Седьмое небо - Татьяна Устинова

— Гадость какая, — сказал он.

Все молчали, смотрели на него и ждали.

— Ритуль… — И он снова эффектно затянулся. — Я страшно рад тебя видеть, хотя на будущее хочу попросить: ты предупреждай о своих визитах заранее, ладно?

— Но, Жорка, — заговорила Маргарита растерянно, — я просто хотела побыстрее… Ты сказал, что Димка у тебя, и я решила, что его нужно забрать…

— Я, блин, не чемодан, — неожиданно резко сказал Димка, — меня нельзя забрать. Или сдать. Слышишь?

— Я твоя мать, — объявила Маргарита дрожащим голосом. — Я твоя мать и имею полное право…

— Ритуль, — перебил ее Егор, — Димка поедет с тобой, только если сам этого захочет. Я бы на его месте не поехал. Все мы отлично знаем, как… невыносимо жить с тобой рядом. А здесь дед, я… И места много. И в институт ближе. И все такое. Так что я бы не поехал. И прав ты никаких не имеешь. Будь я нормальный мужик, а не агрегат для делания денег, я бы давно у тебя Димку забрал и сам бы его растил. Или дед бы растил, но я не нормальный мужик, поэтому говорить об этом уже поздно. И все, точка. Считай, что мы все обсудили, все твои слезы, сопли и вопли пережили и теперь спокойно пьем чай.

— Жора!.. — начала Маргарита и тяжело задышала. Глаза у нее, как у первоклассной актрисы по команде режиссера, налились слезами, набухли безупречно накрашенные губы, и она стала похожа на обиженную девочку из песочницы, а не на женщину к шестидесяти годам.

— Стоп! — приказал Егор. — Даже не начинай. Я тебя выставлю, Ритуля. Сейчас у меня нет никакой возможности выслушивать твои концерты. Дед, наливай всем по рюмке чаю, и немедленно начинаем обсуждать картину Гейнсборо, которую написал мой бывший одноклассник Паша Кузнецов. Дед, помнишь Пашу Кузнецова?

Димка засопел от облегчения, зашевелился на стуле и даже сделал попытку положить ногу на ногу. Не смог, встал, взял с подставки чайник, налил в чашки кипятку, чувствуя себя хозяином дома, застеснялся и спрятался за Егора.

— Помню Пашу, — сказал дед чуть дрожащим голосом. — Он и в школе неплохо рисовал. А когда ты его видел?

Маргарита смотрела на всех по очереди. Слезы высохли, и только губы кривились презрительно и жалко.

Она ничего не понимала. Совсем ничего. Димка был обузой, тяжелой и никому не нужной ношей, ошибкой, которую она допустила “по рассеянности”, как она потом объяснила отцу. Когда Егор стал богатым, Маргарита моментально сообразила, что с Димкиной помощью из него можно выкачивать намного больше денег.

“Мальчик растет. Мальчику нужны джинсы, куртки, теннисные ракетки, компьютер и еще много чего.

Неужели ты откажешь собственному брату?!”

Егор давал столько, сколько она просила. И еще, если она просила еще. И сверх того, если она просила сверх того.

“Он просто купил себе мать и брата”, — подвыпив, рассказывала Маргарита знакомым. И утирала вполне натуральные слезы.

Она не могла позволить себе потерять Димку. Она Давно привыкла к шальным деньгам, которые тратила исключительно на себя. Джинсы и куртки по секрету от Егора Димке покупал дед. Если Димка станет жить с братом, значит, денег будет намного меньше. В несколько раз меньше. Во много раз меньше.

Маргарита готова была завыть, как волчица.

Сейчас ей как никогда нужны деньги.

— Дима! — Она перевела умоляющий взгляд на младшего сына. — Что происходит?! Ты не хочешь вернуться домой?

— Не-а, — заявил Димка из-за Егора. — Не хочу. Прости.

— А Пашка знаменитым стал, — сообщил Егор деду. — На той неделе в Манеже выставка открылась. И говорят, Глазунов на него наехал. А это первый признак: раз Глазунов ругает, значит, хороший художник.

— Ну, не стоит быть таким категоричным, — заметил дед и уселся в свое любимое кресло. И нацепил очки. И сложил руки. И посмотрел зорко. — Я ничего не понимаю в живописи, но реализм Глазунова мне ближе, чем самый яркий авангард.

— Ты просто консерватор. — Егор отхлебнул чай. — И Глазунов твой никакой не художник, а просто очень ловкий предприниматель, который начал зарабатывать денежки еще тогда, когда их никто не умел зарабатывать! А они вдвоем с Церетели сообразили, как это можно сделать и за решетку не сесть. За расхищение социалистической собственности.

— Господи, — простонала Маргарита, как подстреленная царевна-лебедь, — отнять у матери сына и рассуждать о каких-то художниках!..

— Мам, мне двадцать лет, — сказал Димка, — я буду тебе звонить, если хочешь.

Ей вовсе не нужны его звонки. Ей нужны его деньги. Целые кучи денег, которые Егор выдавал на его содержание.

— Есть свежий мармелад и тульские пряники, — объявил дед. — Кто-нибудь хочет? Дима?

— Давай пряники тульские, — решил тот. У него открылся чудовищный аппетит после того, как он перестал принимать болеутоляющее. И еще он всегда страшно хотел есть, когда нервничал. Сейчас он перенервничал просто неприлично.

— Звонит кто-то, — объявил Егор. — Спроси кто, Димка!

Едва за ним закрылась дверь и шаги удалились по коридору, он быстро сказал Маргарите:

— Ритуль, если не хочешь неприятностей, закрой рот и уезжай. Я тебе серьезно говорю. С голоду ты не умрешь, если ты этого боишься. Если я найду работу, буду тебе платить, чтобы ты к нам не лезла.

— Что значит — найдешь работу? — спросила опешившая Маргарита. — Какую работу? У тебя что, нет работы?

— Егор, — сказал Димка, появляясь на пороге. На физиономии у него была идиотская улыбка, какой улыбаются подростки в присутствии красивых и взрослых женщин. — Это к тебе…

Оттеснив его плечом, на пороге возникла Лидия Шевелева. В глазах у нее было безумие, а обычно смуглое лицо побледнело.

— Здрасти, — пробормотала она, обращаясь ко всем сразу.

— Что случилось? — спросил Егор, не донеся чашку до рта. Он вдруг очень испугался.

— На той кассете перемонтированная запись нашего с вами телефонного разговора! — выпалила она, сбившись от волнения на более привычное “вы”. — Я вам звонила по поводу интервью с Кольцовым, а вы не давали мне разрешения. Помните?

— Помню, конечно. — Чашка стукнула о блюдце. Дед снял очки. Димка перестал улыбаться идиотской улыбкой.

— Ну вот. Это тот наш разговор. Я помню его почти дословно.

Она вошла в кухню, села на ближайший стул и потянула с шеи шарф.

— Кто это, Жора? — спросила Маргарита, брезгливо ее рассматривая.

— Все дело в том, — сказала Лидия, глядя Егору в глаза, — что я тогда записала разговор и отдала кассету Игорю Леонтьеву, чтобы он не подумал, что я что-то там такое сочиняю. — Она взяла со стола его чашку и жадно отпила из нее. — Понимаете? Запись была у Леонтьева. Он отдал ее кому-то, кто смонтировал, и не нужно никаких подслушивающих устройств.