Шифр Шекспира - Дженнифер Ли Кэррелл

Самолет, приближаясь к Лондону, стал снижаться. К северу от Пиреней облака затянули небо, точно флисовое одеяло, колышущееся на ветру. Над проливом они сгустились уже толстой периной, полностью скрывая землю. Мы нырнули прямо в них — по стеклу поползли редкие капли. К моменту посадки лило как из ведра. У выхода из аэропорта нас встретил Барнс, и вскоре мы уже направлялись в Стратфорд — на запад, сквозь пелену дождя.

Давно я уже здесь не была. Память рисовала только деревянно-кирпичные островерхие домики, льнущие друг к дружке, виснущие над людным тротуаром. И еще голос Роз.

Со времен Средневековья и Ренессанса Стратфорд превратился в захудалый, сонный городишко. От былого процветания почти ничего не осталось. Когда первый из мошенников, Ф.Т. Барнум[45], проявил интерес к дому, где родился Шекспир, и предложил переправить его в Нью-Йорк, вся Британия содрогнулась от ужаса и поднялась на защиту своего наследия. (Должна заметить, одним этим он увековечил себя больше, чем всеми балаганными выходками.)

Роз, правда, со мной не согласилась. Стратфорд казался ей еще отвратительнее «Глобуса». По крайней мере, угрюмо заметила она однажды, в «Глобусе» не хвалятся тем, что Шекспир играл на его новых подмостках. А дом, где родился Шекспир, по ее словам, — такая же фикция, только раздутая до небес. Почти как блошиный цирк или мумия русалки того же Барнума. Нет ни малейшего доказательства, что Шекспир вообще переступал порог этого объекта всенародной любви. В любом случае он был реконструирован только в девятнадцатом веке, хотя всякий гид с радостью покажет кровать, в которой Шекспир появился на свет. Единственный дом, где он достоверно бывал — Нью-Плейс, — стал ямой в земле.

— Садом, — возразила я. — А не ямой.

— Сад вырос из его погребов, — ворчала Роз. — На помойке — глицинии, на отхожем месте — розы.

Я заспорила, что родился он определенно в Стратфорде, вероятнее всего, на Хенли-стрит, где, по документам, находились владения его отца. Мне, правда, пришлось признать, что их расположение точно указать нельзя. Конечно, куда проще боготворить отдельный дом, чем стоять на улице и расточать восторги неопределенному лоскуту земли.

— Религия, — отмахнулась Роз. — Опиум народа.

— Не будь этого опиума, вы остались бы без работы.

— Хочешь поклоняться, — сказала она, — поклоняйся его словам. Ищешь храм — ступай в театр.

Вот тут-то я поймала ее на слове.

— В конце концов, — уступчиво закончила Роз, — если тебе так хочется прикоснуться к истории, есть Стратфордская церковь. Уж там-то он точно бывал. Да что я говорю — до сих пор лежит!

«Людей переживают их грехи; заслуги часто мы хороним с ними». Офелия всеми силами старалась это опровергнуть. Удалось ли ей — вот в чем вопрос.

Мы собирались найти на него ответ.

Машина катилась почти бесшумно — только колеса шуршали по мокрому асфальту да тихо поскрипывали «дворники».

Город появился внезапно, словно вырос среди зеленых полей и холмов. Повиляв по изогнутым улочкам, мы переехали через мост над Эйвоном и свернули на Хай-стрит. Остановились у любимого пристанища сэра Генри — отеля «Шекспир», что неподалеку от церкви. Несмотря на возраст, отель все еще радовал глаз: настоящая тюдоровская архитектура, белые с темными балками стены, островерхая крыша… Внутри он оказался и вовсе роскошным.

Сэр Генри взял номер и велел подать ужин туда. После этого мы подогнали машину к заднему входу, и я осторожно прошмыгнула наверх.

Как только мы расположились, Бен отправился на разведку — узнать, нет ли в церкви охраны. Сэр Генри задремал в кресле, а я села на кровать разглядывать свои листки из Вальядолида. Перед глазами неотступно вставала книга.

Эмблема Дерби на обложке не доказывала его авторства — лишь то, что он владел книгой. Равно как и цитаты на полях. В эпоху Ренессанса поэмы и сонеты имели широкое хождение, и не только шекспировские. Понравившиеся строки можно было записать в альбом — выходило нечто вроде сборника стихов, изречений и анекдотов, которые хранились и перечитывались, чтобы вовремя приправлять ими беседу или письмо. «Я» любого сонета оставляло простор для воображения. Каждый мог примерить его на себя. Если Дерби выписал цитату из сонета, значит, он ее просто знал, как и отрывок из «Юлия Цезаря».

