Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

Число присутствующих на пиру женщин и девиц намного превышало предполагаемые три сотни гостей, что только обрадовало юную царицу.

Пир начался с подачи жареных куропаток, лёгкой наливки и провозглашения тоста Стрешневой в честь здравия царского дома. Наталья Кирилловна сидела как предводительница среди всего этого женского воинства. Царевна Софья Алексеевна зло поглядывала на всё исподлобья, пряча ненависть.

Наталье было не до косых взглядов, праздник в её душе плясал всеми красками. Она с интересом смотрела на Анну Петровну Хитрово, которая, наполнив кубок перцовой настойкой, испила его не прерываясь. Не каждый бы мужчина усидел бы на лавке после такой дозы хмельного. На Заозёрскую, которая уже умяла глухаря, но её руки всё тянулись к мясным блюдам. Или, наоборот, на дочь Барятинского, которая старалась и не есть и не пить. Пир продолжался до поздней ночи. Боярыни разъезжались сыты-пьяны. Двор решил, что царская семья примирилась.

Серебряные колокольчики на голландских часах мелодично зазвенели, и вместе с этим звоном к Андрею Алмазову вернулось сознание. Вот уже месяц он лежал в доме Матвеева в бреду и забытье. Артамон Сергеевич поведал жене Андрея, что срочно её супруг отправлен по царёву делу, поэтому дома ни о чём не знали.

Приоткрыв глаза, Андрей попытался всмотреться в полумрак, увидел стол, на котором в медном подсвечнике горела свеча, а рядом с ним резное кресло. В нем дремал человек, облачённый во всё чёрное. Присмотревшись внимательней, он узнал Кунцевича, тайного лекаря царя. Как будто почувствовав на себе взгляд, Кунцевич открыл глаза:

   — Я уже думал, что Тьма сильнее моих способностей.

Андрей глупо улыбнулся:

   — Коли бы ты, пан Кунцевич, ведал, хто я, то, возможно, и не стремилси мене излечити.

   — Я думал, что я вас не знаю.

   — Аки сказати, энто я следил за твоей связью с конклавом через Ярембского.

На мгновение глаза иезуита вспыхнули гневом, но затем снова стали спокойными, и он внимательнее посмотрел на Андрея:

   — Ты либо слишком прост, либо дурак, хотя это одно и то же. — Затем, подумав, добавил: — Пошто же меня не схватили?

   — То было не мене решати.

Кунцевич задумался.

   — Пойду велю подогреть бульону, хоть нормально вас покормлю.

Андрей повернул голову к двери:

   — А раньшева аки кормили?

Кунцевич показал на лежащую на столе кожаную трубку:

   — Через неё.

Прошло совсем немного времени, и в ложницу почти вбежал Артамон Матвеев.

   — Ну наконец-то, — выпалил он, нервно теребя бороду.

   — Што, долгонько лежу?

   — Да уж Рождество скоро.

Андрей вытаращил глаза:

   — А де Рон?

   — Только фон Бэк выдернул из тебе шпагу, тут и судьба де Рона была предрешена. Если тебе Божьим проведением Бэк не задел лёгкое, то де Рону распороли усю грудь. Явившиси стрельцы забрали вас обоих аки усопших. Если бы не твой врачеватель, тебе бы уже давно не было бы.

Рождество, снег пушистыми охапками спадает с ветвей деревьев и радостно скрипит под ногами. От Чудова монастыря и до последней маленькой часовни в Москве везде идут торжественные службы, 1675 лет с прихода Господня к людям. Возле церквей и храмов раздают и разбрасывают царскую и боярскую милостыню, всемерно радуясь успехам. А успехов много: от Смоленска и до Хабаровска тишь-гладь да Божья благодать, старообрядчество отогнано подальше от Первопрестольной, бунты попритихли, ибо народ бунтующий побили да потопили. Правда, Соловки ещё держались, но то — за Студёным морем. Если война и шла, так тоже где-то там — за Днепром.

Народ тихий греха боится. От одного слова «свобода» шарахается. Воли — так той дай от пуза, а свободы «не надоть».

Есть сильное различие для русского слуха между волей и свободой. Воля — возможность жить или пожить по своей воле, не стесняясь никакими условностями и узами. Волю стесняют и равные, стесняет мир. Воля — в уходе из общественного окружения, на степные просторы или в таёжные буреломы, она проявляется в разнузданной власти, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе, воля — всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть высшая точка вольного существа. Разбойник — идеал воли Московской Руси.

