Отродье ночи (Шорохи) - Дин Кунц

Хилари и Тони позабыли усталость. Боль ушла. Осталась лишь сильная страсть.

На кровати, в мягком полусвете торшера, Тони обнимал Хилари и целовал ее в глаза, губы, подбородок, шею, упругие соски.

— О, Тони!

— Сейчас, — шепнул он.

Хилари раздвинула ноги и Тони вошел в нее.

— Хилари. Моя сладкая Хилари.

Он вошел в нее с силой и нежностью, наполнившими все существо Хилари.

Она двигалась в ритм с движениями Тони. Ее руки двигались по спине, ощупывали мускулистые руки Тони. Никогда еще она не чувствовала в себе столько жизни и энергии.

Они стали одним телом и душой. Ничего подобного Хилари не ощущала с другими мужчинами. Необычная, удивительно глубокая связь. Они соединились физически, психологически и духовно, растворились в едином существе, которое не равнялось простой сумме двух тел, и в высший момент этого энергетического соединения Хилари почувствовала, что происходящее сейчас очень серьезно и важно и продлится столько, сколько они, Хилари и Тони, будут жить на Земле. Когда она прошептала его имя и, приподнимая бедра навстречу ударам, испытала величайшее удовлетворение, как только Тони начал извергаться внутрь ее, Хилари поняла, что может доверять Тони, как никому в жизни не доверяла. Но главное — она больше не чувствовала себя одинокой.

Позднее, когда они уютно устроились под одеялом, Тони спросил:

— Ты мне не расскажешь о шраме?

— Расскажу. Теперь расскажу.

— Это похоже на пулевое ранение.

— Это и есть пулевое ранение. Мне было девятнадцать, когда я жила в Чикаго. В восемнадцать я закончила школу и стала работать машинисткой, хотела самостоятельно подкопить денег и снять квартиру. Эрл и Эмма брали с меня за комнату.

— Эрл и Эмма?

— Мои родители.

— Почему ты называешь их по именам?

— Я их никогда не могла назвать папой и мамой.

— Должно быть, они жестоко обращались с тобой? — сочувственно сказал Тони.

— Да.

— Я вырос в бедной семье, — сказал Тони. — Но мы любили друг друга.

— Вам повезло.

— Мне очень жаль тебя, Хилари.

— Теперь все позади. Их уже нет много лет. Мне следовало давно забыть об этом.

— Расскажи.

— Каждую неделю я отдавала им по нескольку долларов, которые они тотчас же пропивали. Все остальное я старательно от них прятала. Каждую монетку. Потихоньку, но счет все-таки рос в банке. Я экономила на всем. Не ходила в перерыв на обед. Я твердо решила иметь собственную квартиру. Пусть старую, с темными комнатами и тараканами, но только без Эрла и Эммы.

Тони поцеловал Хилари в уголок рта.

Она сказала.

— Наконец, необходимая сумма была собрана. Я собиралась к отъезду. Заплачу им еще раз, и все.

Хилари задрожала. Тони плотно прижал ее к себе.

— В тот день, вернувшись с работы, — продолжала она, — я пошла на кухню... Эрл прижимал Эмму к холодильнику. У него был пистолет. Стволом он упирался Эмме в зубы.

— Боже!

— У Эрла был... Ты знаешь, что такое белая горячка?

— Конечно. Галлюцинации. Немотивированный страх. Как правило, это случается с хроническими алкоголиками. Я имел дело с больными белой горячкой. Их поступки часто ужасны и непредсказуемы.

— Эмма плотно сжимала зубы, Эрл давил, уставив в них ствол, вопил как сумасшедший, что изо всех стен на него лезут черви. Он проклинал Эмму за то, что она пустила их, и требовал, чтобы Эмма остановила страшных червей. Я попыталась с ним заговорить, но он не слушал. Черви не переставали падать со стен, вот они у его ног, Эрл разъярился и нажал спусковой крючок.

— Господи!

— Я видела, как разнесло ее лицо.

— Хилари!

— Я должна говорить.

— Ладно.

— Я никому об этом не рассказывала.

— Я слушаю.

— Когда он выстрелил, я побежала прочь. Я знала, что прежде чем добегу до входной двери, он убьет меня: поэтому я бросилась в свою комнату. Я захлопнула дверь и заперлась на ключ, но Эрл выстрелом вышиб его. Теперь всю злобу он решил выместить на мне. Эрл тотчас забыл о Эмме. Он выстрелил в меня. Рана оказалась неопасной, но крови натекло много и потом долго жгло так, словно в живот ткнули раскаленной кочергой.

— Он выстрелил только раз? Что спасло тебя?

— Я его зарезала.

— Зарезала? Откуда ты взяла нож?

