Новый Мир ( № 11 2007) - Новый Мир Новый Мир

Я не знаю другого собирателя, чья обширная коллекция была бы так доступна для посетителей. И это тогда, когда Ф. Е. Вишневский еще только мечтал о создании Музея В. А. Тропинина. К посетителям, будь то начинающий художник, маститый академик или заезжая знаменитость — итальянский кинорежиссер Джузеппе де Сантис, которого я сопровождал в поездке по Москве,— ко всем у Феликса Евгеньевича было ровное и приветливое отношение. У хозяина, обладавшего бесценными сокровищами, не было ни похвальбы, ни самодовольства, всех удивляло, что на дверях сокровищницы не было хитроумных замков, а на окнах — решеток. Единственным сторожем, на которого Феликс Евгеньевич оставлял все, когда уходил из дома, была собака. Про нее среди музейных работников ходили легенды. Говорят, что Феликс Евгеньевич не столько заботился о своем питании, сколько о еде для своего сторожа. Для нее — самые лучшие продукты, причем из Елисеевского гастронома.

Помню первое свое посещение собрания Ф. Е. Вишневского в доме № 10 в Щетининском переулке, где ныне музей. Дом этот особенный. Последним его владельцем был известный этнограф и экономист профессор Н. Г. Петухов (1879 — 1965). Он был страстным почитателем русского искусства и завещал свой особняк и двухэтажный деревянный флигель во дворе для хранения собрания Ф. Е. Вишневского.

То ли ритуал был такой, то ли Феликс Евгеньевич хотел знать, с кем он имеет дело, — во всяком случае, мне было предложено пройти по комнатам и ознакомиться с собранием. При этом Феликс Евгеньевич подробно рассказывал историю приобретения той или иной картины, скульптуры, произведения декоративно-прикладного искусства. Перед некоторыми вещами хозяин останавливался, давал возможность посмотреть и потом ненавязчиво вопрошал:

— Как думаете, кто автор этого этюда?

Передо мной был холст размером в два тетрадных листа. На нем изображена выжженная солнцем, бурая земля среди кустарников и бездонная синь неба. Ошибки не могло быть — так писал небо только один художник.

— Автор — Василий Васильевич Верещагин, — ответил я. — По-моему, это этюд из южноафриканской серии.

— Правильно, — одобрительно сказал Феликс Евгеньевич, и мы пошли дальше.

Следующий вопрос был более сложный. Мы стояли перед портретом мужчины в нарядном камзоле, в кружевном жабо, в парике с косичкой, какие носили в последней трети XVIII века. Подобных портретов в пору работы над атрибуцией скульптуры К. Б. Растрелли мне довелось повидать немало. Тем не менее прямой ответ на вопрос об авторе живописного портрета я дать не мог, поэтому ответил уклончиво, словами грибоедовской комедии:

— “Тогда не то что ныне, / При государыне служил Екатерине”.

— Вы не ошиблись. Это действительно портрет екатерининского вельможи, — ободрил меня Вишневский.

— Уж не сенатор ли это Воронцов по прозвищу Роман — Большой Карман? — предположил я. — По лицу видать, такой “борзыми щенками” брать не станет, а целое имение норовит в карман положить.

— А вы психолог, — улыбнулся Вишневский.— Ну так все-таки, чьей же кисти портрет?

— И внутренняя сущность портретируемого глубоко “зацеплена”, и тонкость живописных отношений очевидна, и то, как портрет вписан в прямоугольник холста,— все выдает руку большого мастера... Скорее всего, это Федора Рокотова работа или художника его круга, — закончил я.

После этой удачной атрибуции я почувствовал, что завоевал расположение Феликса Евгеньевича и ему интересно показывать дальше свое собрание. Надо сказать, что наиболее ценные вещи были тщательно упакованы. Если холсты не были натянуты на подрамники, то аккуратно свернуты в рулон и завернуты от пыли и влаги в кальку. Я понимал, что доставляю Феликсу Евгеньевичу много хлопот, но он, не считаясь с этим, разворачивал и показывал свои сокровища. Ему самому доставляло удовольствие еще раз встретиться с любимыми художниками.

Мы остановились у парадного портрета.

— Портрет работы Дмитрия Левицкого, — поспешил я с атрибуцией.

— Нет, молодой человек, вы ошиблись. Это ученик Левицкого Владимир Боровиковский. Кстати, в каком из портретов Левицкого, по вашему мнению, ярче всего отражена его творческая манера?

