Догмат крови - Сергей Степанов

— Изуверов на волю, а свидетелей в каторгу! — ахнул Голубев.

— Да, такой приговор был подготовлен и одобрен министром внутренних дел и министром юстиции. Иначе взглянул на дело военный министр генерал Сухозанет. Не вникая в юридические тонкости, генерал выразил недоумение: как это по закону получается, что совершившие убийство иудеи всего лишь оставляются в подозрении, тогда как уличающие их христиане должны быть подвергнуты суровому наказанию. Мнение старого служаки перевесило юридические хитросплетения, и члены Государственного совета постановили, что существование самого преступления (какие бы ни были побуждения к нему) вполне и закономерно доказано. Обвиняемых евреев приговорили к различным срокам каторги. Впрочем, впоследствии Юшкевичера помиловали по ходатайству Исаака Кремье, известного своим участием в Дамасском деле. Тем не менее, Саратовское дело является драгоценным перлом в короне русского правосудия. Пока это единственное дело, по которому ритуалисты были осуждены. Я вот думаю, не запросить ли документы Саратовского дела на наш процесс. Пусть их прочтут вслух для вразумления присяжных заседателей.

— Правильно!

— Так и сделаю. Только трудно приходится, — пожаловался прокурор, — натиск ведется вовсю. И хуже всего, что враги затаились в недрах судебного ведомства. Из-за более чем странной медлительности следователя Фененко сгорела конюшня, где, вероятно, хранились орудия преступления. Товарищ прокурора окружного суда Лашкарев откровенно держит руку евреев, да возьмите, наконец, подполковника Иванова. Казалось бы, жандармский офицер, а видите, как виляет — и нашим и вашим. Ну, ничего. Предки Чаплинских никогда не бежали с поля брани. Я доведу это дело до конца во что бы то ни стало.

Голубев встал во весь рост и звонко воскликнул:

— От имени всех патриотов разрешите выразить вам, Георгий Гаврилович, горячую благодарность за непреклонную защиту русских интересов в покуда еще, к счастью, не окончательно ожидовленном Юго-Западном крае.

Растроганный прокурор поклонился, прижал ладонь к левому боку и почти без акцента заверил:

— Пока не иссякнет в русских сердцах жажда правды, справедливости и любви к родине, объединяющей на всем необъятном пространстве нашего дорогого отечества всех верных ему сынов, дотоле нам не страшны никакие клеветы и нападки!

Глава семнадцатая

Зима в Харькове выдалось многоснежной. Перед гостиницей «Эрмитаж» мостовую расчистили, а дальше среди сугробов была протоптана узкая тропинка, по которой шли женщина, чье лицо скрывала густая вуаль, и журналист Бразуль-Брушковский. Они свернули к «Гранд Отелю», лучшей харьковской гостинице. За стеклянной дверью открылся огромный вестибюль с убегающими вдаль ковровыми дорожками.

Бразуль-Брушковский, опустив воротник рыжего макинтоша, спросил о чем-то швейцара, тот подозвал коридорного и велел проводить господ в первый нумер. Перед дверью репортер шепнул женщине:

— Вера Владимировна, запомните. Важный господин, с которым я вас познакомлю, желает остаться инкогнито. Он является депутатом Государственной думы и представляет общество, заинтересованное в оправдании Бейлиса.

Послышался звук поворачивающегося ключа. Дверь медленно приоткрылась, и толстый палец, брызнув искрами бриллианта в пять каратов, поманил их внутрь. Они вошли в просторный номер, в котором обычно останавливались генералы, помещики и купцы первой гильдии. Тяжелые портьеры, отделявшие гостиную от спальни, были задернуты. Посреди комнаты стоял Арнольд Давидович Марголин, облаченный в домашнюю бархатную куртку. Руки он никому не подал, только молча сделал жест, разрешавший сесть.

Бразуль завел дружбу с Верой Чеберяк после террористического акта, унесшего жизнь Столыпина. Редакция «Киевской мысли» гудела пчелиным ульем. Бразуль был взбудоражен больше всех, ведь он, подумать только, разговаривал с убийцей министра за несколько дней до выстрелов в театре. Многие в редакции, знавшие о партийных симпатиях Бразуля, подходили к нему с интимными расспросами, не подпустили ли эсеры своего комара в это дельце? Бразуль сам спрашивал об этом киевских эсеров. Ему отвечали со ссылкой на петербургских партийцев, что Богров действительно приезжал в столицу и вел переговоры с литератором Егором Егоровичем Лазаревым, который, правда, от террора был далек, но имел связи в эсеровских кругах. Богров предлагал совершить покушение на Столыпина от имени партии. Прежде чем дать ответ, Лазарев навел у знакомых киевлян справки относительно личности обратившегося к нему молодого человека и получил не слишком благоприятные ответы, характеризовавшие Богрова как бывшего анархиста, заподозренного в связях с охранкой. Естественно, Богров не получил согласия эсеров и отбыл восвояси.

