Судьба (книга третья) - Хидыр Дерьяев

Черкез-ишана Клычли застал дома. Тот непритворно удивился гостю:

— Это ты, Клычли? Или мне видение показалось?.

— Считай, что я, ишан-ага.

— Смело ходишь, не дорожишь головой. Беляки лютуют, как бешеные собаки. Ну… проходи, коли пришёл, садись.

Клычли показалось, что голос хозяина звучит не вполне искренне. Черкез-ишан словно был озабочен чем-то. Он даже не присел, по обычаю, с гостем, нарушая вековые традиции. Однако Клычли постарался отогнать непрошенные мысли, считая их результатом недавних разговоров с товарищами, — на арбе подозрений далеко не уедешь.

— Откуда путь держишь? — поинтересовался Черкез-ишан.

— Из Чарджоу, — сказал Клычли.

— И не побоялся такую дальнюю дорогу одолеть? Или ты настолько храбр, что тебе все враги кажутся Слабыми?

— Недооценка силы врага — не храбрость, а безрассудство. Я так полагаю, ишан-ага.

— Правильно полагаешь, друг. Благоразумие — мать удачи… Ты вот что… посиди здесь немного в одиночестве. Мне в одно место сходить нужно. Лампу погаси и дверь на ключ запри. Кто бы ни стучал — не открывай. У меня второй ключ есть. Когда приду — сам отопру. Долго не задержусь, не скучай.

Оставшись один, Клычли запер дверь, погасил лампу. Вынув из кармана кольт, щёлкнул затвором, досылая патрон, поставил пистолет на предохранитель. В голову снова полезли тревожные мысли о предательстве. Ведь очень неприлично оставить гостя через минуту после его прихода. Какая спешная необходимость заставила Черкез-ишана поступиться правилами приличия? Правда, он больше на словах ратовал за традиции старины, частенько обходя их на деле, и всё же его поспешный уход не мог не вызвать подозрений. Не зря говорят: чем тише болото, тем больше в нём чертей — за внешней добропорядочностью Черкез-ишана вполне может скрываться самый махровый враг.

Клычли на цыпочках подошёл к окну, выглянул на улицу. Откуда, с какой стороны ожидать опасности, если она появится? Улица была пустынна и темна, но темнота и тишина всегда таят в себе подлый удар в спину, из-за угла. Чёрт его знает, может, и не стоило идти к Черкез-ишану. По чужой верёвке в колодец не спускайся — рискуешь не выбраться обратно.

Но опять же, есть ли серьёзные причины для подозрений? Черкез-ишан как будто испытан не в одном деле. Человек он хоть и легковесный, однако смелый и верный в дружбе. Верный ли? Пестрота животного — снаружи, человека — внутри. Как разглядишь чужую душу?

Нет, решил Клычли, непорядочным и данном случае просто-напросто могу оказаться я сам. Черкез-ишан ни разу не Дал мне повода упрекнуть его в чём-то неблаговидном, и пока не даст, следует думать о нём только хорошее. Берды прав: излишние подозрения точат душу человека хуже, чем ржа железо. Уж на что, казалось бы, заслуживал недоверия Байрамклыч-хан, а Берды не соглашался ни с какими доводами и в конце концов оказался кругом прав.

Возле двери завозились.

Клычли осторожно большим пальцем отвёл предохранитель кольта, притаил дыхание.

— Это я! — сказал за дверью Черкез-ишан. — Не стрельни в меня ненароком…

Он вошёл в комнату, зажёг лампу,

— Быстро вернулся?

— Терпимо, — сказал Клычли, незаметно пряча пистолет в карман — не хотелось демонстрировать свою опасливость.

— Ты меня извини, друг, что оставил тебя одного. Нехорошо получилось, сам понимаю.

— Ничего. Свои люди — не обижаюсь.

— Это всё из-за Бекмурад-бая, холера ему в печёнку! — Приехал сегодня с фронта, той устраивает, не знаю уж, по какому поводу. Ко мне приходили от него с приглашением. Я бы отказался, конечно, знай, что ты приедешь. Но откуда я мог знать? Вот и пришлось идти объясняться. Сказал, что мать тяжело больна, надо, мол, срочно в аул ехать. С тем только и отпустили.

— Ну и ладно.

— Ладно-то ладно, да пришлось из-за тебя грех на душу взять.

— Ничего. Ты писание зазубрил — найдёшь какую-нибудь лазейку, чтобы оправдаться перед аллахом. В крайнем случае отмолишь. У ишанов святость — как курдюк у барана: все грехи прикрывает.

Черкез-ишан засмеялся, обнажая под чёрной полоской усов белоснежную кипень зубов.

— Это у моего достопочтенного родителя такой «курдюк», я себе ещё не нажил.

— Наживёшь со временем, — пообещал Клычли, улыбаясь.

