Кровь диверсантов - Анатолий Азольский

Но после ужина настроение у меня изменилось, время тянулось почему-то медленно, я поглядывал на часы, я уже искал повод для встречи, назначенной на восемь вечера, и обосновал необходимость ее. Впереди, размышлял я, новые схватки с немцами, возможна и встреча с немкой (со «шмайссером» или без), у которой надо разными способами выведать секреты, поэтому обучение способам, которые известны только этой девушке-связистке, крайне полезно! Но соглашался я и на повторение сегодняшнего урока, ведь надо идти от простого к сложному!

После долгих колебаний я покружился вокруг ее дома и постучался. Никто не открыл, никто не ответил. Не было девушки и в школе, где крутили кино. Я не расспрашивал, я только смотрел, и взгляды мои ищущие не остались незамеченными. Девушка-ефрейтор, назвавшаяся подругой той, которую я искал, сказала мне, что два часа назад срочно увезли на аэродром несколько радисток, никто из них, включая курносую, еще не вернулся.

Спал я плохо, бегал поэтому утром дважды, стараясь показаться окнам того дома, куда привела меня вчера девушка. Окна безмолвствовали. Странно повела себя вчерашняя связистка, сказавшая мне про аэродром. Увидев меня, она отвернулась. Я шел мимо домов, чувствуя себя мальчиком, о котором забыли родители: был такой случай в Сталинграде, когда отец и мать заглянули в универмаг «на минутку» и пропали на целый час. Вдруг меня окликнул майор Лукашин, неизвестно когда прибывший на курсы, и позвал к себе. Долго и нудно расспрашивал о матери, об Этери, говорил о том, что надо бы послать меня в какое-нибудь училище. Он всегда был добр ко мне, этот майор Лукашин, и я старался при нем казаться старше, взрослее и смелее. Спросил поэтому, глянув прямо в его глаза, где курносая девушка. Спросил также, как можно посылать за линию фронта девушку, которая освоила только дивизионные рации. РСБ, 6ПК, 5АК – с ними в тылу врага не наработаешься, габариты не те, частоты, комплектация.

– РСБ… – удивился Лукашин. – 6ПК… Жалобы на питание есть?

После долгого молчания он сказал, что в 35-м году работал на лесосплаве, личный состав, то есть девушки, все городские, прыгать с бревна в реке на бревно не умели и гибли ежедневно. Иногда две, чаще три горожанки. Как-то он составил отчет: за истекший день никто не погиб. Думал, что его похвалят. А с лесоучастка телеграмма: плохо работаете, план не выполняете!.. «Ступай!»

Только к вечеру я узнал, что курносая погибла в эту ночь, самолет сбили над линией фронта, он упал в расположении наших войск, прямое попадание зенитного снаряда, никто не спасся.

Было обидно, очень обидно. Никогда, казалось, не встречу я такой благородной души. Девушка так тепло говорила об Этери, так доверчиво рассказывала о себе. Ее слушать да слушать, и мир после войны представился мне полным молчанием, не заговорят же те, которые обещали когда-то говорить, шептать, обнимать. Курносенькая потому еще была мне дорога, что я невольно сознавал – с некоторым умилением даже – лживость свою: мне прежде всего хотелось падать с девушкой вниз, пронизывать небо, устремляясь вместе с ней к земле до тех пор, пока нас не встряхнет и нечто, нас покинувшее, раздвинет стропы парашюта, наполнит купол воздухом. Вот чего я хотел, а не победы над фашизмом! Ужас! Предательство!

Я решил оставить ее в памяти Неизвестной Девушкой и горевать всю войну, узнавая или слыша о смерти других девушек.

И вот тут-то страх и пронзил меня. Роковая женщина Инна Гинзбург! Это она же отомстила! Она!

Глава 15

Теоретические рассуждения о женщинах – тема настолько бездонная, что пора бы выбраться из этой бочки. – Звездный посланник. Дар небес.

Ликованию моему не было предела. Я постиг женщину. Я понял, что в ней (как и во мне) в особых устройствах содержится некий химический элемент, много легче воздуха, и как только устройства эти соединяются через приданные мужчине и женщине приспособления, вихрь страсти возносит их в такие дали, откуда и земли-то не видать. Свято храня память о Неизвестной Девушке, я смело поглядывал на связисток, санитарок и немногих оставшихся в деревне молодых женщин, хотя, признаюсь, разница в возрасте сильно смущала меня. Лукашин обычно прикреплял меня к какой-нибудь воинской части, командиру ее приказывали с меня глаз на спускать, то есть всегда знать, где я нахожусь, и не загружать разными там «нарядами вне очереди». Кубики с шинели и гимнастерки приказали снять, а рядовым красноармейцем кто только в армии нашей не погоняет. Помня наставления моих раненых-перераненых друзей, я огрызался как мог, и однажды заорал хозяйке Моте, что меня нет, кто бы ни приходил. Мотя спустила с цепи пса, преграждая им путь ретивому старшине, и полезла ко мне миловаться.

