Завтра наступит вечность - Александр Громов

«Вот он прошел половину пути, надо еще половину пройти», – назойливо вертелось в голове заученное в детстве. Кем? Бершом? Горелкиным? Не помню. Не желаю вспоминать. Главное – пройти вторую половину. И вверх, вверх! Барахло не спасать, наплюнуть на барахло. Хватать наших в охапку, наградить упрямых хуком по роже – и вниз, вниз!..

И я почти дошел до конца полочки, когда весь мир превратился в одну, зато гигантскую вспышку.

Я не испугался – просто не успел. В какой-то момент я осознал, что скольжу вниз по мокрой скале, растопыренный, как лягушка, и волосы дыбом, а справа и слева, обгоняя меня, скатываются к подножию утеса шипящие огненные змеи. Удивиться – это да, это я успел. Еще успел уловить резкий запах озона. И только начал думать о том, что не худо бы попытаться ухватиться за что-нибудь и остановить падение, как оно остановилось само собой.

Очень жестко остановилось.

На этот раз сознания я не терял, хотя приложило меня не на шутку. Сначала электричеством, затем о грунт, к счастью, уже здорово раскисший от дождя. По правде говоря, я шлепнулся в такую лужу, что и утонуть в ней было бы не стыдно.

Какое-то время я сидел в луже, дивясь тому, что не разбился насмерть. По обе стороны от меня мокли под дождем спины неслабых валунов. На один короткий миг мне стало жутко при мысли, что со мною приключилось бы, засквози я по скале чуть левее или правее, – потом взгоготнул неуверенным смешком. До буйной истерики с кувырканием в луже и идиотским хохотом мне оставалось всего ничего. Я жив! Жив!!!

Я-то жив…

Что-то большое пробежало в мокрой тьме, совсем недалеко. Что-то очень большое. Мастодонт, наверное, или какой иной слонопотам… Плевать! Душа в пятки не ушла, ну и ладно. Наверх я не бежал – полз. Осторожно карабкался, очень боясь оскользнуться и повторить свой смертельный номер. Чудеса не любят случаться два раза подряд – во второе благополучное приземление я не верил. Внутри меня кто-то просто орал: «Вверх! Вверх! Скорее! Шевелись, паскуда!» Ему отвечал другой голос: «Не спеши! Много ли пользы от трупа?» – и в ответ первый крыл второго непристойной бранью. Ливень совсем кончился, остался лишь заурядный дождь. Гроза уходила на север. Только бы в наш утес не вздумала угодить еще одна молния… Перебор выйдет.

– Свят!..

Надя была жива. От шалаша не осталось ничего: что не уничтожила молния, то смыл ливень. На остатках подстилки лежали два тела.

Не обугленных. Вероятно, заряд скатился по каркасу шалаша, по веткам, по мокрым пальмовым листьям… Значит, наши попали только под шаговое напряжение – при таком вольтаже это серьезно, но все-таки легче…

– Свят, помогай!

Что делать? А, искусственное дыхание изо рта в рот и непрямой массаж сердца! Как же, помню, учили. Была даже лабораторная работа на манекене – резиновое хайло с раззявленной варежкой… Строго говоря, на оживление одного тела желательны два человека, а тут Надя одна на двоих…

У нее не было никаких шансов спасти обоих, и все-таки она пыталась это сделать.

Я оседлал одно из тел – им оказался Стерляжий – и принялся работать. Мешала борода, и все время западал язык. Через минуту я вымотался, как галерный раб, но ощутил под ладонью толчки сердца. Еще немного – и Стерляжий захрипел и задышал.

Ну то-то. Что такое легкие и сердце, как не два насоса, один воздушный, другой жидкостный? Кто смеет утверждать, что я не в состоянии справиться с запуском каких-то насосов? Тьфу!

Надя склонилась над Аскольдом – такое впечатление, что целовала его взасос. Моя помощь не понадобилась. Когда альбинос зашевелился, я немедленно приревновал.

– Получилось, Свят! Получилось!

Она заплакала и принялась целовать меня. Вот против такой терапии я ничего не имел против!

– А где Песков?

– Жив, – сказал я, не собираясь раскрывать всей правды. – Его на утесе не было. Медвежья болезнь одолела, наверное. А может, побежал проверить, как устроились его гамадрилы. Сейчас придет.

Надя перевела дух.

– Хорошо то, что хорошо кончается.

Я так не думал. По-моему, все только начиналось.

Само собой разумеется, от грозы не пострадал ни один австралопитек – они-то прекрасно знали, чем чреваты ночевки на скальных лбах, когда тучи швыряются молниями, и переждали катаклизм на земле. Никто из них не был съеден – ночные хищники тоже трусили. Зато нам досталось по полной программе. У Аскольда целый день тряслись руки, а у Стерляжего плохо действовала правая половина тела. Остались живы – и то удача.

