Сила меча - Дмитрий Тедеев

О том, как через семьсот семьдесят семь седмиц после того, как солнце, устыдившись мерзостей, творимых людьми, перестанет дарить им свой Божественный свет и тепло, в мире появится Сын Божий. Посланный своим Небесным Отцом для борьбы со Злом и искупления собственными страданиями грехов человеческих.

Появится он, спустившись с Небес, в образе юноши, почти мальчика. И не будет знать этот юноша о том, что он –- Сын и Посланник самого Бога, не будет знать, за что приходится ему страдать, почему всё Зло этого мира ополчилось на него. Но он будет отважно сражаться со Злом, со Злом в образе людей и в образе чудовищ, сражаться и побеждать это Зло. И при этом страдать, не понимая, почему и за что.

И страдания этого ни в чём не повинного юноши пробудят наконец совесть многих людей, и поймут они, что они – люди. Созданные для любви, добра и справедливости, по Образу и Подобию самого Бога. Но поздно поймут, только тогда, когда юноша этот покинет наш мир, совершенно разуверившись в нём. Покинет, вознесётся опять на Небо, но пришлёт вскоре оттуда своего слугу, Небесного Посланника, и этот Небесный Посланник…

А что было дальше, мама не успела тогда мне рассказать, я заснул, убаюканный красивой сказкой про Сына Божьего. И спросить потом было уже не у кого. Никто бы не ответил, даже если бы и знал. Подумал бы, что по наущению монахов проверяю я этим вопросом крепость его истинной Веры. И побежал бы доносить на меня…

Через год после смерти моих родителей мне несказанно, как все считали, повезло, меня взял к себе в слуги сам герцог Арика. У меня появилась возможность “выбиться в люди”. Все знали, что хотя герцог вспыльчив и скор на расправу, но зато отходчив и щедр. Щедрость его доходила даже до того, что он мог одарить кого-нибудь из своих верных слуг не только деньгами, но даже пожаловать титул, как это сделал со своим другом детства Далергом, с тех пор – бароном Далергом.

Я понимал, что мне и в самом деле вроде бы повезло. Но счастливым себя вовсе не чувствовал. Хоть все говорили, что герцог Арика щедро изливает на окружающих свой гнев и свою милость, но на собственной шкуре я за два года своего служения успел испытать только его гнев.

Некоторые слуги герцога почему-то очень старались настроить против меня своего господина. Получалось это у них очень неплохо. Но, наверное, я и сам был виноват. Я ещё не успел отойти от потрясения после утраты родителей, поэтому был слишком задумчив и не очень расторопен. Сколько раз герцог Арика приказывал высечь меня за мою неуклюжесть! После чего ловчее я всё равно не становился и навлекал на себя новый его гнев. Несколько раз я даже удостаивался чести получить подзатыльник лично от самого Арики. После таких подзатыльников я долго потом приходил в чувство, рука у герцога была тяжёлой.

Об этом все знали и поэтому, когда такое случалось, какое-то время меня не трогали, давали пару дней отлежаться. Это были мои лучшие дни за всё время, пока я был слугой Арики. Я лежал и вспоминал маму, её ласковые руки, её рассказы из Первой Книги. Особенно часто вспоминал пророчество про Пришествие в этот мир Сына Божьего, который придёт, чтобы сражаться со Злом и заступаться за невинно страдающих. Придёт через семьсот семьдесят семь седмиц после того, как погаснет солнце. Конечно, жаль, если солнце навсегда погаснет, но зато после этого придёт Сын Божий…

И однажды меня обожгла шальная, показавшаяся поначалу самому себе безумной, мысль. А может, солнце погаснет вовсе не навсегда? Ведь мама, кажется, ничего не говорила про то, что солнце вообще не будет после этого больше светить. А вдруг в этом древнем пророчестве про погасшее солнце имелось в виду то самое Затмение, которое произошло незадолго до того, как я родился? И что именно через семьсот семьдесят семь седмиц после этого Затмения явится в наш мир Сын Божий?

Я стал лихорадочно считать, сколько же это будет, “семьсот семьдесят семь седмиц”. Срок этот казался мне невообразимо огромным, и я очень боялся, что просто не смогу дожить до Пришествия на землю юного Сына Бога. Но оказалось, что это – всего лишь пятнадцать лет, даже немного меньше. Значит…

Я даже испугался тогда, голова у меня закружилась от собственных дерзких, наверняка – еретических мыслей. Но любопытство опять заставило меня углубиться в нехитрую арифметику. Затмение произошло приблизительно за полгода до моего рождения, мне недавно исполнилось четырнадцать лет. А Пришествие должно произойти через пятнадцать лет после Затмения, даже на месяц раньше. Значит?..