В покоях было тепло и уютно. Царица Наталья Кирилловна расчёсывала волосы на ночь сама, стараясь никого не утруждать. Царь лежал на постели, устремив взгляд на жену, наблюдая, как гребень медленно скользит вниз. Наталья была немного раздражена, она, кажется, вновь была беременна. За четыре года третий раз. Сколько же царю надо детей? Хорошо ещё падчерицы смирились с её присутствием в Кремле и больше не досаждают ей своим поведением, да и Алексей, если не считать сына Фёдора, к детям от первой жены охладел. Даже сёстры царя не имеют на него того влияния, как года два-три назад. Она заполнила собой почти всю его жизнь, и лишь её и Матвеева совет мог повлиять на царское решение. Четыре года, а его чувства к ней лишь стали ещё сильнее.

Заплетая волосы в косу, Наталья прилегла рядом с мужем, положив голову ему на плечо, уткнувшись в бороду, которая за последний год стала отдавать в рыжину, придавая государю ублаготворённый вид. К тому же он сильно потолстел и стал неторопливым. Алексей Михайлович немного отстранился от жены:

— Давай помолимся перед сном, а то штой-то всё ладитси последнее время. Не к добру энто.

Снег в эту зиму валил как никогда. В чистом поле лошадь утопала по брюхо. А в лесу сугробы были и по плечо среднего человека. Несмотря на это, царевич Фёдор отъехал к Ярославлю на глухариную охоту. Зимой, а не в ток, теперь, когда глухари при любой опасности ныряли в снег и были таковы, охота усложнялась вдесятеро. Глухой тетерев, по его величине, малочисленности, осторожности и трудности добывания, беспрекословно может называться первой лесной дичью. Имя глухаря дано ему не потому, что он глух, а потому, что он водится в глухих, уединённых местах.

Со времён Василия Первого, чтобы усложнить забаву, глухаря били только из лука, и за три века это стало истинно русско-национальным.

Въехав в светлый бор, кавалькада притихла, кони и те шли украдкой. Двор царевича разделился на отдельные группы и разъехался. Возле самого наследника престола осталось шесть человек. Снежная шапка съехала с ветки сосны и осыпала проезжающих. Фёдор машинально радостно засмеялся, спугнув белку, которая метнулась вверх по стволу. Пущенная Кондыревым стрела впилась в ствол сзади неё. С соседней поляны раздался радостный возглас. Видно, кто-то уже обзавёлся какой-то добычей. Продвигаясь вперёд, кони вновь шли тихо. Впереди на растопыренной изогнутой сосне, на ветке, чёрный как ворон, сидел огромный глухарь-бородач. Стрела царевича пролетела чуть выше, птица вспорхнула, но следующая стрела князя Василия Ростовского-Приимкова поразила её. Глухарь, кувыркнувшись в воздухе, упал на спину, раскинув крылья. Вторую птицу обнаружили почти сразу, и на этот раз стрела царевича поразила её. Третью птицу одновременно поразили Кондырев и Долгорукий. Правда, пока на неё вышли, пришлось немного помёрзнуть. Фёдор, разъезжая на коне, хоть на время забывал о своих больных ногах. К тому же, не жалуя любимою отцову забаву, соколиную охоту, когда птица мучает птицу, к охоте из лука он относился благосклонно, видя в ней настоящую удаль и молодечество.

Охота продолжалась почти до вечера, после чего царевич отъехал к Ярославлю, где их уже ждал воевода Фёдор Васильевич Бутурлин.

В город въезжали под звон колоколов. Кремля в Ярославле не было. Вернее, оставшийся от удельных князей ярославских кремль был деревянным и давно сгнил. В память о нём ярославцы поставили церковь «Николы Рубленый город». Как только царевич с боярами и двором вошли в дом воеводы, который стоял возле стен Спасского монастыря, окнами на Волгу, колокольный звон прекратился, люд, что высыпал на улицу, в темноте ничего не разобрал, где царевич, а где кто, и недовольно разбрёлся по домам.

Скинув шубу, Фёдор стал подниматься на второй этаж деревянного терема. С мороза, не соблюдая этикета, все валили гурьбой. В этой сутолоке даже степенность Воротынского куда-то делась. Промёрзнув и проголодавшись, люди спешили к столу. Ярославль славился купеческим блюдом — мясом, обжаренным на костях, которое готовилось из молочной телятины, немного приперченной. К нему давался хлебный квас с хворостом. Придумано то блюдо торговыми людьми Гурьевыми.

Фёдор сел поближе к изразцовой печи, расписанной медведями, держащими в лапах топорики. Медведи лежали, стояли, вставали на дыбы, но топорика не отпускали.

Ближе к печи были поставлены и лучшие яства. Посреди стола взгромоздили огромное расписное блюдо с грудинкой, рядом на широком подносе пузырились соком жареные поросята, стояли глиняные мисы с солёными маслятами и мочёными яблоками. Далее шли несколько видов жареной и пареной волжской рыбы.