Имуществу повезло меньше. Одну рацию, смытую потоком воды, безнадежно покалечило при падении с утеса, испортился прибор ночного видения, барахлил пеленгатор. Оружие и боеприпасы уцелели (хотя кое-что нам пришлось подбирать у подножия утеса), но от медикаментов и всяких полезных мелочей осталось меньше половины того, что мы имели перед грозой. И меньше трети первоначального запаса.

Песков вернулся как ни в чем не бывало, охал, ахал и ругал подлюку-судьбу. По его словам, он действительно спустился вниз, пардон, по большой нужде, а как увидел, что в шалаш попала молния, моментально кинулся назад, но не сразу сумел одолеть скользкий подъем. Выходило, в общем, правдоподобно.

Я и не сомневался, что у него выйдет правдоподобно. Мне было любопытно другое: заметил он меня во вспышках молний, когда я шел по полочке назад, прижимаясь к скале и ловя разинутой варежкой падающую воду, и чуть позже, когда я засквозил вниз, и когда ожил и начал карабкаться наверх? Вполне мог заметить.

А мог и не заметить. Запросто мог. Во всяком случае, он не бросал на меня исподтишка никаких подозрительных взглядов. Все-таки ливень стоял стеной, да и молнии не столько освещали, сколько слепили. В таких условиях не больно-то много разглядишь, да и смотрел он, наверное, на вершину утеса, а никак не на середину…

Что же он все-таки прятал там, в расщелине?

И куда перепрятал?

После грозы пошел обыкновенный дождь, и под этим дождем, заунывным и нескончаемым, мы проторчали на вершине до утра, страдая от холода не меньше, чем еще вчера мучились от жары, а на рассвете спустились вниз. Стерляжего и Аскольда пришлось страховать на спуске, да и мы, здоровые, постоянно скользили. До следующего сухого сезона утес нам точно не понадобится, пусть грифы на нем живут.

Стоп. Мы что, собираемся застрять тут до следующего сухого сезона?!

Полупересохшая речка вздулась и вышла из берегов. То, что она не сумела затопить, походило скорее на болото, чем на саванну. В грязи с увлечением промышляли австралопитеки, поодиночке и группами – надо полагать, добывали червей и улиток. Столбиками, как суслики, стояли дозорные – высматривали опасность.

– Пошли, Свят, – сказала Надя, когда мы вернулись, обойдя утес по кругу и подобрав смытое имущество, какое удалось найти.

– Куда?

– Веток нарубим. Надо построить новый шалаш.

Я покачал головой:

– Надо идти к танку.

– Опять ты за свое?

– Опять, – сказал я. – У нас функционирует одна рация, да и та скоро сдохнет. Кроме того, мы не знаем, цела ли моя рация у Лаза. Надо переселяться в котловину, не то, пожалуй, застрянем здесь навсегда. Приживемся. Личинок жевать научимся, водой из лужи запивать. С австралопитеками смешаемся, питекантропов народим. Внесем посильный вклад в эволюцию антропоидов.

Надя фыркнула.

– С-с-в-вят п-прав, – с усилием промычал Стерляжий, мучительно кривя нерабочую половину рта. – С-сегодня и в-выйдем. Да, В-ваня?

Песков молчал.

– Завтра, – сказал я.

– С-сегодня. П-п-постараюсь н-не быть в т-тягость. К-костыль бы мне…

– Сказано – завтра, – отрезал я, вешая на плечо «абакан». – Отдыхай, восстанавливайся. Речь тренируй. А завтра постарайся в самом деле не быть в тягость. Счастливо оставаться, я на охоту. Стройте навес на ночь, лечите болячки. Пока.

«По какому праву…» – начал было возмущенный моим самоуправством Аскольд, но я уже широко шагал, разбрызгивая грязь и нимало его не слушая. Мне хотелось только одного: в темпе смыться, пока не разгорелась свара. Вряд ли кто-то решится попробовать остановить меня, угрожая оружием. Проще смириться и переждать день. А мне хватит и нескольких часов.

Дождь все не переставал. Вода проникала за шиворот, ей было там уютно и тепло за мой счет. Капало с отросшей бороды. Саванна еще не начала расцветать, она пока просто впитывала влагу, жадно пила ее и все никак не могла напиться. На расстоянии в пятьсот шагов наш утес перестал казаться утесом – пятно и пятно. Серость в сырости. Меньшими пятнами вырисовывались гранитные лбы. В бинокль было видно лучше; я различил наш временный бивак и довольно ясные человеческие силуэты. Я даже мог отличить их от фигур австралопитеков.

Отлично. Большего мне и не надо. Наблюдательный пункт я устрою здесь – вон, кстати, подходящий термитник. Хозяева, к счастью, внизу по случаю дождя. Сольюсь с ним в одно целое, и меня не увидит никто, зато я увижу все.