Навои - Айбек

Однажды после приема, случайно оказавшись наедине с везиром, Абд-ас-Самад намеком заговорил о тайных делах, происходивших во дворце и гареме. Заинтересованный Маджд-ад-дин ловко выведал у него несколько тайн. Между везиром и внуком палача установилась тесная связь.

И вот теперь, получив тысячу динаров и заручившись обещанием получить еще пять тысяч, Абд-ас-Самад по тайному поручению Маджд-ад-дина приехал в Астрабад.

Однако свершить преступный замысел, казавшийся столь легким в Герате, здесь представлялось почти невозможным. Все слуги Навои, кроме Хайдара, обращались с новым поваром дружески, но по выражению глаз, по каким-то едва уловимым намекам Абд-ас-Самад чувствовал их затаенную враждебность и подозрительность, и если все следили за ним в два глаза, то Шейх Бахлул — в четыре. Абд-ас-Самад решил спрятать на время отравленное острие преступления в ножны коварства. Чтобы ни у кого не оставалось и тени сомнений в его добропорядочности, он прикрыл свое жирное, маслянистое лицо маской чистосердечия и простодушия.

Так прошло два месяца. Недоверие к Абд-ас-Самаду значительно ослабло. Даже Шейх Бахлул, всячески скрывавший от Абд-ас-Самада письма, приходившие на имя Навоя, стал последнее время менее подозрительным.

На третьи месяц Абд-ас-Самад получил из Герата тайное безыменное письмо. В письме его упрекали в предательстве и приказывали, если он хочет сохранить жизнь, немедленно выполнить поручение. Змея злодеяния вновь зашевелилась в груди Абд-ас-Самада и выпустила жало.

Навои, возвратившись из дивана, велел позвать к себе Шейха Бахлула. Без него дом казался поэту пустым. Хасан Сайях доложил, что Бахлул недавно вышел по какому-то делу. Поэт прошел в свою комнату, намотал чалму на колышек, надел остроконечную ермолку и прилег на подушки. «Чар-диван» приведен в порядок. Ему снова пришла на память «Беседа птиц» Ферид-ад-дина Аттара. Ребенком в школе он читал это произведение; оно пленило его детское сердце. В водовороте годов и событий эта любовь сохранилась во всей ее чистоте. Желание перевести «Беседу птиц» или написать новое произведение на ту же тему на родном языке время от времени волной поднималось в сердце Алишера. Однако астрабадские настроения не располагали к такой работе. В душе поэта горел гнев против врагов истины, против темных сил, стремившихся погубить его в расцвете сил.

Навои принялся перелистывать книгу. Ему попались на глаза рисунки и орнаменты Бехзада. Наслаждаясь игрой красок и линий, Навои забыл обо всем. Он размышлял о несравненном таланте, воспитанном его заботами.

«Какие чудеса творит теперь Бехзад?»—думал поэт.

Сердце его наполнилось тоской по близким, по любимым ученикам. Вдруг он поднялся, взял с полки кисть и лист бумаги. Ему уже давно не приходилось упражняться в рисовании: теперь он вздумал изобравить льва с человеческой головой. От шеи льва направо и налево пойдут две толстые цепи, концами привязанные к кольям. Но закованный в цепи лев все же горд…

Замысел понемногу оживал на бумаге. Поэт долго, с увлечением работал. Когда набросок был закончен, вошел Хайдар. Подойдя к художнику, он изумленно воскликнул: «Господин Алишер Навои в цепях!» Навои многозначительно улыбнулся и, словно возражая, покачал головой.

— Все люди поймут так же, как я! — Хайдар, разглядывая рисунок.

воскликнул

— Будет время, еще поработаем над этим, — проговорил Навои.

Он отложил листок в сторону и сказал Хай дару, что желает с ним поговорить. Хайдар уселся на ковре и устремил на поэта беспокойные глаза. Навои сообщил, что, не имея права лично поехать в Герат, он решил послать туда Хайдара с поручением. Эта новость привела юношу в восторг.

— Когда? Каково будет поручение" — спросил он.

— Вы поедете на этой же неделе. Поручение? Сообщить султану о некоторых делах.

Когда обрадованный Хайдар выходил из комнаты, вошел Абд-ас-Самад. Он охал и потирал повязанный платком лоб.

— Что с вами? — спросил Навои.

— Болен, три дня трясет всего, — вяло ответил Абд-ас-Самад. — Болезнь ломает мне кости, господин. Навои посоветовал показаться врачу. Абд-ас-Самад пренебрежительно махнул рукой.

— Здешние врачи никуда не годятся. Сам приготовил себе домашнее средство. — Он минутку помолчал, потом продолжал: —У ничтожного раба есть к вам просьба — отпустите меня на этих днях в Герат. Хотя для меня — счастье лизать ваши следы, все-таки нужно съездить домой. У меня ведь есть дети. Каждым день я вижу дурные сны. Не откажите вашему рабу в просьбе.

