Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни - Лэнс Армстронг

Закончив разговор, мы испуганно переглянулись. Я подумал вслух: «А что будет, если все три яйцеклетки сработают?» Дело могло кончиться тем, что у нас будет трое орущих младенцев одновременно. Через три дня после извлечения яйцеклеток мы вернулись в больницу для их пересадки в матку Кик. Этот день обещал стать самым важным в нашей семейной жизни. Нас отправили в хирургическое отделение, где эмбриолог Бет Уильям — сон объяснила нам, что на оплодотворение эмбриона потратила все выходные. Она сказала, что сперматозоиды, к счастью, оказались живыми и подвижными, что не всегда бывает после размораживания. Процесс оплодотворения прошел в целом успешно. Она даже показала нам фотографии. «Вот это групповой снимок», — сказала она, показывая на расплывчатое изображение трех эмбрионов. Каждый из них имел уже восемь клеток, и деление продолжалось строго по графику.

— А пол вы можете сказать? — спросила Кик.

Доктор Уильямсон сказала, что нет, пол на такой стадии можно определить, лишь удалив одну из клеток и проделав анализ ДНК. Я этими процедурами был сыт уже по горло.

— Нет, спасибо, — сказал я. — Мы просто так спросили.

Когда Бет вышла, появилась медсестра с двумя комплектами больничной одежды — одним для Кик, другим для меня. Когда мы переоделись, Кик сказала:

— Ты выглядишь как бомж.

Хихикая, мы попросили доктора Бона сфотографировать нас на память, чтобы запечатлеть последнее мгновение нашей бездетной жизни. Затем мы вошли в затемненную операционную. Свет горел очень тускло и действовал расслабляюще. Мы не тревожились, а только возбужденно посмеивались, словно два идиота. Наконец врач сказал команде эмбриологов, что пора начинать, и они вошли в операционную, держа в шприце три наших эмбриона. Я сидел на табурете рядом с Кик и держал под простыней ее руки. Через пять минут все было закончено. Все это время мы не отрывали глаз друг от друга.

Затем Кик очень осторожно положили на каталку и вывезли в небольшую послеоперационную палату, где ей предстояло час лежать без движения. Я вытянулся на соседней койке. Так мы лежали рядышком, глядя в потолок и подтрунивая друг над другом насчет потенциальной тройни.

Когда час истек, вошла медсестра и сказала, что следующие два дня Кик абсолютно ничего нельзя делать. Я осторожно отвез ее домой, положил в постель и дежурил возле нее. Ланч принес ей на подносе, а на ужин накрыл стол, украсив его очаровательными салфетками. Я прислуживал, как официант. Кик было позволено только сидеть, а между салатом и основным блюдом я заставил ее лечь на диван. Она обозвала меня тюремщиком.

На следующее утро Кик проснулась от того, что я поцеловал ее в живот. В тот день она начала принимать медикаменты, которые мы назвали «средством для высиживания яиц». В каждом из оплодотворенных фолликулов перед пересадкой в матку эмбриологи сделали микроскопическое отверстие, и лекарства проникали сквозь эти отверстия, помогая эмбрионам вылупливаться из фолликулов и имплантироваться в стенку матки.

Удалось ли Кик на самом деле забеременеть, мы не знали в течение двух недель, до 15 февраля, и просто ждали, стараясь замечать малейшие изменения в ее самочувствии. Но, учитывая то, что ей приходилось принимать очень много лекарств, было трудно сравнивать ее состояние с нормальным.

— Ты чувствуешь в себе какие-нибудь изменения? — то и дело с беспокойством спрашивал я.-

Что ты должна ощущать?

Мы думали об этом все время.

— Откуда я знаю? — отвечала она.

Наконец, на одиннадцатый день после имплантации яйцеклеток, Кик рано утром отправилась в больницу, чтобы сделать анализ крови на ХГЧ (тест на беременность). Она так нервничала, что даже выключила радио в машине и всю дорогу молилась про себя. Нам сказали, что результаты будут известны к половине второго пополудни, и в ожидании мы позавтракали, приняли душ и начали готовиться к отъезду в Европу.

Когда Кик собиралась вывести на прогулку собаку, зазвонил телефон. Я снял трубку, и, когда услышал то, что мне сказали, мои глаза наполнились слезами. Я крепко обнял Кик и сказал ей: «Детка, ты беременна». Кик обвила меня руками и спросила: «Ты уверен?» Я засмеялся, а потом мы оба заплакали.

Теперь, когда мы оба знали, что она забеременела, стал актуальным вопрос, скольких детей она вынашивает.

— Надеюсь, что троих. Чем больше, тем лучше, — сказал я.

Кик закатила глаза.

— У моего мужа богатая фантазия, — сказала она, — или же ему нравится меня мучить.

— Так и вижу тебя на одиннадцатичасовом международном рейсе с тройней, — сказал я. — Смотри также: хроническая усталость, кататоническое состояние, бессонница.

Кик старалась все делать как положено: есть продукты из всех основных пищевых групп, проходила пешком 6,5 километра в день, принимала витамины, спала днем. Она купила кучу книг для беременных, и мы начали присматривать детскую кроватку. Подруги то и дело спрашивали ее о самочувствии, не тошнит ли ее, но она чувствовала себя очень хорошо — так хорошо, что уже начала думать, не произошло ли ошибки в больнице и она вовсе не беременна

Чтобы рассеять свои страхи, она сделала домашний тест на беременность. Проявились две черточки. «Ладно. Просто проверка», — сказала она.

Наконец подошло время моего возвращения в Европу. Кик задержалась, чтобы пройти еще парочку тестов, но собиралась приехать ко мне, как только сможет. Пятого марта она прошла УЗИ, призванное определить количество вынашиваемых плодов. Я уже почти убедил ее, что она родит тройню, но прибор показал, что ребенок только один. В целом это обрадовало ее, но какая-то часть ее души испытала странное разочарование — не потому, что она хотела родить тройню, а скорее потому, что не могла избавиться от смутного ощущения утраты, думая о том, что стало с двумя другими эмбрионами. Она спросила доктора Бона, не могло ли произойти так, что мы что-то сделали неправильно и от этого погибли два других фолликула. Он объяснил, что дело не в этом и что даже в такой, казалось бы, стерильной и научно обоснованной процедуре сохраняется элемент необъяснимого.

А потом доктор Вон сказал:

— Посмотрите, как сильно бьется его сердце.

Он указал на крошечный мерцающий лучик на экране. Кик рассмеялась и сказала:

— Это явно не мои гены. Это сердце Лэнса.

Доктор Вон распечатал это едва заметное изображение луча, чтобы Кик отвезла его мне в Европу.

Через пару дней она приехала в Ниццу и вручила мне эту распечатку. Я изучал ее с благоговением, совершенно завороженный. Этот луч бьющегося сердца, как ничто другое, дал мне почувствовать, что я выжил. Наконец-то я окончательно понял, что живу и буду жить.