Узкие врата - Антон Дубинин

Ледяная — огненная — пронизывающая вспышка боли, будто свело судорогой тысячу раз в секунду — прохватила руку по всей длине, изнутри, и еще, или не еще, а все она же, от плеча до кисти — и Рик заорал, выгибаясь спиной и колотясь затылком о мягкую спинку кресла, и когда кнопка была отпущена и мгновение молнии кончилось, ему показалось, что из тела исчезли все кости.

Словно вырванный из сна, он сидел, еще слыша, как затихает его собственный крик, и из уголка рта текла слюна. Совсем обалдевший — тишина, отсутствие боли было оглушительным — Рик выдохнул, обмякая и опуская веки, но влажное тепло в паху сказало ему, что это все-таки случилось. Он все-таки… Мама, мама. О, мама, мамочка, о, моя рука.

Однако рука — бедная рука — была совершенно цела. Все мышцы в ней тихо стонали, как после долгой тренировки, но она была цела. И, скосив глаза на нее, на торчащую из нее иглу, Рик понял, что это могут сделать с ним еще раз… И еще раз. Сколько угодно.

Исполнитель надавил еще какую-то кнопку, что-то тихо загудело. Рик понял, что это, из каких-то давних больничных воспоминаний — это снаружи над дверью загорелся круглый плафон.

Палач сменился — превратился — в другого вурдалака, они превращаются друг в друга, чтобы не узнать — и у этого был желтый крест на сером пиджаке, и он опять спрашивал, говоря и говоря, о чем-то просил, и Рик безнадежно ответил «Нет», почти не слыша слов. Он не мог сделать того, чего не мог. Вот и все. Здесь, кажется, ни при чем была твердость духа (у того, кто намочил штаны) или бесстрашие. Напротив, боли Рик сейчас боялся, как никогда в жизни. Нет — просто все было так, как было, и стать иным не могло. Разговор бесполезен. Один из говорящих видел перед собой вурдалака, второй — умирающую черную собаку.

Исполнитель вернулся, меланхолично переменил местоположение иголок. На этот раз жало одной из них вошло в лодыжку, в ту самую мышцу, которая помогает хорошо ходить под рюкзаком, вторая же торчала над железным браслетом на щиколотке. Теперь Рик уже знал, что его ждет, но все равно заорал, когда миллион стрел боли скрючил ногу от колена до кончиков пальцев. На этот раз он плакал — и плакал, когда инквизитор опять вошел, едва различая его сквозь кривые линзы слез, уже больше не стыдясь ничего, хлюпая носом. Не получилось выговорить слово отказа, пришлось помотать головой.

В третий раз белый исполнитель не стал втыкать иглы. Напротив, продезинфицировал ваткой крохотные следы от уколов. Сейчас он собирался сделать что-то другое, и Рик не понимал, что, и что это за штуки. Похожие на наушники от плейера, металлические, как инопланетные локаторы, но с подклеенными с одной стороны кружками поролона. Палач смочил желтые пористые кружки из какого-то пузырька и начал приматывать «наушники» — и тут Рик понял наконец, отдергиваясь всем телом — ему к голове, осторожно приклеивая полосами пластыря, так, чтобы не попадали волосы. На виски, друг напротив друга.

Движения его были уверенными и даже почти ласковыми. Когда эта боль разорвет мне голову, я сойду с ума, я непременно сойду с ума. Оно будет внутри моей головы, Господи, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, сделай что-нибудь СЕЙЧАС.

Холодные пальцы — что он хочет сделать, что он… — скользнули ему за шиворот, вытаскивая и разрезая ножницами тонкую цепочку, цепочку с уже порванным замком, цепочку, связанную в темноте узлом.

…И вот, когда его кожи — медленно, медленнее всего в мире, это для тех, кто еще не вполне человек, секунды едины, а на самом деле у них столько слоев — коснулась, и медленными стрелами с двух сторон полетела боль…

Через всю голову, насквозь, навылет, раскалывая ее напополам…

Да, именно тогда Рик вышел наружу.

Совсем наружу, похоже, что не только из этой комнаты, при этом оставаясь в ней — но и из времени, в котором она была, в котором в ней мучили первого Рика — второй Рик, с легким холодом по всему телу, стоял прямо, стоял прямо сквозь себя самого, и ничего не успевшая боль осталась позади.

Как тогда, когда он увидел, что в камере светло. Темнота никуда не девалась, просто осталась на другом уровне.

Это значит, что я умер — успел подумать Рик, пытаясь обернуться и увидеть себя, откинувшегося в кресле, с приоткрытым ртом, но не успел задуматься над этим — здесь, в тонком двойнике белой комнаты, он был не один, и происходящее здесь было важнее происходящего там.

— Ричард!

— Да, сэр.

— Воистину ли желаешь ты соделаться рыцарем?

— О… да… сэр.

— С каким намерением желаешь ты вступить в рыцарское сообщество?

— Дабы употребить… (не подведи, память, сколько книг перечитано — для того ли, чтобы забыть, как должно ответить, в самый нужный момент?) — дабы употребить свой меч на защиту святой Церкви Божией, на поражение врагов Господа, святого Креста и веры Христианской.

— Тогда прими сей меч — во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Перевязь, навешенная ему на шею, была не тяжела. Рик вынул его из ножен, вынул свой меч — и узнал его, хотя теперь он был клинком, и изменился почти во всем, формой, размером, может, даже и металлом… Но это был он, один из двадцати заказанных оптом у знакомого ювелира, его серебряный маленький знак. Меч и крест.

— Преклони колени.

Рик сделал это легко — почти бросился на колени — и закрыл глаза, когда сталь легко коснулась его плеча. Ладонь сэра Роберта, тронувшая его щеку в рыцарском ударе посвящения, была теплой, сухой и слегка шершавой. Такие руки бывают у тех, кто много тренируется в фехтовании и порой брезгует перчаткой.

— Во имя Господа, во имя святого Архангела Михаила и святого Георгия… сим делаю тебя рыцарем, Ричард. Будь тем, кем ты должен стать.

Сэр Роберт сам протянул ему руки — помочь подняться, и прижал его к груди — коротко и сильно, как отец, и губы его были сухими и теплыми, когда он запечатлел на лбу юноши рыцарское целование.

— Мир тебе.

— Сэр…

— Что, сэр Ричард?

— Я…

— Да. Посмотри.

Рик обернулся.

Слишком много их оказалось, ярких миров, ярких слоев одного и того же мира, которые он увидал. Но милосердное сознание отобрало только те, к которым он был причастен, и Рик увидел залитое солнцем шоссе, сверкающий асфальт — и двоих, что шли ему навстречу, и один из двоих был его брат, которого он любил, и от острой жалости к которому теперь плакал, второй же — тоже был его брат, и на лице его лежала тень. Чтобы утешить его, утешить Годефрея любой ценой, Рик указал ему назад, туда, откуда уже спешило сияюще воинство, множество всадников, и на концах их копий сияло солнце.