Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 16 - Вальтер Скотт

Лорду Бидмору, выдающемуся знатоку и любителю искусств, случилось искать домашнего учителя для своего сына и наследника, молодого Огастеса Бидмора. По этому поводу лорд совещался с одним профессором богословия, и тот назвал ему нескольких своих любимых студентов, из которых каждый, по его мнению, вполне подходил для замещения этой должности. Однако на один важный и неожиданный вопрос: «Умеет ли кандидат рисовать?» — профессор вынужден был всякий раз отвечать отрицательно. Правда, он прибавлял, что, по его понятию, такого таланта нечего ожидать от студентов, богословия и что такой талант, пожалуй, и вовсе нежелателен для них. Но ввиду настояний лорда Бидмора, считавшего это условие как бы sine qua non,[52] он в конце концов припомнил среди студентов одного задумчивого юношу. Его с трудом можно было заставить повысить голос, даже когда ему приходилось отвечать свой урок, но зато про него говорили, что он обладает выдающимися способностями к рисованию. Этого для милорда Бидмора оказалось достаточно. Он пожелал посмотреть наброски молодого Каргила, и они убедили его, что с таким воспитателем его сын не преминет поддержать наследственное право на звание знатока и обладателя хорошего вкуса, приобретение которого его отцу и деду стоило целого поместья, а ценность эгого поместья ныне была наглядно представлена раскрашенными холстами в большой галерее Бидмор-хауза.

Затем, в результате произведенных расспросов об учености и нравственных качествах молодого человека, выяснилось, что всеми прочими нужными достоинствами он обладает даже в большей степени, чем, быть может, требовалось лорду Бидмору. И к удивлению сотоварищей-студентов, а особенно к своему собственному, Джосайя Каргил получил желаемое и желанное место домашнего учителя молодого мистера Бидмора.

Мистер Каргил умело и добросовестно исполнял свои обязанности при избалованном, хотя и добродушном мальчике, притом слабого здоровья и весьма средних способностей. Он, разумеется, никак не мог разжечь в нем глубокого и благородного вдохновения, которое отмечает молодые годы гения; все же его ученик во всем, чему учился, делал такие успехи, какие были ему доступны. Он понимал древние языки и мог со знанием дела рассуждать о прочитанном; он занимался науками и мог классифицировать раковины, сушить мхи и раскладывать по группам минералы; рисовал, не проявляя вкуса, но зато с большой точностью; и хотя не овладел в совершенстве ни одним предметом, все же в области литературы и науки узнал достаточно, чтобы заполнить свое время и отвлечь от соблазна свою душу, которая отнюдь не отличалась стойкостью.

Мисс Огаста Бидмор — кроме сына и дочери, у его милости других детей не было — тоже пользовалась наставлениями Каргила в тех отраслях знания, которые отец считал нужными для нее и которые учитель в состоянии был ей преподать. Но ее успехи отличались от успехов брата так, как огнь небесный отличается от простого огня, разводимого крестьянином на своем чадящем очаге. Ее познания в итальянской и испанской литературе, в истории, а также в рисовании и в других художествах росли так быстро, что восхищали наставника и в то же время заставляли его быть начеку, чтобы в своем быстром и успешном продвижении ученица не перегнала учителя.

Увы, такое общение, само по себе чреватое опасностями, возникающими из самых лучших, самых добрых и притом самых естественных чувств с каждой стороны, оказалось в данном случае (как и во многих других) роковым для душевного мира наставника. Любое отзывчивое сердце простит слабость, которая, как мы сейчас увидим, повлекла за собой свою суровую кару. Правда, Каденус уверяет нас — пусть, кто хочет, верит ему, — будто в подобном опасное положении он сам соблюдал границы, нарушенные на свое несчастье злополучной Ванессой, его более пылкой ученицей.

Ему милее всех отрадБыл устремленный в книгу взгляд,Но ученицей лишь своейУмел он восхищаться в ней.

Однако Джосайя Каргил оказался менее удачливым или менее осторожным. И прежде, чем он заметил, к какой пропасти ведет его слепая, нерассуждающая страсть, допустил, чтобы прекрасная ученица стала невыразимо дорога ему.

Он, правда, был совершенно неспособен использовать возможности, какие предоставляло его положение, чтобы опутать свою ученицу тенетами взаимного чувства. Избрать такой путь ему воспрещали честь и совесть, не говоря уже о том, что этот путь был несовместим с природной робостью, прямым нравом и невинностью его побуждений. Вздыхать и страдать втайне, принимать решение бежать прочь, чтобы прекратить встречи, сопряженные с такой опасностью, и со дня на день откладывать выполнение своего благоразумного плана, — вот и все, к чему мог себя принудить наставник. И, может статься, благоговейное чувство, с каким он взирал на дочь своего патрона, в сочетании с явной безнадежностью тайной страсти делало его любовь еще чище и бескорыстней.

Настал, однако, день, когда действия, которые давно подсказывал ему рассудок, уже не могли откладываться далее. Было решено, что молодой мистер Бидмор на целый год отправится путешествовать за границу, и патрон предложил мистеру Каргилу на выбор — либо сопровождать своего ученика, либо получить отставку с соответствующим пособием в виде награды за его педагогические труды. Едва ли можно сомневаться в том, что он предпочел: ведь, оставаясь с молодым мистером Бидмором, он как будто не окончательно отрывался от его сестры. Он мог быть уверен, что до него часто будут доходить вести об Огасте, что он изредка даже будет читать письма, которые ей придется писать брату; мог даже надеяться, что в этих письмах его подчас вспомянут как своего друга и наставника. И тихий, созерцательный и в то же время пылкий характер Каргила заставлял его обращаться к этому единственному утешению, словно к тайному источнику радости, который жизнь еще оставляла ему.

Но судьба приберегала для него удар, которого он был не в силах предвидеть. Предположение, что Огаста может сменить свое девичество на замужество, предположение, вполне вероятное при ее знатности, красоте и богатстве, никогда не приходило ему в голову. И, несмотря на внушенную себе твердую уверенность в том, что она никогда не будет принадлежать ему, он был невероятно поражен известием, что она стала собственностью другого.

Вскоре письма молодого мистера Бидмора возвестили отцу, что бедный мистер Каргил впал в нервическую горячку, затем — что он выздоравливает, но чрезвычайно ослабел духом и телом и потому сделался вовсе бесполезен в качестве дорожного спутника. Недолго спустя путешественники расстались, и Каргил один отправился в родные края. В дороге он находился в состоянии рассеянной меланхолии, под власть которой он подпал после перенесенного им нравственного потрясения и которая со временем стала главной чертой его характера. Никакое беспокойство о дальнейшем существовании не нарушало его размышлений, хотя потеря должности делала его будущее ненадежным. Правда, тут позаботился за него лорд Бидмор: будучи пустым фатом во всем, что касалось искусства, он во всех других отношениях был человеком справедливым и честным. Он искренне гордился тем, что помог проявиться талантам Кар-гила, и испытывал к нему заслуженную признательность за прекрасное выполнение важной задачи, доверенной ему в семье лорда.