советского отдела Политотдела 6-го боеучастка. А 1 июля, вместе с товарищем, также мобилизованным из какого-то другого курсантского отряда, я получил предписание отправиться в Волревком Инжавина для отправки в распоряжение некоего товарища Клышейко. Мы получили подводу, сели и тихохонько поехали по тамбовским степям и перелескам. В то время такая езда отнюдь не была удовольствием. Она могла закончиться внезапно трагически. Из-за какого-нибудь кусточка по вашей персоне могли сделать несколько выстрелов. Отряд кавалеристов-бандитов мог напасть на вас внезапно. В любой деревне повозку могли окружить мужики, члены отряда бандитов и т. д. Но мы получили военное предписание по форме и деться было некуда. Ехали, помню, мимо села Трескина — известного в то время бандитского гнезда.

Ехать надо было верст 30–40, и мы на другой день прибыли в село Троицкий Караул, где была еще полностью цела (со всей обстановкой и картинами) усадьба Чичерина. Итак, мы нашли товарища Клышейко, оказавшегося комиссаром Западного отряда 6-го боеучастка. Как сейчас помню, мы задержали его на ходу в каком-то коридоре. Доложились. Он запустил руку подмышку и вытащил оттуда несколько («горсть») вшей, бросил их на пол, почесался и спросил об образовании. Мы ответили, и он кому-то приказал нас накормить.

Мы отправились в одну избу, где и были «накормлены». Я как сейчас вспоминаю процедуру обеда. За стол уселось человек 20 — вся крестьянская семья. Хлебали щи из двух блюд — огромных деревянных точеных мисок. Щи были с мясом, и мой товарищ заметил, что надо таскать мясо только по команде старшего. А старшим был огромного роста старый косматый дед, который сидел против нас. Сначала было как-то неловко обедать таким образом. Хотя в детстве в Солигаличе мы все ели щи из одной миски, но с тех пор я уже от этого отвык. Но скоро я втянулся в процесс, слишком отчетливо хотелось есть и было все одно, как ты ешь, только бы поесть.

После такого необычного обеда мы с товарищем пошли в Чичеринский дом для его осмотра. Это был большой благоустроенный дом, прекрасно и со вкусом отделанный. Помню множество картин и различные украшения. Вечером мы где-то устроились ночевать.

На другое утро мы получили назначения от комиссара Клышейко18. Я отправлялся в распоряжение комиссара «Калугинского» отряда Винокурова19. Из сохранившихся у меня документов того времени трудно понять, что мне приходилось делать в эти дни. Вот удостоверение Политотдела 6-го боеучастка от 25 июня 1921 г., удостоверяющее, что я являюсь инспектором Советского отдела Политотдела. Вот предписание Врид. начполитотдела 6-го боевого участка от 1 июля 1921 г., согласно которому я должен был явиться в Райревком для отправки вместе с товарищем Жукоборским в распоряжение тов. Клышейко. На этом предписании остались какие-то неразборчивые резолюции. На обороте с трудом можно разобрать письмо (чье?) к начальнику Лагсбора, в котором говорится, что я и Жукоборский отправляются надолго и должны «оторваться» от своих частей, на что и испрашивается разрешение.

Клышейко был, видимо, важным лицом и препоручил нас комиссару Богдановского отряда (Рыбалченко?). Сохранился документ, подписанный этим комиссаром. В нем говорится, что я и Абышкин (курсант каких-то других курсов) 3 июля должны немедленно отправиться в село Троицкое-Караул для ведения митинга на тему: «3-й Коммунистический интернационал и Продналог» (?). О результатах митинга предписывалось сообщить. Так вот, в Троицком Карауле и была усадьба Чичерина и здесь именно произошла встреча с Клышейко, описанная выше.