Помимо эсеров в числе организаторов покушения называли также эсдеков, хотя было известно, что социал-демократы предпочитают террактам более практичные экспроприации, пополнявшие партийную казну. Наверное, эсдеков приплели, потому что двоюродный брат убийцы Сергей Богров принадлежал к большевистскому крылу партии и был твердым приверженцем Ульянова-Ленина. Людям, мало-мальски разбиравшимся в делах революционного подполья, подобные слухи казались несерьезными. Однако для тех, кто не видел разницы межу анархистами и социал-демократами, любой вздор звучал убедительно. В редакции «Киевской мысли» потешались над генерал-губернатором Треповым, которому кто-то наплел, будто браунинг, фигурировавший в покушении, был вручен Богрову лично Троцким. Говорили даже, что это было сделано непосредственно перед покушением, хотя в тот день Троцкий заседал на международном социалистическом конгрессе в Йене.

Бразуль был уверен, что эсеры и тем более эсдеки ни при чем. Заказчиков покушения следовало искать среди придворной камарильи, действовавшей из карьеристских и корыстных побуждений. Он догадывался, что непосредственными организаторами, выполнявшими волю придворных кругов, являлись жандармские офицеры. Что касается запутавшегося осведомителя Богрова, то ему отводилась незавидная роль марионетки в чужих руках. Журналист решил на время отложить расследование убийства Ющинского и заняться заговором высших сфер, наглядно свидетельствующим о полном разложении царского режима. Однако, когда он сообщил о своем решении Марголину, тот воспротивился и даже позволил себе резко выразиться в том смысле, что Бразулю платят немалые деньги совсем не за то, чтобы он отвлекался на посторонние дела. Марголин настоятельно порекомендовал, чего уж там, не порекомендовал, а приказал полностью сосредоточиться на изобличении убийц Ющинского. По словам Марголина, некоторое время судебным властям будет не до ритуальной версии, следовательно, надо воспользоваться благоприятным моментом и взять за бока Веру Чеберяк. Хозяйка притона несомненно замешана в преступлении. «Постарайтесь войти к ней в доверие, пригласите в ресторан, дайте понять, что в средствах вы не стеснены и щедро отблагодарите её, когда она даст нужные сведения», — велел адвокат.

Бразуль так и поступил. Он водил Веру по увеселительным заведениям, а она благосклонно принимала его ухаживания, ела и пила за троих, но всякий раз умело уходила от расспросов. В конце концов Марголин, ежедневно выслушивавший доклады Бразуля, потерял терпение и предупредил, что времени не осталось, так как Чаплинский торопит с обвинительным актом, особенно после пожара конюшни, который почему-то считает преднамеренным. Марголин захотел лично встретиться с Верой Чеберяк, но поскольку ему, как защитнику Бейлиса, было запрещено вступать в переговоры со свидетелями обвинения, адвокат велел устроить свидание подальше от Киева. Так они оказались в Харькове.

— Хотите шампанского, — предложил Марголин. — Это такое шипучее вино.

— Я не из деревни, господин депутат, — обидчиво откликнулась Вера. — Какая ни на есть, а дворянка.

Бразуль, снимая с буфета серебряное ведерко со льдом, из которого торчало горлышко бутылки, восторженно прокомментировал:

— Шампанское не ланинское, а настоящее, французское.

— Угощалась и настоящим, — буркнула Вера.

Журналист хлопнул пробкой, разлил по бокалам холодный, пузырящийся нектар. Пригубив шампанское, Марголин, что называется, взял быка за рога.

— Ну-с, госпожа Чеберякова, у меня к вам выгодное предложение. Желаете получить тридцать тысяч?

— Кто же не пожелает? — озадаченно протянула Вера. — Только где взять такие деньжищи?

Марголин, снисходительно усмехнувшись, положил перед ней лист бумаги.

— Вот заявление на имя прокурора окружного суда, в коем вы признаете себя виновной в убийстве Андрея Ющинского и называете имена сообщников. Мы поможем вам скрыться и только после этого направим заявление прокурору.