Сэр Найджел Лоринг - Артур Конан Дойл

Найджел и другие, оставшиеся в крепости, столпились на валу и размахивали шляпами, а широконосые, могучие корабли под барабанный бой и звуки труб медленно выходили в открытое море. На палубах развевались сотни рыцарских знамен, а над ними, в вышине, реял алый английский крест. Потом, когда корабли ушли за горизонт и над водой виднелись уже только их паруса, провожающие с тяжелым сердцем, оттого что им пришлось остаться, взялись за подготовку к своему собственному более дальнему походу.

На это ушло четыре дня напряженного труда, потому что маленькому отряду, отправлявшемуся в чужие земли, нужно было очень многое. Им оставили три судна: «Фому» из Ромни, «Милость Господню» из Хайта и «Василиск» из Саутгемптона, на которые погрузилось по сто человек, не считая тридцати матросов. В трюмах разместили сорок лошадей, среди которых был и Поммерс; ему давно надоела праздность и очень хотелось вернуться на склоны Суррейских холмов, где его могучие ноги могли бы на славу потрудиться. Потом на борт погрузили провиант и воду, арбалеты и связки стрел, подковы, гвозди, молотки, ножи, топоры, веревки, сено, зеленый фураж и еще много всякой всячины. Во время погрузки возле судов постоянно находился суровый молодой рыцарь, сэр Роберт; он за всем следил сам, все проверял и перепроверял; говорил он, по обыкновению, мало, но всегда оказывался там, где нужны были его глаз, руки или тяжелый арапник.

У матросов «Василиска», моряков свободного порта, была старая вражда с командами из Пяти портов, которым, как считали на всех других английских судах, незаслуженно покровительствовал король. Встреча кораблей с западного побережья с кораблями из портов Пролива редко обходилась без кровопролитья. Поэтому на причале то и дело возникали ссоры: команда с «Фомы» и «Милости Господней» с именем св. Леонарда на языке и жаждой убийства в глазах, горланя и потрясая кулаками, набрасывалась на моряков с «Василиска». Вот тогда-то среди взмахов дубин и блеска ножей мгновенно возникала сильная фигура молодого военачальника, который, безжалостно разя арапником направо и налево, как укротитель среди волков, заставлял орущую толпу вернуться к работе. К утру четвертого дня все было готово; отдав концы, три суденышка, влекомые собственными пинассами, двинулись из гавани и вскоре затерялись в тумане, поднявшемся над Проливом.

Отряд, который Эдуард послал на подкрепление гарнизонам Бретани, оказавшимся в трудном положении, был невелик, но достаточно силен. В нем почти не было людей, еще не побывавших в сраженьях, а возглавляли его выдающиеся рыцари, известные разумностью в военных советах и доблестью на поле брани. На «Василиске» свое знамя с черным вороном поднял Ноулз. При нем состояли его собственный оруженосец Джон Хоторн и Найджел. В его отряде в сто человек сорок были из долин Йоркшира и сорок из Линкольна — знаменитые лучники во главе с Уотом Карлайлом, седовласым ветераном пограничных войн.

Сила и ловкость Эйлварда уже завоевали ему положение старшины, и вместе с Длинным Недом Уиддингтоном он как лучник пользовался почти такой же репутацией, что и знаменитый Уот Карлайл. Копейщики тоже были закаленные в боях солдаты. Их возглавлял Черный Саймон из Нориджа, тот самый, что приплыл вместе с Найджелом и Эйлвардом из Уинчелси. Он ненавидел французов, убивших всех его близких, и словно кровная гончая, бросался туда, где мог утолить жажду мщения, будь то на воде или на суше. Под стать им были и остальные, плывшие на двух других судах: чеширцы с уэльских границ на «Фоме» и кабмерлендцы, уже отвоевавшие с Шотландией, на «Милости Господней».

Сэр Джеймс Эстли повесил свой щит с пятилапчатым горностаем над кормой «Фомы». Лорд Томас Перси, младший сын Эника, уже поддержавший боевую репутацию этого дома, который не одно столетие служил запором на воротах, ведущих в глубь страны, возглавил отряд на «Милости Господней», выставив своего лазурного льва, стоящего на задних лапах. Вот какие отряды, держа курс на Сен-Мало, выходили из гавани Кале, чтобы тут же исчезнуть в клубящемся тумане Пролива.

С востока тянул легкий бриз, и высокие крутогрудые суда медленно шли по Проливу. Временами туман приподнимался, и тогда с каждого корабля было видно, как два других тяжело переваливаются на лоснящейся, маслянистой поверхности моря; но он тут же снова опускался, закрывая марс, обволакивая большой рей, и, наконец, разливался пеной по палубе, пока с глаз не исчезала даже вода за бортом, и людям казалось, что они плывут на плотике в океане густого пара. Пошел мелкий холодный дождь, и лучники сгрудились под нависающими над палубой полуютом и баком; одни спали, другие играли в кости, а многие приводили в порядок стрелы или начищали оружие.

На дальнем конце в окружении корыт и ящиков с перьями восседали на бочке, словно на почетном троне, Бартоломью, стрелок, делавший луки, и Флетчер, лысый толстяк, обязанностью которого было следить, чтобы у каждого солдата было в порядке снаряжение, и который мог продавать им все, что нужно сверх положенного. Перед ним толпились стрелки с луками и колчанами — кто жалуясь, кто чего-то требуя, а полдюжины пожилых солдат собрались у него за спиной и, ухмыляясь, слушали его пояснения и брань.

— Не можешь натянуть тетиву? — говорил он молоденькому лучнику. — Значит, либо она коротка, либо лук длинен, только уж, точно, не потому, что в твоих руках силы хватает лишь на то, чтобы натягивать штаны, а не тетиву на лук. Смотри, ленивый бездельник, вот как ее натягивают!

Правой рукой он схватил лук посередине, правой ногой наступил на его конец, левой рукой пригнул верхний конец и легко накинул тетиву на выемку.

— А теперь, изволь, сними тетиву, — сказал он, передавая лук стрелку.

Стрелку с большим трудом удалось это сделать, но он не успел вовремя убрать руку, и тетива, с громким щелчком соскользнув с верхней выемки, больно ударила его по пальцам. Неудачливый лучник заметался, прижимая к себе руку, а по палубе волной прокатился громкий хохот.

— Так тебе и надо, недоумок! — проворчал старый лучник. — Такой отличный лук пропадает зря! А ты что скажешь, Сэмкин? Сдается мне, что тебя мне учить нечему. Вот лук, сделанный по всем правилам. Но ты дело говоришь, он стал бы еще лучше, если б вот тут посредине этой красной шелковой оплетки отметить точное место выемки белой тесьмой. Оставь его, я сейчас им займусь. А у тебя что, Уот? Новый наконечник на копье? Господи, подумать только! Человеку под одной крышей заниматься четырьмя ремеслами! И луки-то я делай, и стрелы, и тетиву, а тут еще и наконечники! У старого Бартоломью четыре ремесла, да вот плата только одна!

— Ладно, ладно, помолчал бы, — проворчал старый лучник с иссохшей, морщинистой коричневой кожей и маленькими блестящими глазками. — В наши дни луки куда лучше чинить, чем гнуть. Ты вот никогда француза в глаза не видел, а получаешь по девять пенсов в день; а я был ранен в пяти сраженьях, но больше четырех пенсов не зарабатываю.