— Думаю, что в портрете писателя-масона Н. И. Новикова, — ответил я. И, желая показать осведомленность, продолжил: — Используя организованные им типографии, Новиков через свои книжные магазины наводнил Отечество масонской литературой. К тому же он тайно собирал деньги для Швеции, с которой воевала в то время Россия, за что, в конечном итоге, и был заключен в Шлиссельбургскую крепость по приказу Екатерины II.

Феликс Евгеньевич пропустил мимо ушей мою книжную осведомленность.

— Извините, не расслышал...

Я уже знал, что Вишневского неоднократно арестовывали, высылали, конфисковывали его собрание. Вступать в разговоры на подобные темы у него не было никакого желания.

— Я все-таки хотел закончить о Дмитрии Левицком... Вглядываясь в его портреты, — продолжал он, — можно представить себе собеседников Пьера Безухова... Посмотрите внимательно на этот портрет.

И тут Вишневский вытащил из клеенчатого конверта холст на старом подрамнике.

— Так здесь и подпись автора можно разобрать. Тропинин, — прочитал я надпись в левом углу. — Не подделка ли?

— Что вы! Господь с вами! — Феликс Евгеньевич даже замахал руками. — Тропинин, подлинный! Об этом портрете в Третьяковской галерее по сию пору сокрушаются. Пришел к ним владелец портрета, а они ему отказали в покупке. Как будто затмение на них нашло... Я весь испереживался, пока владельца ждал на улице. Вышел он расстроенный, и моя взяла. Уступил мне...

Феликс Евгеньевич рассказал, что прямо из Лаврушинского переулка он с драгоценной покупкой побежал к своему другу — реставратору Александру Дмитриевичу Корину, брату знаменитого художника. Холст был грязный, закопченный. Едва можно было различить, что изображен седовласый старик в простом суконном кафтане. Чутье Феликса Евгеньевича и на этот раз не обмануло. После расчистки портрет засиял всеми красками. Без труда можно было понять, что этот шедевр создан Тропининым в пору творческого подъема. Об этом свидетельствует и дата — 1823 год. В. А. Тропинину исполнилось тогда 43 года. Именно в том году, 8 мая, художник, бывший до этого крепостным графа И. И. Моркова, наконец-то получает долгожданную “вольную”. В следующем году он становится академиком живописи.

Портрет старика в суконном кафтане положил новую веху в изучении искусства В. А. Тропинина. Оказалось, что на портрете изображен выдающийся каменотес Самсон Ксенофонтович Суханов. До Тропинина еще никто в русской живописи не создавал столь любовно исполненного портрета рабочего человека. Художником гениально раскрыта внутренняя сущность этого талантливого самородка — ум, сметка, трудолюбие, чистосердечие, простота, естественность. Возвращение народу портрета забытого им легендарного человека привело к созданию школьниками-следопытами Музея С. К. Суханова в его родном селе в Вологодской области.

Свое великое искусство Суханов явил когда-то восхищенному Петербургу, вырубив для Дворцовой площади из цельного монолита знаменитый Александрийский столп. Самсон Ксенофонтович участвовал в строительстве Исаакиевского и Казанского соборов в Петербурге. Пьедестал памятника в Москве на Красной площади, на котором выбиты предельно лаконичные слова: “Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия. Лета 1818”, — тоже работа каменотеса Самсона Суханова.

Портрет С. К. Суханова так до конца дней и оставался одной из любимых работ Ф. Е. Вишневского. Но все-таки на первом месте в его собрании стоял автопортрет В. А. Тропинина, написанный художником в 1844 году. Сам образ художника и пейзаж за окном — все в этой работе гармонично, дышит спокойствием и душевностью.

Я попытался по стенам и башням Кремля, изображенным на дальнем плане автопортрета, определить место, где жил художник, так как известно, что он писал автопортрет в своей мастерской.

— Квартира Тропинина на Ленивке, неподалеку от Каменного моста, — подсказал мне Вишневский и продолжил: — Всмотритесь в лицо художника. Какой это добрый, хороший человек! Сколько в нем достоинства, и вместе с тем как он прост, сердечен — полная противоположность герою гоголевского “Портрета”!

— А как к вам попал этот автопортрет? — спросил я Вишневского.

— О, это особый разговор. Не столько я его искал, сколько он меня дожидался. Я об этом когда-нибудь детектив напишу,— рассмеялся Феликс Евгеньевич.