Шекспирами от этого не становятся.

Однако связь была налицо — пусть тонкая, как нить паутины, зато такая же прочная.

Другое дело — история с химерой.

Орел, лебедь, вепрь, боров и сокол с копьем… в совокупности с письмом Уилла рисунок химеры на странице фолио давал повод думать, что Шекспира создавали сообща. Только как?

Догадок не перечесть. Может, Дерби, леди Пембрук, Бэкон и Оксфорд объединились в союз меценатов, чтобы поддерживать Поэта. Может, Они хотели избавить Шекспира от прочих забот и, говоря словами Вирджинии Вулф, дать ему «средства и свою комнату»: долю в труппе «слуг короля» и собственный театр — «Глобус». Невиданный пример спонсорства.

А может, дело зашло дальше. Если разобраться, каждый из участников представлял какую-то пьесу в соответствии с частями химеры: Бэкон — «Виндзорских насмешниц», леди Пембрук — «Антония и Клеопатру», а также «Короля Лира», Оксфорд был связан с «Гамлетом» и комедией «Все хорошо, что хорошо кончается», Дерби — с «Бесплодными усилиями любви» и «Бурей». Может, когда-то они приносили драматургу сюжеты или подсовывали книги — взгляни, мол, тебе понравится. А взамен получали право заглядывать в пьесы до их завершения, подсказывать фразу или имя.

Крайний вариант развития событий таков: «члены» химеры могли писать все сами, коллективно или поодиночке, а Уильяма Шекспира наняли как посредника и представителя. Тогда «человек из Стратфорда» был только курьером, призванным доставлять пьесы в театр под именем, не вызывающим подозрений, аллегорическим и почти благородным, чтобы никто не мог упрекнуть истинно знатных сочинителей в причастности к лицедейству — низкому ремеслу актеров и балаганных шутов.

Между этих полюсов лежала нехоженая земля домыслов и предположений. Возможно, Шекспир служил переписчиком или даже ответственным консультантом по сценариям. Большей частью пьесы хорошо приспособлены для исполнения на сцене, что было доступно лишь человеку, знакомому с театром, с расположением сценического пространства, возможностями и привычками конкретных актеров и трупп. А может, пятичастная химера была маленькой академией. Может, в ее магическом кругу Шекспир ощущал себя равным среди прочих или даже звездой среди верных учеников.

Прибыл официант с полной тележкой снеди. Сэр Генри, всхрапнув, проснулся и радостно налег на жаркое с молодым горошком и йоркширский пудинг. Я отказалась. Мне было не до еды.

Именно Дерби скорее всего первым открыл мистера Шекспира из Стратфорда. Встречались ли они в детстве, где-то на севере? Шекспир был на три года младше, и окружение, вырастившее его и будущего графа Дерби, разнилось, как небо и земля. Однако в театре, где правили свои законы, богач был наравне с бедняком. Может, они познакомились на представлении в Стратфорде, Ковентри, Честере или даже в Ноузли-Холле и Латом-парке, после чего Шекспир оставил родные места в составе труппы графа Дерби или лорда Стренджа? В начале карьеры он как будто поддерживал связи с обеими компаниями и еще с актерами Пембруков.

Что, если два Уилла каким-то образом сдружились? Нашли друг друга занятными или по крайней мере полезными? Кто кого научил — Шекспир Дерби театральным премудростям или же Дерби, как Гамлет, давал своему актеру советы и заказывал пьесы?

Мне вдруг представилась графиня Пембрук: как она, изящная, светловолосая, решительная, под руку с Бэконом и Оксфордом врывается, расталкивая слуг, в кабинет к Шекспиру и Стэнли. Поэт вскакивает, опрокидывая чернильницу, перо падает со стола. Юбки и кружевной воротник графини еще колышутся от быстрого шага. Она торжествующе улыбается и требует платы за молчание, порождая залп гнева и возмущения. «Не деньгами», — тонко замечает графиня. Этого у нее куда больше, чем у мистера Стэнли вместе с его актером, да и не опустится она до такого убогого шантажа. Нет, ей нужны имя и сцена. Она желает получить место на этом пиршестве масок.

Стэнли загнан в угол. Если это всплывет, отец лишит его наследства, а братец-вертопрах едва ли бросится помогать. Что ж, он всегда любил интересных собеседников. А мистеру Шекспиру и вовсе терять нечего: вместо одного покровителя — четверо. Может, он сам шепнул графине о нем — непроста так хитро улыбается…

В дверь постучали, и приступ тревоги рассеял мою грезу.

Оказалось, пришел Бен. В руках у него была спортивная сумка. Судя по тому, как натянулся ее ремень, он захватил с собой что-то помимо кроссовок.