Вчерашний скандал - Лоретта Чейз

— Послушай меня, — начал Лайл, касаясь губами ее уха.

Аромат его кожи проникал в нос, превращая мозг в желе.

— Мы разрушим друг другу жизнь, — не соглашалась Оливия.

— Не до конца, — ответил он.

— О, Лайл! — Она склонила голову, прижавшись лбом к его груди. — Я восхищаюсь тобой. И всегда восхищалась. Меня восхищает твоя честность, твоя принципиальность, чувство долга и прочие прекрасные качества. И все они сейчас перепутались у тебя в голове, не позволяя увидеть ситуацию такой, какая она в реальности. Ты думаешь: «Я погубил ее». Послушай меня, правда состоит в том, и это действительно так, что меня рано или поздно должны были погубить. Я рада, что это был ты. Любовную жизнь следует начинать ярко, и ты мне в этом помог.

— Начинать? — повторил Перегрин.

Все его тело окаменело. Дальше будет только хуже, но ничего не поделаешь. Он намеревается поступить как порядочный мужчина, и он самый упрямый человек на свете.

— Я тебя обожаю, — сказала Оливия. — Всегда обожала и буду обожать. Но я эгоистка и романтик. Я должна занимать первое место в сердце мужчины. Меня не устроит то, чем довольствуются другие женщины, оставаясь в одиночестве и тоске.

— Оливия, тебе известно, что ты мне дороже, чем…

— Чем Египет?

Короткая, но многозначительная пауза.

— Что за странные вещи ты говоришь, Оливия? Разве это сопоставимо?

— Я думаю, что страсть к Египту всегда занимала в твоем сердце первое место. Я не смогу довольствоваться вторым местом в сердце моего мужчины.

Оливия почувствовала, как Лайл вздрогнул. Она отодвинулась и села.

— Мне нужно вернуться в свою комнату.

Он тоже сел, и у нее заныло сердце. Свет от камина подчеркивал крепкие мускулы его груди и скользил по бугрящимся мышцам рук. Он превратил его волосы в солнечный свет. Лайл принадлежал к тому типу мужчин, на образах которых основывались мечты и мифы. Эти мечты и мифы вдохновляли создателей знаменитых статуй из бронзы и мрамора, которым поклонялись верующие и приносили подношения в молитве.

Оливия бы с радостью стала его поклонницей. Она достаточно романтична для этого, но еще она слишком своевольна и свободолюбива, чтобы ограничить свою жизнь узами брака.

Лайл поднял одно из брошенных одеял и накинул на нее.

— Ты сейчас не в состоянии думать. Выбора у тебя нет. Ты можешь забеременеть. А даже если нет, Оливия, существуют правила, и я знаю, ты не захочешь опозорить свою семью.

— Значит, мы должны найти способ обойти правила, — сказала она. — Мы сделаем друг друга несчастными. Если ты хоть на миг заставишь замолчать свою беспокойную совесть, ты поймешь это. Ты слишком умный человек, чтобы не видеть этого.

Повисла тишина. Потрескивал огонь в камине. Лайл слышал отдаленный шелест. Должно быть, все еще шел дождь.

Дождь. Такое обычное дело. Но это из-за дождя она оказалась здесь, и это дождь привел их двоих к тому, что произошло.

Ужасно, что Оливия права. Ужасно, что она понимает это так же ясно, как он сам. Он влюбился в нее до безумия. Однако он не уверен, что этого достаточно, и совесть, которая побуждает его жениться на ней, говорит ему, что она будет несчастна, если он сделает это. Когда он позволял себе задуматься о том, чтобы связать свою жизнь с Оливией, он всегда думал, во что она превратит его жизнь, какой хаос произведет. Но он не думал о том, во что он сам превратит ее жизнь.

Теперь Лайл вглядывался не в опрокинутое самумом будущее, которое он представлял себе, а пытался понять свое сердце. Он не мог предложить ей то, что ей нужно, то, чего она заслуживает. Она должна занимать главенствующее место в сердце мужчины, и до настоящего времени ему не приходило на ум, что, возможно, в его сердце для этого просто нет места.

— Сегодня мы ничего не решим, — сказал он.

— Да, похоже на то, — согласилась Оливия.

— Лучше доставить тебя в твою собственную кровать.

— Да. Но еще нужно убрать следы нашего пребывания здесь, — сказала она. — Проще всего развести огонь в гостиной и бросить мою мокрую одежду перед ним. Это будет похоже на то, что я все-таки сделала то, что пыталась сделать: разжечь огонь и обсушиться.

Лучше согласиться с ней. Лайл привык думать быстро, но скрывать улики он не умел. Оливия поднялась на ноги.

Свет от камина оттенял белизну ее кожи и блестел на рыжем треугольнике между ног. Взгляд Лайла бродил вверх и вниз, вверх и вниз, пока не заныло сердце.

— Да, ты прекрасна, — сдавленным голосом сказал он.

Оливия улыбнулась.

— Но я не советую тебе бродить по шотландскому замку голой, — добавил он. — Ты сведешь на нет весь мой тяжкий труд и подхватишь простуду. — Лайл пошарил вокруг и нашел свою рубашку. Он встал, натянул ее на Оливию через голову и просунул ее руки в рукава. Манжеты закрывали ладони, а сама рубашка доходила ей до коленей.

Оливия оглядела себя.

— Не уверена, что смогу объяснить это так же легко, как свою прогулку в голом виде.

— Ты что-нибудь придумаешь.

Лайл взял ее за руку и повел к двери. Ему вспомнилось, как свободно порхали по его телу руки Оливии, воспламеняя кожу.

Что ему с ней делать?

Он приоткрыл дверь.

В гостиной царили тишина и покой. Он прислушался, как обычно делал перед тем, как войти в гробницу, где могла ожидать засада, его уши приспособились улавливать даже звук дыхания.

В гостиной никто не дышал.

Лайл шагнул в гостиную, ведя ее за собой. Огромная комната была темной, как гробница, за исключением полосы света из его комнаты и слабых отблесков огня, который Оливия пыталась развести раньше.

— Ты сможешь дойти, не свернув себе шею? — спросил Лайл. — Может, мне лучше пойти с тобой?

— Я справлюсь, — прошептала она. — Здесь не так много мебели, в которую можно врезаться.

Она высвободила свою руку и пошла. Лайл хотел сказать что-то, но среди беспорядочных мыслей не находил нужных слов. Он схватил ее за плечи, развернул к себе и горячо поцеловал. Она прильнула к нему.

— Иди, — оторвавшись от ее губ, подтолкнул Лайл.

И она пошла.

Лайл ждал, прислушиваясь к затихающим шагам босых ног Оливии, пока она пересекала длинную комнату. Он ждал, пока не услышал тихий стук захлопнувшейся за ней двери.

Тогда он вернулся к себе.

Николс собирал ее разбросанные вещи.

Идти через бесконечную гостиную во мраке ночи было нелегко даже в самом наилучшем состоянии, а самочувствие Оливии было далеко от идеального. У нее болело горло, в глазах щипало, ей хотелось лечь и плакать целую неделю.

Она знала, что сказала справедливые слова, нужные слова. Но тем самым она причинила Лайлу боль.