— Я хранила его в комнате. С восьми лет. Слава Богу, до этого не приходилось пускать его в ход, но я всегда чувствовала, что когда-нибудь моя жизнь в их доме кончится плохо, поэтому на всякий случай держала нож. Как только Эрл выстрелил, я сразу ударила его ножом. Как и моя, его рана оказалась не страшной, но Эрл очень испугался, увидев кровь. Он выскочил из комнаты и помчался обратно, на кухню. Он стал кричать, чтобы Эмма сделала что-нибудь, чтобы прогнала червей, пока они не почуяли запах его крови. Но Эмма не двигалась, и Эрл выпустил в нее всю обойму. Рана страшно пекла, в голове мутилось, но я сосчитала все выстрелы. Поняв, что пистолет разряжен, я, держась за стену, направилась к входной двери. Но у Эрла были еще патроны. Он вставил полную обойму. Он увидел меня и выстрелил, но промахнулся. Я из последних сил добежала до комнаты, захлопнула дверь и придвинула к ней тумбу. С кухни по-прежнему доносились вопли Эрла, он что-то кричал о червях, об огромных пауках на окнах. Выстрелы не прекращались. Эрл, наверное, сотни полторы пуль всадил в тело Эммы. Оно превратилось в кровавую кашу. Потом, когда я заглянула туда, кухня напоминала бойню.

Тони кашлянул.

— А что с ним?

— Когда приехала полиция, он застрелился.

— А ты?

— Неделю пролежала в больнице. Вот, шрам на память.

Они некоторое время молчали. За плотными шторами и стеклами кашлял ночной ветер.

— Не знаю, что и сказать, — первым нарушил молчание Тони.

— Скажи, что любишь меня.

— Да.

— Скажи.

— Я тебя люблю.

— Я люблю тебя, Тони.

Они поцеловались.

— Я не представляла себе, что смогу так полюбить. Всего за неделю ты изменил меня.

— Ты очень сильная.

— Силу мне дал ты. Даже больше. Каждый раз, вспоминая о случившемся, я каждый раз переживаю весь ужас заново, как если бы это случилось вчера. Но сейчас мне не было страшно. Я говорила, а сама была спокойна, как будто все случилось не со мной. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что все происшедшее в Чикаго, стрельба и прочее, все теперь позади. Меня это уже не беспокоит. У меня есть ты, ты обновил мою жизнь. Ты уравновесил чаши весов. И даже склонил их в мою пользу.

— Ты же знаешь, что мне тоже не обойтись без тебя.

— Знаю. Нам хорошо вместе.

Они помолчали. Потом Хилари сказала:

— Есть еще одно объяснение, почему воспоминания о жизни в Чикаго утратили для меня значение.

— Какое?

— Это связано с Бруно Фраем. Сегодня я поняла, что мы с ним в чем-то похожи. Кажется, он, как и я, много натерпелся от своей матери. Но он сломался, а я — нет. Сломался такой сильный мужчина, а я выдержала.

— Я же говорю, что ты сильная и твердая, как гвоздь, — сказал Тони.

— Разве я твердая? Попробуй. Что, твердая?

— Не здесь, — сказал он.

— А здесь?

— Нет. Ты очень нежная.

— Это совсем другое.

— Какое оно теплое и нежное.

Хилари сжала в руках член Тони.

— Вот это твердое, как гвоздь, — улыбнулась она.

— Показать?

— Да, да, покажи.

Они занялись любовью.

Когда Тони входил в нее сильными, нежными движениями тепло разливалось волнами наслаждения по всему телу. Хилари знала, что отныне все будет хорошо. Любовный акт давал ей уверенность в будущем. Бруно Фрай не возвращался из могилы. На нее не нападал ходячий труп. Завтра доктор Радж и Рита Янси встретят их и все расскажут, загадка Бруно Фрая перестанет существовать. Двойника арестуют. Все закончится благополучно. Она навсегда останется с Тони, и ничто их не разлучит.

Потом, уже засыпая, они услышали громкий раскат грома, прокатившийся по долине, который гулким эхом отразился в горах. В голове у Хилари вспыхнула странная мысль: гром — это предупреждение. Знак, чтобы я была осторожнее и не слишком полагалась на свои силы.

Хилари, не обдумав этой мысли, не заметила, как заснула.

Фрай оставил Лос-Анджелес, повернул на север, проехал дорогой, вдоль моря и выскочил на автобан.

Темноту впереди разрезали, как скальпели, два острых луча света. Всю дорогу Бруно Фрай думал о Кэтрин.

Сука. Что она делает в Санта-Хелене? Неужели она вернулась в дом на вершине? Если да, то это значит, что она вновь заправляет всем хозяйством. Попробует ли она заставить его остаться? Остаться и подчиняться ей во всем, как и прежде?

Мысли его путались. Он не мог думать логически, как бы ни заставлял себя. Рассудок не подчинялся, и это пугало его.

Может, стоило где-нибудь остановиться и немного поспать? Отдохнув, он, возможно, будет лучше соображать.

Но потом Фрай вспомнил, что Кэтрин сейчас в Санта-Хелене, и мысль о том, что она сейчас строит ему какую-нибудь ловушку, пугала его больше, чем временное помутнение в голове.