Абд-ас-Самад обычно казался очень веселым. Видя этого насмешливого человека таким унылым, Навои пожалел его. «Наверное, крепко соскучился по сыновьям», — подумал поэт. Однако он не дал решительного ответа.

— Вас послали люди из столицы. Им и следует решать, что вам делать. Не так ли? — мягко сказал Навои.

— Если вы меня отпустите, что могут возразить в столице! Выше вашего решения нет ничего, — сказал Абд-ас-Самад, прикладывая руку к груди.

— Хорошо, мы еще подумаем. Не утруждайте себя, полежите, отдохните.

Абд-ас-Самад еще раз повторил свою просьбу и, охая, вышел.

Навои прилег на подушки. Глаза смежились в лёгкой дремоте. Час спустя вошел Хасан Сайях и разостлал дастархан. Он принес в фарфоровой… чашке суп с плававшим в жиру рубленым мясом и лепешки. Навои разломил лепешку и шутливо сказал:

— Абд-ас-Самад, кажется, собирается уехать и оставить нас сиротами.

Хасан Сайях, пощипывай редкую, седеющую бородку, поднял правую бровь и недовольно ответил:

— Нельзя верить его словам. Сегодня скажет одно, завтра другое. Да и про болезнь он Тоже врет.

— Как? Ведь он даже пожелтел!

— Выпил слабительного, — уверенно сказал Хасан Сайях и махнул рукой. — С вечера до утра так храпит, что за целый фарсах слышно. По правде, я не совсем понимаю, чего ради он сегодня прикинулся больным. Он для меня — самая трудная загадка в мире.

Навои спросил, присутствовал ли Шейх Бахлул при приготовлении пищи. Оказалось, что тот еще не вернулся. В голосе Навои Хасану почудилась подозрительность, и он обиженно сказал, что сам готовил еду Вдруг он вспомнил, что когда кушанье наливали в чашку, Абд-ас-Самад бродил по кухне. Сердце Хасана забилось.

— Господин, не пробуйте кушанье! — испуганно крикнул он и, взяв чашку, вышел.

Навои был несколько смущен. Права, гератские Друзья в своих письмах советовали поэту ходить поночам с верными нукерами, а также быть осторожным в отношении нищи. Но сейчас Навои показался сам себе слишком подозрительным.

«Нехорошо так обижать людей. Нет более хрупкой вещи, чем сосуд сердца», — подумал поэт, сожалея о случившемся. Он съел ломоть лепешки с тмином. Внезапно вошел Хасан Сайях. Он весь дрожал.

— Беда случилась, господин, — невнятно сказал Хасан — Я взял похлебку, поставил перед Абд-ас-Самадом. «Господин эмир, говорю, уже откушали, давай поедим вместе». Клянусь богом, он весь посинел, и язык у него будто отнялся. Схватил чашку, — хотел во двор выбросить. Да нет, я ему не дал. Вылил похлебку собаке. Господин, здесь что-то неладно.

Навои резко поднялся.

— Не ошибаетесь ли вы? Не пустая ли это выдумка? — сказал он, хмурясь.

— Нет, помилуйте, беда, — настаивал Хасан Сайях. Когда они выходили из комнаты, в прихожей появились Шейх Бахлул и Хайдар.

— Все благополучно? — испуганно спросил Шейх Бахлул, глядя то на Навои, то на Хасана Сайяха.

Хасан Сайях, заикаясь от волнения, рассказал ему о случившемся. Хайдар выхватил кинжал из-за пояса и бросился во двор.

— Недоказанное подозрение. Зачем так суетиться? — недовольно сказал Навои Хасану Сайяху. — Бегите, задержите Хайдара, отнимите у него кинжал.

Шейх Бахлул и Хасан Сайях побежали следом за Хайдаром.

Навои вернулся в комнату и сел на прежнее место. Сердце у него усиленно билось. Во всем теле появилась слабость. Уголком глаза поэт взглянул на закованного льва.

Через несколько минут Шейх Бахлул и Хайдар возвратились.

— Все правда. Абд-ас-Самад бежал! — воскликнул Шейх Бахлул, облизывая пересохшие губы.

— Пусть хоть на небо взлетит, ему не уйти от меня! — закричал Хайдар. — Мы послали ему вслед нукеров. Я его заставлю выпить яд, а если откажется, сдеру с него шкуру,

— Для этого мерзкого человека любого наказания мало, — сдавленным голосом сказал Шейх Бахлул. Глаза его были полны слез.

Вбежал Хасан Сайях, в лице у него не было ни кровинки:

— Пес-то подыхает! Пнешь его ногой, и то не встает, — сказал он.

Навои с искренним сожалением покачал головой:

— Напрасно погибает собака. Зачем вы это сделали? Вы же знаете, собака — самая верная тварь.

Навои вытер со лба холодный пот. Его глаза, светившиеся всегда чистым огнем мысли, вдохновения и любви, теперь горели негодованием.