Значит, Сын Божий явится в этот мир со дня на день!

Будни Божьего Сына

Я почему-то сразу поверил в свою безумную фантазию. Поверил сразу и накрепко. И стал ждать. Ждать известий о появлении неизвестно откуда странного юноши, который, начнёт сражаться со всем Злом этого мира. И побеждать его. Я был уверен, что сумею угадать, о чём идёт речь, когда услышу известие о Пришествии.

Но я даже и мечтать не осмеливался о том, что сам, своими глазами смогу увидеть Его. Поэтому сердце моё вздрогнуло и приостановилось, когда вышедший тогда на крыльцо убийца герцога Арики оказался мальчишкой. Мальчишкой только лишь немного постарше меня…

Как же мне захотелось поверить тогда, что он и есть тот, кого я так ждал! Я убеждал себя, что на самом деле он – просто бродяга, разбойник, убивший Арику сонным, а затем обманувший тупых и доверчивых крестьян. Я понимал, что этого мальчишку обязательно казнят. И поделом! Каков бы ни был герцог, но убивать спящего беззащитного человека – последнее дело. Но как же мне не хотелось, чтобы мальчишку казнили! Я видел, как он держится, как разговаривает, как мгновенно расправился с попытавшимися его разоружить солдатами. И я с замиранием сердца почувствовал, что всё-таки это – Он, что его руку направляет Божественная Воля его Отца… Не может обыкновенный мальчишка так держаться перед лицом неминуемой смерти. И так сражаться…

Я поверил. Но не до конца. И следил за дальнейшими событиями с огромным страхом. А вдруг всё-таки не он? Когда Каренгей подлым способом сумел отнять у Максима меч, мне хотелось плакать от жалости к обречённому мальчишке и от собственного бессилия. Я понимал, что безоружным с Каренгеем не смог бы справиться даже Сын Бога, понимал, что ничем не могу помочь, что мне остаётся только безучастно смотреть, как Максима сейчас изрубят на куски.

Святая Раина спасла его, вспомнила правило, согласно которому он мог одолжить меч. Вспомнила и осмелилась, хотя понимала, чем грозит ей такая безрассудная смелость, но всё-таки осмелилась крикнуть ему. Она спасла Максима, своего заступника и покровителя. Спасла Сына Божьего.

Святая Раина… Лик её рисовал потом собственной рукой сам Максим. Рисовал, осенённый Божественным вдохновением. Не просто рисовал, каждый раз он создавал настоящее чудо. На этих картинах Раина была как живая, казалось, что она сейчас засмеётся, заговорит. А на тех картинах, на которых Сын Бога изобразил её грустной, там на её нарисованных глазах каждый день выступали настоящие слёзы. Выступали всегда в одно и то же время, когда солнце садилось за линию горизонта, именно в этот час она, пытаясь спасти Максима, погибла страшной смертью. Максим сам говорил, что спасла его и дала ему силы для боя её самоотверженная любовь. Раина, даже умирая, сумела тогда спасти его. Спасти, как он сам говорил, уже в третий раз…

Вот и тогда мой господин стоял у мольберта с кистью в руках. И наверняка опять рисовал Раину. По его улыбке я догадался, что эта Раина будет весёлой. И не совсем похожей на себя, у неё будут не только её черты, но и черты какой-то другой девушки, которую Максим оставил в Небесном мире. И по которой тосковал не меньше, чем по Раине.

Мой господин заметил, что я смотрю на него, и улыбнулся мне. Как бы тяжело ему не было, мне он всегда старался улыбнуться, и у меня всегда становилось тепло на душе от его улыбки. В такие моменты я готов был умереть за него. Вернее, я готов был умереть за него всегда, в любую минуту. И я почему-то твёрдо знал, что я, слабый и трусливый мальчишка, смогу это сделать, не дрогну.

Но тогда от улыбки моего господина мне не стало легче. Даже наоборот. Только что я, оглушённый неожиданным горем, пребывал в тупом оцепенении, а светлая улыбка Максима как бы разбудила меня, и я только теперь понял до конца, какая беда опять на меня свалилась…

– Леопардо! – позвал меня Максим…

Почему-то он обычно называл меня не моим настоящим именем Леардо, а немного удлинял его, или, наоборот, укорачивал, говорил “Лео”. Я, конечно, не имел ничего против, но меня разбирало любопытство, просто так он коверкает моё имя или с каким-то непонятным мне смыслом. Однажды я набрался смелости и спросил его об этом. И он даже из-за этого наглого вопроса не рассердился, не ударил меня и не приказал избить. Он никогда никого не приказывал бить и не бил сам. Разве что в бою, сражаясь за свою жизнь.