— Слепой сказал: «Посмотрим!», — неопределённо ответил Черкез-ишан. — Вообще-то я не обязан Бекмурад-баю правду говорить. Он, волчий потрох, ни слова не сказал в мою защиту, когда меня Ораз-сердар в тюрьму сажал, а мог бы посодействовать при желании. Да и потом я ему пару «тёплых» слов сказал, когда он отказался Берды твоего освобождать. Ты, кстати, знаешь, что Берды всё-таки освободили?

— Немножко слышал, — кивнул Клычли.

— А кто его освободил, знаешь?

— Знаю.

— Откуда знаешь?

— На земле слухов, что в Мекке — арабов.

Черкез-ишан погрозил пальцем.

— Хитёр ты, как пророк Сулейман! Сам небось и подстроил всё, минуя меня? А я тебе только ширмой служил. Так ведь, сознавайся?

— Нет, ишан-ага, — сказал Клычли, — я всерьёз рассчитывал на твою помощь. Но давай лучше о другом поговорим. Расскажи, зачем тебя Бекмурад-бай приглашал на той. Наверно, не без причины?

— Думаю, что да, — согласился Черкез-ишан, — но наверняка не знаю. К отцу они ключик подобрали. Теперь меня в силок хотят заманить.

— Не заманят?

— А я не вчера на свет родился, знаю, что с чем едят. Я им прямо по корану могу: у вас, мол, ваша вера, у меня — моя. Жаль только, что старику моему голову заморочили — никаких увещеваний слушать не желает. Последний раз я совсем нехорошо с ним обошёлся, расстроил его до умопомрачения. Вывел он меня из терпения своим упрямством да фокусами. До чего додумался — Огульнязик посадил в келью для сумасшедших!

— Старый, что малый, — сказал Клычли. — Однако жаль, что мы его на свою сторону перетащить не сумели — велик у него авторитет среди простого люда.

— Велик, — подтвердил Черкез-ишаи. — Много пользы мог бы он нам принести. А скажи, Клычли, только откровенно — ты уверен, что красные победят?

— Ни минуты не сомневаюсь в этом.

— Веришь, значит?

— Верю. Есть для этого основания.

— Хотел бы я разделить твою веру, — задумчиво произнёс Черкез-ишаи. — Но как вспомнишь, что разутые, раздетые они, что оружия не хватает, провизии не хватает— трудно поверить.

— А они не оружием своим сильны, ишан-ага. Они духом сильны.

— Для духа пища тоже нужна, как для печи — дрова.

— У них есть «пища» — вера.

— Во что?

— В завтрашний день. Верят, что земля будет принадлежать всем крестьянам, что рабочие станут хозяевами предприятии, где будут работать, что не останется на земле голодных и несчастных. Вот это и питает их дух.

— У русских, может быть, и так. Наши дайхане по-другому мыслят.

— Надо объяснить им, чтобы и они мыслили правильно.

— Да, видимо, надо объяснять.

— Вот ты бы и объяснил, — серьёзно предложил Клычли.

— Меня самого ещё многому вразумлять надо, — покачал толовой Черкез-ишан. — Для того, чтобы людей убеждать, надо самому убеждение иметь. А моё ещё как худая кибитка — со всех сторон на подпорках держится. Об Узукджемал ничего не слышно?

Он покивал на отрицательный ответ Клычли и надолго задумался, покручивая ус и глядя в одну точку.

— Ты, наверное, считаешь, что прицепился я к Узукджемал, как колючка к верблюжьему боку, — заговорил он негромко, — а в то не вникнешь, что жизнь моя семейная не так уж сладка была. Со стороны оно, может, и завидно выглядит: ещё бы — двенадцатилетнего мальчишку на восемнадцатилетней девушке женили! А пойди сам попробуй, что из этого получается… Легли мы с ней спать — она и привязалась ко мне: обнимает, целует, мнёт. Веришь, до слёз довела! Вырвался я от неё, к матери спать побежал.

— Да ну! — не выдержав, расхохотался Клычли.

— Вот тебе и ну.

— А мать — что?

— Мать отругала и опять к жене привела. Правда, предупредила её, чтобы она меня не трогала. Потом, конечно, всё в норму вошло, однако любви между нами так и не было. А теперь она уже старуха, четвёртый десяток пошёл.

— Да, — сказал Клычли, плохо, что у нас такие ранние браки допускаются. Тебе было неприятно, верю. А девушке — как? Ведь ей всю жизнь изломали, бесцельно загубили человека.

— Мне не лучше было. Вторую жену вроде бы по любви взял, да опять оказалось, что тыкву схватил вместо дыни. Ты знаешь, что Узукджемал девушкой похитили у родителей?

Клычли мог бы рассказать Черкез-ишану и о своей неудавшейся любви, которую похитил у него ишан Сеидахмед. Но говорить не хотелось. Да и Черкез-ишан наверняка знал сам об этой истории. И поэтому Клычли только кивнул:

— Знаю.

— Вот тогда мне бы могло улыбнуться счастье. К сожалению, я выбрал себе посредником одну старую сплетницу, и ничего из моей затеи не получилось. Очень жалею об ошибке, которую допустил тогда, но исправить её уже, видимо, невозможно.