Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин

Я заправляю блузку, отхожу от дерева, выхожу на Панфилова, иду по тротуару, собираясь улизнуть, пока не поздно. Но уже поздно. Меня окликают: «Женя!» У края пруда стоит Оксана Галь, главная звезда нашего студтеатра, в огромных тёмных очках. Она машет мне обеими руками, а заодно и головой, и её шикарная, по-северному белёсая грива сияет на алма-атинском солнце, как маяк, и я послушно иду на это сияние, послушно растягиваю губы в улыбке, машинально поправляю собственную причёску.

Дальше тоже всё происходит как будто на автомате. Я следую за Оксаной. С нами мужчина лет тридцати пяти, лысеющий и губастый, его зовут Ертай Шакенов, он скульптор, у него жена и дети, которых никто не видел, и своя мастерская, где толкутся гипсовые батыры и плачущие девы из народных эпосов и где по утрам, до открытия «Аккушки», часто собирается наша компания. Шакенов, когда выпьет, страницами шпарит наизусть «Аз и Я» Сулейменова и талдычит о евразийстве, но по утрам, когда мы оккупируем мастерскую, он просто рисует Оксану, молчит и рисует, пока мы болтаем, курим его сигареты, гоняем его пластинки и подкалываем хозяина, что скоро все его лепные казахские девы будут на одно совсем не казахское лицо. Ещё с нами Алка, дочь замдиректорши издательства «Жазушы», вся почему-то праздничная, в белых бананах, с белой лентой в волосах. Волосы накручены, взбиты, залиты лаком под Мадонну. Алка учится на спецотделении истфака, как и я, только старше на курс. Она знает все стихи, которые ходят в самиздате, и сама пишет стихи, в том числе циничные и очень смешные, по мотивам газетных передовиц.

Все столики, конечно, заняты, очередь змеится и не помещается в кафе, но Оксана Галь, Алка и скульптор Шакенов могут явиться сюда когда угодно, для них сразу найдётся место за половиной столиков, и теперь их тоже вмиг растаскивают по компаниям. Меня охотно берут в нагрузку к Алке, сажают с краешку, на невесть откуда взявшийся стул. По мою левую руку белый столб с чёрными кляксами, который изображает берёзовый ствол и подпирает потолок кафе. Он так близко, что можно прильнуть к нему, прислонить голову и смотреть на всех искоса, лукаво-загадочно, я иногда так делаю, но не сегодня. Справа от меня солнце и пруд, на другой стороне пруда галдят дети. По круглому островку, никак не решаясь плыть обратно, носится чей-то спаниель с палкой в зубах.

Передо мной и Алкой, ничего не спрашивая, ставят гранёные стаканы. Незнакомый кудрявый парень в безрукавке с пальмами наливает нам вина. Я хватаю свой стакан, залпом опорожняю его в надежде хоть немного утолить жажду и кривлюсь от кислого вкуса. Столик с одобрением хохочет. Мне пододвигают карамельку и сразу наливают ещё, на столе полно вина, две бутылки «Иссыкского» и ещё две – чего-то марочного, крымского, явно принесённого с собой. Кудрявый парень смотрит на меня так, словно выиграл меня в «Спортлото». Я знаю этот взгляд, знаю, что на фоне Алки кажусь миловидной простушкой, которой легко напустить пыли в глаза.

Алка тоже это знает и хочет подтрунить над парнем. «Вы вообще-то в курсе, кого спаиваете, молодой человек? – говорит она кудрявому с деланой суровостью. – Прошу любить и жаловать: моя подшефная мисс Мэри Смит! Прибыла к нам с дружеским визитом из Лондона. Мечтает увидеть, как перестраивается советская молодёжь». Алка спрашивает по-английски, хочу ли я мороженого, и я машинально подыгрываю, я разражаюсь потоком вычурного английского, суть которого сводится к тому, что да, я хочу мороженого. Кудрявый верит и пунцово краснеет, вскакивает, бежит в бесконечную очередь, чтобы взять иностранке мороженого. Его место немедленно занимает Оксана Галь, которой надоело быть подле скульптора Шакенова.

Внимание стола теперь приковано ко мне. Мужчины, которые не побежали за мороженым, глядят на меня совсем другими глазами, словно не видали прежде такой стрижки, такой юбки, таких рюшек. Это внимание мне тоже знакомо, мой английский приводит людей в транс даже без розыгрышей про Мэри Смит из Лондона. Недолго, минут пять, пока вино ещё не совсем ударило в голову, я веду себя, как положено себя вести в центре внимания. Я смеюсь, разворачивая карамельку. Я извиняюсь за Алкины «фокусы», называю своё настоящее имя, слышу имена мужчин за нашим столиком. Их зовут Саша, Тима, Рашид и, кажется, Юра. Алка с Оксаной знают Тиму и Сашу.

Все четверо заметно старше меня. Трое из них киношники, двое учатся во ВГИКе, здесь они на каникулах. Одному из вгиковцев, Рашиду, только что предложили на «Казахфильме» доснять полнометражную картину про наркоманов. Судя по всему, этим и объясняется столь раннее обилие бутылок. Праздничная Алка уже что-то слышала об этом или притворяется, что слышала. Она откидывается на спинку стула, водружает ногу на ногу, закуривает, просит Рашида рассказать поподробней. Тот охотно рассказывает, но глядит при этом не на Алку, а на меня, словно это мне больше всех интересно, что он принципиально не желает работать с профессиональными актёрами. На главных ролях в его фильме будут подпольные музыканты из Ленинграда.

Оксана Галь знает, что это за музыканты, она горит желанием с ними познакомиться. Мне всё равно, я плохо воспринимаю кустарные игры в рок-музыку на русском, к тому же вино уже ударило в голову, а карамелька рассосалась, и поэтому я больше не в силах отвлечься от того, что со мной случилось. Я киваю Рашиду лишь потому, что мне нравятся его взъерошенные волосы и его лицо, оно мягкое, и доброе, и какое-то по-хорошему простодушное, даже когда он хвастается, что ни на «Казахфильме», ни в Союзе вообще не снимали никогда ничего подобного. И что фильм, естественно, ляжет на полку, но это не имеет значения, это только развязывает руки. Я много пропускаю мимо ушей. Думаю о том, что было на острове в Северном Ледовитом океане. Но я слышу, когда Рашид с добрым лицом называет моё имя: «Женя, у вас первоклассный английский, это сразу слышно, это редкость, это может пригодиться, вы будете осенью в Алма-Ате?»

«Извините, Рашид, – говорю я вместо ответа. – Извините, вы не читали книгу под названием New Science Fiction from Leningrad? Мне почему-то кажется, вы могли её читать».

Он подаётся вперёд, в мою сторону. Переспрашивает: «Какую книгу?»

«New. Science Fiction. From Leningrad», – раздельно повторяю я, почти крича. В «Аккушке» ужасный гвалт.

Он трясёт головой: «Нет! А что это за книга?»

Несмотря на вино или благодаря вину я знаю, что не могу ответить на этот вопрос так, чтобы он понял. Я не сумела бы