Неверная - Айаан Хирси Али

Он говорил еще и еще, а у меня язык застрял в горле. Я подумала, что он наверняка догадался, что я хотела сообщить ему что-то не слишком приятное. Поэтому пошла домой и пересказала маме, как все было. Она велела мне вернуться в Бурубуру и признаться во всем до конца.

– Но я опоздаю на самолет, – сказала я.

– Тогда обещай мне во имя Аллаха, что останешься со своим мужем.

– Нет. Я не могу этого обещать.

Мама развернулась и ушла. Я попрощалась с ее несгибаемой спиной, а потом села в такси и поехала в аэропорт.

Часть II. Свобода

Глава 10. Побег

Ранним утром мы приземлились во Франкфуртском аэропорту. Его масштабы потрясли меня. Я недоумевала: там, откуда я родом, аэропорты были средоточием хаоса, их постоянно расширяли, они вечно стояли недостроенными. А тут все вокруг было из стекла и бетона, завершенное до последней черточки. Казалось, люди совершенно точно знали, куда они направляются. Женщина возраста моей матери или даже бабушки энергично и целеустремленно толкала перед собой тележку, заполненную чемоданами под цвет ее элегантной сумочки.

Я знала, что должна попасть в Дюссельдорф, но на билете был указан Мюнхен, значит, мне нужно было как-то его поменять в кассе. Я растерялась. Здание было размером с поселок, а нужной вывески нигде не было видно. Чувствуя себя беспомощной, как деревенщина в городе, я бродила по аэропорту, спрашивая дорогу у других пассажиров.

Дальний родственник Мурсал согласился присмотреть за мной в Германии, пока я буду ждать визу. Я никогда раньше не видела его. Наконец-то добравшись до Дюссельдорфа, я обменяла немного долларов на марки, нашла нужную монету и позвонила из автомата по телефону, который Мур-сал дал отцу. На звонок ответил Омар, друг Мурсала.

– Значит, ты дочь Хирси Магана? Сможешь записать адрес и показать его водителю такси?

Я нацарапала адрес в блокноте и вышла на улицу. Вокруг все было таким современным и чистым, будто стерильным. Дороги, мостовые, люди – я никогда не видела ничего подобного, разве что в кино или в госпитале Найроби. Пейзаж выглядел как доска на уроке геометрии или физики – сплошные ровные линии, все выверено и четко. Дома в форме кубов и треугольников производили пугающее впечатление. Буквы на вывесках напоминали английские, но надписей я не понимала.

Наверное, бабушка чувствовала себя так же, когда впервые приехала в город и увидела уличные фонари, радио, множество машин. Я была здесь чужой.

Рядом была стоянка такси: я увидела английское слово. Но там стояли только кремовые «мерседесы». В Найроби такие такси выстраивались в ряд лишь перед роскошными отелями; на них ездили богатые иностранцы и министры. Прежде чем сесть в машину, я решила спросить, во сколько мне обойдется поездка.

– Около двадцати марок, – ответил водитель. Я могла себе это позволить.

– И вы повезете меня в этой машине? – спросила я.

Шофер рассмеялся. Он был очень любезен, говорил по-английски. Я села рядом с ним, и он стал рассказывать о Дюссельдорфе и о том, какие хорошие, добрые люди живут в Германии.

Центр Дюссельдорфа и правда был прекрасен. Шпили храмов возносились ввысь, напоминая минареты. Улицы были вымощены и казались созданными для людей, в отличие от страшного ультрасовременного аэропорта.

Возле дома меня встретил Омар – высокий, общительный, усатый мужчина в сером костюме без галстука. Он сказал, что я удивительная. Еще никому не удавалось так легко добраться из аэропорта, а пересадка во Франкфурте вообще была подвигом.

– Ты здесь быстро освоишься, – сказал он. – Обычно сомалийцы звонят среди ночи и говорят: «Пожалуйста, приезжай за мной». А когда я спрашиваю, где они, то в ответ слышу: «Рядом с высоким домом». Они безнадежны.

Омар не беспокоился из-за того, что мой багаж пока не привезли. Он сказал, что в Германии вещи не теряются. Мурсал уехал по делам и должен был встретиться со мной позже, поэтому Омар отвез меня в отель в центре города и сказал, что вернется в восемь и мы поедем ужинать.

В номере все было ослепительно-белым. Я ощупала одеяло, и мне тут же захотелось рассказать Хавейе об этом замечательном изобретении. Комната была маленькой, но очень разумно обустроенной: телевизор в шкафу, а шкаф – в стене. «Как здорово!» – подумала я.

Ванная стала очередным открытием. В доме на Парк-роуд у нас был душ, но без горячей воды, поэтому мы грели воду и мылись, зачерпывая ее ковшом из бадьи. Здесь же была горячая вода, много воды – струи били с разных сторон, сверху и сбоку. Я помылась. На улице было еще светло, поэтому я решила прогуляться и осмотреться.

Я записала название отеля – ведь наверняка заблужусь, – надела головной платок и длинную накидку и вышла. Никогда раньше я не видела столько белых людей. Женщины ходили почти голыми – их руки, ноги, лица и волосы не были покрыты. Кенийки тоже часто одевались не так скромно, как сомалийки, и все же здесь вид обнаженной кожи приковывал мое внимание. Мужчины и женщины сидели рядом и запросто общались, будто равные. Они держались за руку при свете дня, ни от кого не прячась, и окружающие воспринимали это как должное.

Через некоторое время я сняла накидку. «Может, так я буду меньше выделяться», – подумала я. На мне по-прежнему были головной платок и длинная юбка, и все же впервые за долгие годы я настолько обнажилась на людях. Никто не обращал на меня внимания. Здесь не было общественного контроля, никто не смотрел с осуждением, похотливые мужчины не зазывали меня к себе в постель, а члены Братства не пугали адским пламенем. Я чувствовала себя в безопасности.

Я продолжала идти, пока ноги не начали болеть. Вокруг все было прекрасно. Щели между булыжниками мостовой были чистыми. Витрины сияли. Помню, я подумала: «Как здорово! Неужели так бывает?» В Найроби, за исключением богатых районов, где располагались дома миллионеров и государственных чиновников, люди ютились в трущобах. Попрошайки, сироты и карманники жили в кучах мусора; транспортное движение было затруднено, машины гудели, а водители matatou зазывали вас в свои автобусы. У меня было ощущение, что я оказалась в другом мире, мире спокойствия и порядка, как в книгах или кино, которым я раньше не верила.

Когда я вернулась в отель, Омар был очень встревожен. Он сказал, что уже девять часов. Я ответила,