Да, я был вознесен ею. Однако же спустя несколько суток другая женщина преподала мне урок, который поверг меня в горькое удивление, и впредь, взлетая с женщиной в звездные туманы, я всегда ощущал на себе груз.

В селе расположилась радиомастерская, и я стал захаживать в избу, где проверялись коротковолновые станции. Хозяйствовал здесь сержант, всех, и меня тоже, пугавший козьими ножками размером с бревно. Чадил, короче, как паровоз, а Чех предупреждал меня не раз: природа дала тебе – в ущерб, возможно, иным доблестям личности удивительное, превосходящее любые медицинские критерии здоровье, и беречь его – твоя обязанность. Развивая эту мысль, Чех приводил в пример певцов, которые ходят с шарфом на шее, пианистов, берегущих пальцы. Поэтому-то я и сидел в мастерской перед раскрытой форточкой, чтоб не травиться табачным дымом. А то и вовсе уходил на двор.

Однажды (уже в конце марта было это) дверь открылась, вошла женщина в шинели, смахнула веником снег с валенок. Разделась. Шинель длинная, не по росту, гимнастерка тоже двумя размерами больше, волосы собраны в жиденький пучок, чтоб по утрам не утруждаться. Невзрачная. И тем более обязанная прежде всего видеть меня, такого красавчика. А по одному взгляду ее понял я, что интересует ее сержант, очень даже интересует, в голосе ее почудилось что-то такое, что сержант, ковырявшийся в приемнике, чуть удивленно поднял голову, хотя все необходимое уже услышал: воентехник 2 ранга Корзунова прибыла для инструктажа. Не зря поднял голову: не чижик-пыжик сыгран был, а оркестр прозвучал, от которого дрожь прошла по всему моему телу, потому что женщина эта – великая женщина, а шинеленка, невзрачность, жиденький пучок – это прикрытие, невинный прутик, который – усик над взрывателем мины.

На окраине этого села я, размышляя на утренней пробежке о женщинах, вдруг увидел лежавший на обочине дороги пистолет – и замер. Потом наклонился и поднял. Пистолет – «парабеллум» модели 08 – был совершенно новеньким, в легкой смазке, что показалось мне очень странным, загадочным даже. Конечно, я многое уже знал о нем, держал в руках, стрелял, но оставался равнодушным к его достоинствам. Но этот-то – каким ветром занесло его сюда? Каким ураганом?

Отбежав подальше, я выстрелил в озябшую веточку и понял, что мною найден мой пистолет, что он создан для меня, для моей правой руки, а возможно, и левой. Я уверен до сих пор, что Георг Люгер и Хуго Борхардт, конструкторы «Р-08» (так именовался этот «парабеллум» в немецких документах), создавая это чудо, рождая его в муках творчества не один год, предвидели появление мальчика Лени Филатова, ибо «парабеллум» идеально подходил к моей руке, он был естественным продолжением моего тела, и, когда в мои руки попадали пистолеты других систем, я испытывал угрызения совести и винился перед даром небес. Тренировок ради, меня заставляли из кучи деталей собирать впотьмах польские, чешские, немецкие пистолеты, но пальцы отказывались воссоздавать «парабеллум». Он всегда мыслился единым, неразборным, цельным, не имеющим предшественника, неповторимым, он родился как бы из ничего, и как напрасны потуги ученых найти праобезьяну, от которой пошел род человеческий, так и невозможно сказать, кто вдохнул дух в металлический предмет «Р-08». Истинно великое изобретение не создается унылыми одиночками, Борхардт и Люгер, узкие специалисты, обогатились братьями Леве, умницами и весельчаками, знавшими толк в швейных машинках, и в 1908 году, за девятнадцать лет до моего рождения, философия мира обогатилась термином «Р-08».

Глава 16

Человек – он же собака и ищейка, он же благородный спаситель.

Друзей моих, еще не долеченных, отправили в другой госпиталь, очень далеко, я уже очень неудачно слетал за линию фронта, о чем расскажу как-нибудь, был ранен легко, показал раны тому хирургу, что оживлял Григория Ивановича, и поразился: был хирург в таком виде, что хоть самого оживляй. Задав два-три вопроса по методике Чеха, я облегчил ему боль, то есть он честно рассказал мне, чем встревожен, и оказалось, что его вот-вот расстреляют, ему, как он выразился, шьют дело, которое заключается в том, что полтора месяца назад, когда раненые шли потоком, когда санитары падали от усталости, а хирурги засыпали над ими же раскромсанными телами, он, будучи в сомнении, ампутировать руку или нет, не позвал к столу никого из коллег, потому что коллеги склонились над другими столами, а такая консультация предусмотрена законом. Руку – правую! – он отрезал, а теперь его обвиняют в сознательном нанесении ущерба Красной Армии, ибо ампутацией выведен из строя боец, то есть численность Вооруженных сил СССР уменьшена хирургом на единицу, за что полагается расстрел (без конфискации имущества – добавили трясущиеся губы пожилого хирурга).